Читаем без скачивания Ключи к полуночи - Дин Кунц

Вентиляторы на приборной доске включились и начали гнать теплый воздух через радиатор. Ветровое стекло почти сразу запотело.

В конце концов, Джоанна вздохнула и сказала:

— Меня не особо заботит, что я забыла все о Лизе. Меня не заботит, что они украли ту часть моей жизни. И мне нравится быть Джоанной. Я неплохо устроилась... пожалуй, даже лучше, чем если бы мне никогда не изменяли личность... Джоанна Ранд — чертовски хороший человек, ею приятно быть.

— И с ней тоже, — сказал Алекс.

— Я могу принять эту потерю. Я могу жить как Джоанна Ранд, не чувствуя себя обманутой пешкой. Я могу жить без прошлого. Я достаточно сильна.

— Я и не сомневался в этом.

Она повернулась к нему лицом. Оно было ужасно искажено, но все еще красиво.

— Но я не могу жить, не зная, почему! — гневно произнесла она.

— Мы выясним, почему.

— Как? Во мне больше ничего нет, что Инамури мог бы вытащить на поверхность.

Алекс кивнул.

— И по-моему, здесь, в Киото, мы не сможем ничего больше открыть. Ничего важного.

— Может быть, тот человек, который преследовал тебя в проходном дворе, — предположила Джоанна.

— Ловкач.

— Ну, тот, которому тебе пришлось разбить голову.

— Это Ловкач.

— Мы можем выяснить, кто он?

— Овчинка выделки не стоит. Мелкая рыбешка.

— А тот, что напал на тебя в номере отеля?

— Мелкая рыбешка.

— Или один из тех, других, что повсюду следуют за нами?

— Мелкие рыбешки.

— А где же крупная рыба? На Ямайке, где исчезла Лиза Шелгрин?

— Нет. Скорее всего в Чикаго. Это вотчины сенатора Тома.

— Могу поспорить, ты думаешь не о Чикаго.

— Ты научилась читать мысли?

— Назовем это женской интуицией. — Ну, ты права, я думаю о Лондоне.

— Но ты доказывал, что я никогда не жила там, что все это фальшивка.

— Да. Но Филдинг Атисон, ЛТД...

— ...которая иногда зовется Объединенной Британско-Континентальной страховой...

— ...находится в Лондоне, — сказал Алекс, — и я очень даже уверен, что вот они — не мелкие рыбешки.

— Ты опять подключишь англичан к этому делу?

— Нет. По крайней мере, не по международному телефону. Насколько это будет возможно, я бы предпочел иметь дело с людьми из Филдинг Атисон лично.

— Ты хочешь сказать, что поедешь в Лондон?

— Правильно.

— Когда?

— Как можно скорее. Завтра или послезавтра. Поездом я доберусь до Токио и оттуда полечу самолетом.

— Мы полетим самолетом.

Он взглянул на нее и нахмурил брови.

— Мы оба, — настаивала Джоанна.

— Тебе надо побеспокоиться о "Лунном свете".

— Марико может присмотреть.

— Разумеется. Но посетители ждут твоих выступлений.

— У них отличная еда и первосортный оркестр, играющий для них, — сказала Джоанна. — Они могут обойтись без меня и еще некоторое время.

— Я собираюсь исследовать бизнес Филдинг Атисон. Я собираюсь задавать вопросы и совать нос в их дела. Я собираюсь нажимать, нажимать и нажимать, пока они не отреагируют. Это самый верный способ заставить открыть то, что они хотят сохранить в секрете. Если я их достаточно рассержу, они могут даже ошибиться. Но это опасная работа.

— Что я — фарфоровая кукла?

— Вряд ли, — согласился Алекс.

— А здесь, одна, я буду не в меньшей опасности.

— У тебя будет Марико. И я позабочусь о круглосуточной охране на время моего отсутствия.

— Ты — вот единственная охрана, которой я доверяю, — сказала Джоанна. — Я собираюсь в Лондон с тобой.

Глава 42

Сенатор Томас Шелгрин стоял у одного из окон в своем двухэтажном кабинете. Он наблюдал за редкими машинами, проезжавшими мимо его дома, и ждал звонка.

Вторник, вечером первого декабря. Вашингтон и его пригороды накрыты тяжелым одеялом прохладного, сырого воздуха. Случайные прохожие спешат от домов к припаркованным автомобилям или от автомобилей к приветливым дверям домов. Их дыхание клубится перед ними, плечи подняты, головы втянуты в плечи, руки — глубоко в карманах. Но сегодня еще недостаточно холодно. Если верить телепрогнозу погоды, под утро на город обрушится ледяной дождь.

Шелгрин находился в теплой комнате, но ему было холодно, как одинокому ночному прохожему, проходившему сейчас по улице мимо его окна.

