Читаем без скачивания Золото галлов - Андрей Посняков

– Ну, может, из старых знакомых кто есть? – осторожно напомнил молодой человек. – Вот, помнится, на празднике у некоего Домиция, в Медиолане, ты рассказывала про какого-то римского политика – богатого и влиятельного человека.

– А, Милон! – вспомнила наконец матрона. – Вот про кого ты… И совершенно напрасно вспомнил! Не так уж Милон и богат, чтоб у него хватило денег нанять телохранителями знаменитых бойцов… Хотя в последнее время говорят всякое… Он, видишь ли, вернулся в Рим, хочет судиться, снять с себя все обвинения в убийстве своего политического соперника – Клодия. Есть такой Марк Туллий Цицерон – политик, юрист, оратор. Знаешь его?

– Наслышан!

– Так вот, услуги его стоят дорого, очень дорого… Но Милон, по словам одной моей подруги, надеется… Ой!

– Ты что? – вскочив с ложа, Беторикс схватил кинжал. – Тебя что-то напугало, моя госпожа?

– Кажется, кто-то прячется под кроватью… Нет-нет! Сначала я сама посмотрю… – Луция быстро нагнулась, заглянув под ложе… и тут же прыснула. – Тьфу! Это же просто кошка! Кис-кис-кис… Иди сюда, милая. Ай, какая у нее шерстка, спинка… – отпустив животное, девушка обернулась. – А моя спинка? Она тебе нравится?

– Очень! – не покривил душой Галльский Вепрь.

– Так что же ты стоишь? Погладь… вот, как только что я – кошку.

И снова он потонул в синих омутах глаз. И снова дрожь… И обворожительные изгибы тела. Вообще-то, Беторикс еще поговорил бы… точнее – послушал бы о Милоне, но… раз уж женщина просит. В конце концов, и после можно будет поговорить, никто ведь его пока не гонит.

– Выше, выше погладь… Какие у тебя нежные руки! И не скажешь, что гладиатор. Теперь поцелуй меня… вот тут, меж лопатками… и ниже, ниже…

Томный вздох. Стон… едва слышный… Скрипнуло ложе… И снова желание захлестнуло мозг, прогоняя на время все прочие мысли. И не было вокруг ничего: ни этой роскошной спальни, ни умывающейся на пороге кошки, ни скрипящего ложа, остались только двое – мужчина и женщина. И никого, никого вокруг… и ничего… лишь только в ушах – томительно звенящая музыка любовных сфер…

– Ну вот, так я и знала – уже занимается любовью с башмачником. Нет, вы слышали? Вот это диссонанс!

Это произнес рядом, за дверью, чей-то насмешливый женский голос. Судя по всему – вовсе не голос рабыни-служанки.

– Эй, Луция, открой. Да открывай же, говорю… Вот так вот заглянешь в гости, настоишься у порога, как в той комедии у Софокла…

– У Аристофана, Лесбия, – захохотав, юная хозяйка вскочила с ложа. – Софокл не писал комедий.

– Много ты знаешь… Ого! – едва только войдя воскликнула гостья, в которой Беторикс сразу же признал ту самую кудряшку – «в греческом зале, в греческом зале», которую обхаживал Капитон-Упрямец.

Ну да, ну да – так ее и звали – Лесбия. Так вот про какую подругу только что говорила Луция! Однако отношения у них вполне… скажем так – дружеские.

– Никакой это не башмачник, – впустив подружку, обиженно, но, вместе с тем, и с какой-то затаенной гордостью пояснила Луция. – Гладиатор!

– Гладиатор?! То-то я и смотрю – лицо знакомое. И все равно – диссонанс. Ого, какой мускулистый! Везет же тебе, милая. А я поболтать зашла… вижу, не вовремя.

– Да нет, вовремя, – Луция чмокнула гостью в щеку. – Я как раз в Аргилей собиралась, хотела приказать готовить носилки. Вот вместе с тобой и поедем.

– Давай! – обрадованно кивнула кудряшка. – Вместе, в моем паланкине, и поедем. Посекретничаем! Я тебе много чего расскажу.

– А мой паланкин ничуть не хуже твоего! – вздернула нос хозяйка дома. – Только вчера велела на него новые занавески повесить, знаешь, такие голубенькие, из коисской ткани…

– Голубенькие? Фи! – Лесбия презрительно повела плечом. – Не обижайся, подруженька, но голубенькие только в какой-нибудь дальней провинции и сойдут. Ты еще скажи – «в цветочек». Нет! Один мой знакомый вернулся вчера из Афин – учился там у философов вместе с сыном Цицерона – так вот, в Афинах самый пристойный цвет – желтый.

– Да неужели желтый? – быстро накидывая тунику, изумилась юная госпожа.

– Желтый, желтый, уж можешь мне поверить, подруженька.

Луция торопливо сбросила тунику:

– Так у тебя на паланкине, небось – тоже шторки желтые?

– А как же – как в Афинах!

– Тогда моя туника к ним не подойдет… Надо другую… Сейчас позову служанку… Поможешь выбрать?

– Конечно же помогу! А кроме желтых занавесок у меня еще и носильщики – ух! Аполлоны! Черные, как древесный уголь. Даже, знаешь, блестят, отливают этаким голубым.

