Читаем без скачивания Нет - Анатолий Маркуша

Кравцов сидел в своем кабинете и быстрыми, спотыкающимися буквами набрасывал на листе бумаги план действий на ближайшие два-три дня. Федор Павлович только что вернулся с места аварии Хабарова, вернулся ободренный — ожидал худшего.

Машина — черт с ней. Об этой старой керосинке не стоит и думать. С машиной все ясно — спишем. Предусмотреть обрыв шатуна в моторе никакой механик, конечно, не мог, но для порядка механику все-таки, пожалуй, придется объявить выговор. Хабаров действовал правильно, исключительно правильно, и если ему не удалось сохранить самолет, так тут только одна неконтролируемая и неуправляемая: причина: не хватило места и, конечно, высоты. Жалко Хабарова. Мелькнула мысль: «Не надо было его посылать», но Кравцов тут же одернул себя: «А если б полетел не Хабаров, а кто-нибудь другой и тоже побился, тебе что — легче бы стало?» Записал на листке: «Хабарову — благодарность». Подумал: «Благодарность? Машина-то списывается». Вычеркнул и досадливо поморщился: «Очень нужна Виктору Михайловичу твоя благодарность. Здоровье ему нужно!»

Тихонечко прошелестел телефон, Кравцов поднял трубку и сразу узнал голос начальника Центра:

— Здравствуйте, Федор Павлович, ну как Хабаров?

— Переломы тяжелые — таза и ноги, лицо порезано, но держится…

— Что врачи говорят?

— А что они могут сказать? Лечить, говорят, надо, лежать…

— Это понятно. Что они относительно перевозки думают? Спрашивал?

— Конечно, спрашивал. Говорят: сейчас трогать нельзя.

— А как там больница, на больницу хоть похожа?

— Больница — вполне. Правда, маленькая, но так вроде современная. И оборудование, и здание. Главный врач — пожилой, фронтовик. Лично на меня произвел положительное впечатление. Лечащий врач — дама. На первый взгляд весьма уверенная в себе особа.

— Федор Павлович, а Хабарова ты видел?

— Конечно. Только недолго. Врачи просили поменьше с ним разговаривать. Сказали, покой нужен.

— Как выглядит Виктор Михайлович?

— Ничего выглядит. Держится. Просил матеря позвонить и чего-нибудь наврать: ну, в том смысле, что задерживается на точке. Не хочет, чтобы мать приезжала, пока лицо не подживет.

— Звонил?

— Нет еще. Никак с духом не соберусь.

— Позвони. И ничего не ври. Скажи — легкая травма, добраться к нему пока нет возможности. А то до нее стороной, слухом дойдет, и все будет хуже. Так я толкую?

— Верно, конечно.

— И распорядись — пусть туда наш врач съездит. Пусть со своей точки зрения обстановку оценит. Может быть, мы все-таки сумеем Хабарова сюда перевезти. Здесь, что ни говори, спокойнее — и наука рядом, и медицинское начальство. Очень прошу решить этот вопрос. Мне звонил Плотников. Михаил Николаевич держится того же мнения: Хабарова эвакуировать. Понял?

— Слушаюсь. Все выясню и доложу.

Кравцов тихонько положил трубку, взглянул на портрет Чкалова. Чкалов пристально смотрел на него со стены. И начлет мысленно произнес:

— Вот какие пироги, Валерий Павлович, надо Анне Мироновне звонить. Надо! Ничего не поделаешь. — Подумал: «Может, лучше поехать к ней? Нет, ехать хуже. Испугаю. Как войду, так она сразу охнет — беда».

Кравцов закурил, вздохнул и стал набирать хабаровский номер.

— Анна Мироновна, здравствуйте. Кравцов беспокоит. Виктор Михайлович задерживается на шестой точке. Повредил ногу, но ничего такого страшного нет, так что не беспокойтесь, — Кравцов сделал паузу. Трубка молчала. Ему показалось, что молчание длится слишком долго, и он спросил: — Вы поняли меня, Анна Мироновна?

— Да-да, пеняла… то есть не поняла. Вы говорите, что Витя повредил ногу? Кому — машине или себе?

— К сожалению, и себе тоже, но вы не волнуйтесь, Анна Мироновна…

— Значит, себе! А что у него: вывих, перелом? Была неприятность с машиной или случайно? — Приученная к строгим военным порядкам, Анна Мироновна старалась соблюдать наивную конспирацию и не произнесла запрещенного в телефонном общении слова «авария».

— Неприятность действительно была, но небольшая…

— Федор Павлович, закажите, пожалуйста, пропуск, я сейчас приеду, я должна знать все подробно.

— К сожалению, сейчас… — Кравцов струсил, он знал, что встретиться с Анной Мироновной все равно придется, и все-таки старался выиграть время, — к сожалению, именно сейчас я должен отбыть. Может быть, повидаемся завтра?