— Виновен, — сказал он себе. — Та самая вина и те самые угрызения, которые каждый раз охватывают меня в первый день каждого месяца.

Большую часть года, когда верхняя палата Конгресса Соединенных Штатов собиралась на сессию или когда у него были еще какие-нибудь правительственные дела (официальные или неофициальные), сенатор жил в своем огромном двадцатипятикомнатном доме в Джорджтауне. В Иллинойсе он жил менее одного месяца в году. Хотя он не женился вторично после смерти жены и несмотря на то, что его единственный ребенок был похищен и до сих пор не найден, этот просторный дом не был слишком большим для него. Том Шелгрин во всем хотел иметь самое лучшее, и у него были деньги, чтобы купить это самое лучшее. Его обширные коллекции, начиная от редких монет и кончая отличнейшими образцами античной мебели в стиле Чипендейл, требовали очень много свободного места. Им руководила не просто страсть коллекционера. Его потребность в антикварных ценностях была одержимостью. У него было более пяти тысяч первых изданий американских романов, сборников рассказов и стихов: Уолт Уитмен, Герман Мелвилл, Эдгар Аллан По, Натаниель Хотторн, Джеймс Фенимор Купер, Стефан Винсент Венет, Торо, Эмерсон, Драйзер, Генри Джеймс, Роберт Фрост и сотни других. В двух больших комнатах размещались более двухсот экземпляров стибенского художественного стекла, включая и все самые дорогие образцы, которые были созданы за последние пятнадцать лет. Его редкие марки были оценены почти в полмиллиона долларов. На стенах в его доме висели сто девять подлинников картин, но он признавал только десять из них. Большая часть его собрания находилась в хранилище или в доме в Чикаго. Только его коллекция Сальвадора Дали состояла из восемнадцати репродукций и девяти оригиналов. Он коллекционировал хрустальные пресс-папье, восточные гобелены и экраны, изысканный фарфор, бронзовые скульптуры, преимущественно современных мастеров, настоящие персидские ковры ручной работы, исторические письма и автографы, одеяла Навайо (одно из лучших его вложений, увеличивших свою ценность за последние десять лет более, чем на две тысячи процентов), вина, железнодорожные памятки, начиная с восемнадцатого и девятнадцатого веков, драгоценные камни, древние китайские и японские веера, из шелка или рисовой бумаги, и многое другое. Дом в Джорджтауне был битком набит таким добром. Его содержимое было застраховано на десять миллионов долларов. В каждой комнате была установлена пожарная сигнализация. В потолки встроена почти невидимая, но надежная система конденсирования. Система сигнализации против взлома была просто чудом. Она засекала чужака посредством специальных устройств, спрятанных под коврами, скрытых электронных глаз и инфракрасных сканнеров.

В доме Шелгрина обитали не только неодушевленные объекты. В нем также жили мажордом и кухарка (бывшие мужем и женой), шофер и горничная. В будние дни миссис Финч, секретарь сенатора, носилась туда-сюда по поручениям. Часто его навещал Бертон Талбот, советник в финансовых вопросах, а зачастую и деловой партнер. По выходным Шелгрин обычно принимал гостей. Он не любил бывать один, потому что, когда он оставался один, у него было слишком много времени, чтобы думать. В моменты одиночества некоторые вопросы, о которых ему приходилось думать, были настолько ужасающими, что вполне могли бы свести его с ума.

Зазвонил телефон.

Шелгрин бросился к письменному столу и снял трубку.

— Алло?

— Сенатор?

Это был Петерсон.

— Продолжайте, — сказал Шелгрин.

— Как поживаете?

— Нормально.

— Сегодня хорошая ночка.

— Мерзкая.

— Собирается дождь. Я люблю дождь.

Шелгрин ничего не сказал.

— Достаточно? — спросил Петерсон.

Шелгрин колебался.

— Ну так как? — спросил Петерсон.

Шелгрин изучал стоявшее на письменном столе рядом с аппаратом электронное устройство В-409, подающее сигналы в случае, если телефон прослушивается.

— Нормально. Все в порядке. Нас никто не подслушивает, — наконец произнес он.

— Хорошо. Мы получили донесение.

Шелгрин ясно услышал, как стучит его сердце.

— Где я могу вас видеть?

— Мы давно не пользовались супермаркетом Сейфуэй. Давайте там.

— Когда?

— В ближайшие полчаса.

— Я буду там.

— Конечно, будете, дорогой Том, — самодовольно произнес Петерсон. — Конечно, будете.

— Что вы хотите этим сказать?

— Зачем же так? — спросил Петерсон, притворяясь непонимающим резкого тона сенатора. — Я только хочу сказать, что знаю, что вы ни за что на свете не пропустите это свидание.