– Так Аполлон разве черный?

– Я про фактуру, подруженька! О, ты вот на них как только взглянешь, так и…

– Дамы! Я, наверное, пойду? – быстро одевшись, подал голос Галльский Вепрь.

Обе женщины взглянули на него с таким удивлением, как будто это заговорил шкаф. Ну, еще бы – рабы должны говорить только когда разрешат. А гладиатор – разве не раб?

Ой, какое презрение стояло в глазах Луции! Беторикса даже покоробило – вот тебе и любовница! Впрочем, а чего другого ожидать? Он для нее кто? Раб. Вещь. Робот.

Нет, все же промелькнуло в синих глазах что-то такое… человеческое, что ли.

– Как поживает твой любовник, Лесбия? – быстро спросила матрона.

Кудряшка задумалась:

– Который из них?

– Ну, тот рыжий патриций, помнишь, ты рассказывала? Друг Анния Милона.

– А-а-а! Тот рыжий коротышка, Марк Целий Руф? Но он вовсе не патриций, просто всадник. Кстати, избирался народным трибуном в прошлом году. Это ж плебейская должность.

– Так он что же – плебей?

– Говорят тебе – всадник. И очень-очень влиятелен, правда, не так уж богат. Иначе б с чего ему участвовать в выборах?

– Так как он?

– Да никак, – Лесбия отмахнулась, сложив губки бантиком. – Скучный какой-то в последнее время ходил – видать, украсть негде да нечего. Но потом вскоре повеселел, вот как с Милоном встретился.

– А, так Милон все-таки здесь.

– Здесь, здесь, вернулся, прощелыга. Небось, снова с Руфом какую-то аферу задумали… А ты что про него спрашиваешь-то?

– Да вот, – Луция хлопнула гладиатора по плечу, как похлопывают породистую собаку. – Парня бы пристроить денежку погрести.

– В телохранители? – бросив на Беторикса заинтересованный взгляд, понятливо кивнула гостья. – А Руф, думаю, возьмет. Он как раз таких вот дюжих храбрецов ищет, меня даже спрашивал, видать, прознал, что я… Ты кто, гладиатор? Нет, постой… Ага!!! Галльский Вепрь! Ну, ты, подруженька, даешь, клянусь Афиной Палладой.

– А то! – хозяйка дома довольно подбоченилась: а как же – хоть в чем-то подружку уела! – Ну, так что? Устроишь?

– Руфу не один нужен.

– Есть надежные люди, – вежливо поклонившись, заверил Беторикс. – Очень-очень надежные.

– Да, гладиаторы – это то, что надо, – задумчиво прошептала гостья. – Во всяком случае, терять им нечего. Надеюсь, Руф мою помощь оценит… ну, не Руф, так Милон, они уж тут одной веревочкой связаны. Вот что, гладиатор! Знаешь «Афинский шик», каупону на виа Сакра?

– Каупона? Маленькая такая таверна? Найду!

– Завтра. В девятом часу дня. Явишься сам и приведешь друзей, – с неожиданной жесткостью произнесла Лесбия. – Надеюсь, они не слишком щепетильны и ради денег готовы на все.

– Конечно, на все! Мы ж гладиаторы, а не философской школы ученики.

У ворот дома, опустив изысканные носилки, сидели на корточках мускулистые негры-носильщики, восемь человек, восемь бездельников – ибо таскать хрупкую девушку (пусть даже и не очень хрупкую, а такую, как Лесбия) не такой уж и обременительный труд для дюжих молодых мужиков, тут и двоих бы вполне хватило… однако – и на «Запорожце» тоже вполне модно ездить, и на «Москвиче». Зачем тогда дорогие иномарки покупают? Правильно – престиж и плебейское желание пустить пыль в глаза. А пущай завидуют! Пусть двоих носильщиков отстойные нищеброды заводят, а у нас вот – восемь! А то и дюжина. Паланкин, конечно, таскают посменно, одни несут, другие палками отгоняют разный придорожный сброд – тоже предосторожность вовсе не лишняя, особенно где-нибудь на Авентине или в квартале Субур.

Выйдя на виа Аппиа как раз в том месте, меж Эсквилином, Палатином и Целием, где через несколько десятков лет возведут знаменитый амфитеатр Флавиев – Колизей, – Беторикс повернул направо и, пройдя мимо римского форума, спустился с холма вниз, в узкую долину, точнее сказать – бывшее осушенное болото, испарения которого до сих пор отравляли воздух, делая его затхлым, тягучим и злым. Здесь, в квартале Субур, традиционно селилась беднота, ныне вытесняемая из убогих – но собственных! – хижин в унылые доходные дома, совершенно достоевско-петербуржско-убогие, «теснящие душу и ум», только что клетушки-комнатки там были не холодными и сырыми, а жаркими, раскаленными, словно доменная печь. Сантехнические удобства на всех одни – под главной лестницей, запах – убийственный, и на всех этажах жарко, тесно, шумно; помои и содержимое ночных горшков – на головы прохожим, под лестницу-то тащить влом. В общем, те еще домики. А уж как они горели! Как горели! Как свечки. Вместе с живущими в них людьми. Да уж, пожары – это был бич Рима, как, впрочем, и всех больших городов.