— Федор Павлович, какие у Виктора травмы, вы знаете?

— Я же сказал — нога…

— Медицинский диагноз поставлен? Диагноз?

— Анна Мироновна, милая, я же не врач…

— Вы не врач, но я врач. Послушайте, где эта «точка»? Как туда попасть?

— В принципе попасть туда можно, но не сейчас, несколько позже. Мы это устроим непременно.

Совершенно неожиданно Анна Мироновна не растерянным, а сухим, строгим голосом сказала:

— У меня к вам настоятельная просьба, Федор Павлович: поручите кому-нибудь немедленно пригнать Витину машину домой. Больше я ни о чем не прошу.

— Анна Мироновна, честное слово, не надо так волноваться…

— А я не волнуюсь. Мне нужна машина, и чем быстрее вы исполните просьбу, тем лучше. Вы распорядитесь? Я жду.

— Разумеется, конечно… Я сейчас скажу… — Но Анна Мироновна повесила трубку. И Кравцов услыхал только короткие телефонные гудки.

Ожидая машину, Анна Мироновна сбегала к соседу, механику Рубцову, сказала, что с Виктором Михайловичем несчастье, и попросила Рубцова помочь: «свезти кое-куда на Витиной машине».

Рубцов, досиживавший дома на бюллетене, немедленно согласился. И Анна Мироновна вернулась домой.

Она вымыла голову — надо было чем-то занять себя, как-то заполнить время; переоделась, сунула в сумку врачебный диплом, подумала и достала из шкафа офицерский воинский билет, проверила, на месте ли паспорт…

Анна Мироновна решила: надо ехать к генералу Бородину. Если даже генерал и не узнает ее, напомнить об их давней встрече. Бородин поможет. Бородин не может отказать, он настоящий.

Бородин узнал Анну Мироновну сразу.

— Мама Хабарова? Здравствуйте. И извините великодушно — имя ваше и отчество запамятовал. Садитесь. Слушаю вас.

Анна Мироновна очень коротко передала Бородину содержание утреннего разговора с Кравцовым.

— Прошу вас, Евгений Николаевич, помочь мне в следующем: узнать точный диагноз, поймите — я врач, и для Меня это важно. Кроме того, я — мать и потому хочу получить возможность попасть к Виктору. Скорее всего мои медицинские познания Виктору не нужны, но, согласитесь, быть около сына, когда ему плохо, — мое право. Вот, собственно, и все, о чем я хлопочу.

Бородин выслушал Анну Мироновну и, не произнеся ни одного утешающего или вообще какого-либо слова, вызвал секретаря.

— Варвара Адамовна, отложите все дела и сейчас же выясните, можно ли связаться с гражданской больницей шестой точки. Если можно, соедините меня с главным врачом. Срочно. Если нельзя, вызовите начальника точки, пусть он подключится к больнице. Я буду разговаривать через него. Пока все.

Секретарь вышла.

Анна Мироновна спросила:

— Евгений Николаевич, мне можно узнать, что, собственно, произошло?

— Почему ж нельзя? Можно. Виктора Михайловича понесло на шестую точку за Аснером. Полетел, извиняюсь, в качестве извозчика, на связной машине. Между прочим, никто не просил его, проявил собственную инициативу. Ну, а там… Как это бывает… отказ двигателя на малой высоте. Внизу — населенный пункт. Сел, увертываясь от домов, хорошо сел, но места не хватило…

— Мне кажется, вы осуждаете Виктора?

— Я осуждаю?! При чем тут — осуждаю? Я переживаю, я… Эх, Анна Мироновна, Анна Мироновна, плохо вы обо мне думаете… Мало ему опытных машин, мало ему экспериментальных полетов? Не могу этой жадности понять: летать, летать, летать на чем попало, куда попало, когда попало… Ладно бы мальчик ваш Виктор Михайлович был, ладно бы начинающий, а то ведь солидный человек…

Анна Мироновна, слушая Бородина, ловила каждую интонацию его густого, уверенного голоса, и вместе с тем воображение ее рисовало падающий самолет, маневрирующую между домами игрушку-машину, вихрь снега над местом касания колес о землю. Картина эта шла как бы наложением по лицу Бородина и не мешала ей видеть, как постарел Евгений Николаевич, какими тяжелыми сделались его щеки, какие нехорошие мешки набухли под глазами. Наверное, страдает гипертонией. Все, о чем думал Бородин, что пытался скрыть за умышленно грубоватым текстом речи, все было изображено на его лице, не умевшем лукавить.

Неожиданно Анна Мироновна перебила Бородина:

— И все-таки, Евгений Николаевич, как я понимаю, вы не одобряете Виктора. Ну, а если бы не он полетел за Аснером, то на этой же машине послали бы кого-нибудь другого? И все бы случилось; с тем, другим?