Читаем без скачивания Фараон Эхнатон - Георгий Дмитриевич Гулиа
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ка-Нефер кивает головой, – дескать, так и должно быть: перед величием ее склоняет голову любой житель Кеми. Принцесса забегает вперед и тоже смотрит на лежащих мужчин. Это они и перед нею пали ниц! Так думает Анхесенспаатон.
– Встаньте!
Это говорит ее величество. Не прекрасная дама, но владычица Кеми и вселенной. Ее голосу подчиняются даже мертвые. И ваятели поднялись на ноги, отряхнули прах с одеяний своих.
– Твое величество, – говорит восхищенный Джехутимес, и в глазах его – полуночные звезды, – изволь выслушать меня, прежде чем обрушить на головы наши справедливый гнев. Спроси нас: почему не встречали там, у ворот? Спроси нас: почему нас не было во дворе? Спроси нас, о госпожа наша!
– Спрашиваю, – говорит ее величество. Она говорит так, как говорит всегда: тихо, певуче, грудью, а не губами. От этого голоса стучит сердце, внимающее ей. От этого голоса, наполненного величием ее, быстрее бежит кровь по жилам…
Этого приказа только и ждал он:
– Твое величество, недостойный тебя портрет почти готов. Он там, в том углу. Розовый песчаник готов ожить с мгновения на мгновение. Ахтой обтесал камень, долженствующий служить убором. Он раскрашен с подобающей роскошью и мастерством. Я готов показать портрет твой из розового песчаника, и кажется мне, что в глазах твоих увидим благосклонное одобрение трудам нашим. Но можно ли показывать мертвый камень?
Ее величество обернулась к Ка-Нефер:
– Можно?
– Нет, – ответила Ка-Нефер. – В пустыне много мертвых камней. Больше чем достаточно. Разве их показывают ваятели? Даже если все они из розового песчаника?
– Ты слышал, Джехутимес?
– О да!
– Это и мой ответ. Камень, оживленный рукою ваятеля, – достойное зрелище! А мертвый претит глазу.
– Истинно так, твое величество!
Принцесса захлопала в ладоши. Ее маленькое лицо сияло лицом ее матери – молодой и красивой. Принцесса сказала:
– Я люблю живые камни!
– Ребенок, – улыбнулась ее величество.
Ахтой и Тихотеп не спускали глаз с царицы – глаз мастеров, знатоков своего дела. Ахтой смотрел на правую сторону лица ее величества, Тихотеп – на левую. Благоговейно и пристально. Влюбленно, но изучающе. И те, что месили глину в соседних комнатах и что толкли гипс и готовили воду, наблюдали за ее величеством. И каждый глаз был равновелик наблюдательности мудреца, изучающего великую книгу тайн.
Джехутимес все еще стоял перед царицей, точно преграждал ей доступ в мастерскую. Да, он не хотел, чтобы вошла она сюда, не выслушав его объяснений.
– Твое величество, как я говорил, в том углу, под белым покрывалом, находится твой портрет. Он готов. Почти готов. Но это еще не твой портрет. Почему он не говорит твоими словами? Твоим голосом? Почему он не улыбается твоей улыбкой? Почему не приказывает нам? Почему не роняет слов, великих и теплых? Ведь это же твой двойник! Что же с того, что ты из плоти и крови, а тот – из розового песчаника? И песчаник столь же бессмертен, как бессмертен твой облик!
– Ка-Нефер, – сказала ее величество, – не наказать ли Джехутимеса за преувеличенное мнение обо мне?
– Нет, – ответила Ка-Нефер и с истинно женской непосредственностью добавила: – Это он о себе преувеличенного мнения. Разве ты не чувствуешь?
– В самом деле? – Она скрестила руки на груди. Так поступала царица, когда хотела быть только женщиной – могучей, всесильной, неотразимой в своей красоте. Впрочем, как всякая женщина…
– Нет, – ответил Джехутимес, – уважаемая Ка-Нефер не права. Не совсем права. Я искал тот единственный штрих, который оживит портрет, который заставит бежать кровь – настоящую, алую кровь – под покровом кожи. Я сказал Ахтою: «Найди этот штрих. Он на лице ее величества». Я сказал Тихотепу: «Найди штрих. Он на лице ее величества». Но я не знаю, где он – в уголках ли губ или на овале век? На лбу или на подбородке? Я не знаю где! Я сказал и тем, кто месит глину, и тем, кто мелет гипс, и тем, кто носит воду: ищите штрих, скажите, где он, ибо портрет все еще мертв, а он должен быть живым. И мы решили: ты, твое величество, пойдешь от ворот до этого порога одна, без нас. Ты будешь думать свое, ты рассердишься за невнимание или обрадуешься тому, что никто из нас не нарушил течения твоих мыслей. Ты будешь сама собою. А мы постараемся подсмотреть этот один-единственный штрих, одну черточку на великом лице, которая увенчает наши труды великим итогом. Не просто итогом, но – великим! Я стоял здесь – и смотрел на тебя. Ахтой и Тихотеп наблюдали за тобой. Вся мастерская, затаив дыхание, смотрела на тебя. Вот и все!
Ее величество поправила тяжелые серьги. Посмотрела в глаза Джехутимесу Да, это были глаза влюбленного. Глаза дикой косули – черные-пречерные и в то же время яркие, будто зеркало. В них можно глядеться, как в воду. Этот молодой ваятель все еще не женат. Говорят, и наложниц нету… Неужели все это из-за той самой клятвы?.. Она помнит это так, словно случилось вчера. Помнит, как сказал он: «Тот, кто держит такую руку, должен быть верен ей всю жизнь». На что ее величество ответила: «Разве кто-нибудь бывает верен всю жизнь?» Джехутимес вскинул на нее вот эти – вот эти глаза напуганной дикой косули. Он был очень обижен. Почему не доверяют искренним словам?! Ясно же – всю жизнь! Ее величество улыбнулась тогда своей таинственной, многозначительной улыбкой. Она как бы говорила: «Добрый, добрый человек! Разве на всю жизнь зарекаются?» И он покраснел. Кровь прилила к глазам его. Стал на колени и клятвенно произнес: «Я слово даю – буду верен всю жизнь!» Неужели он сдержит свое слово, данное в мгновения всплеска, в мгновения необдуманного и несдержанного поведения?
И он повторил: «Всю жизнь!» «Встань!» – повелела она, и он безропотно повиновался…
С той поры прошло пять лет. С того самого случая в мастерской. И ваятель Джехутимес все еще не женат, не обзавелся госпожой дома. Может быть, надо освободить его от той клятвы?
Ее величество говорит:
– Я помню твою клятву, Джехутимес.
И она слегка протягивает правую кисть. (В тот вечер он делал слепок ее руки.)
– Я тоже помню, твое величество.
Что же, они поняли друг друга. Ее величество идет туда, к тому углу, где под белым покрывалом портрет из розового песчаника. И на ходу, не оборачиваясь:
– И что же, Джехутимес, ты нашел ту черточку, которую так упорно искал?
Джехутимес обращается с подобным же, но немым вопросом к Ахтою. Тот отрицательно качает
