Читаем без скачивания Сборник "Почтальон всегда звонит дважды" - Джеймс Кейн

– Нет, сперва хотел посоветоваться с вами.

– Правильно. Тогда все нормально. Мой вам совет: не предпринимайте никаких шагов, не переговорив с ним. Может, и обойдется. Может, он даже обрадуется, что вас пригласили в «Мет», на стажировку, вроде того. Может, он вообще за всем этим стоит, как знать. Ступайте, поговорите с ним, а там посмотрим.

И я отправился к Голду. Он обрадовался, увидев меня, и начал рассказывать, как забил четыре гола во вчерашнем матче в поло. Но когда мы заговорили о деле, покачал головой:

– Джек, я знаю, что для тебя хорошо, а что плохо. Потому что всегда держу нос по ветру, это часть моего бизнеса. Разве Рекс Голд когда-нибудь ошибался? Спроси любого, и он скажет, что нет. Джек, с оперой покончено, раз и навсегда.

– Как это понять?

– А вот так: покончено. Буквально на той неделе, когда ездил на восток, заскочил в «Метрополитен». Видел «Тоску», куски из нее мы вставили в «Баньяна». И что же увидел? Должен сказать, малыш, мы утерли им нос, утерли по всем статьям! У нас в картине все это звучит несравненно лучше, просто сравнивать смешно! Нет, большой опере конец. А знаешь почему? Пришел кинематограф, где все то же самое показывают куда лучше и профессиональнее, вот и все. Опера пошла тем же путем, что и театр. Кино их скоро уничтожит.

– Ладно. Пока еще не уничтожило. Просто хотелось спеть там, в конце сезона. К тому же марка «Мет» для вас неплохая реклама.

– Это тебя разрушит.

– Каким образом?

– Объясню. «Гранд-опере» конец. Их спектаклям, снятым на пленку, тоже. Публику от них просто тошнит. И знаешь почему? Потому что у них нет материала. Ну сколько можно ставить Пуччини? Да «Богема» и «Баттерфляй» шли столько раз, что даже для «Баньяна» пришлось выбрать «Тоску». А что у них осталось, кроме Пуччини? Ничего!… Все, опере крышка. Откуда взять материал?

– Ну все же найдется еще пара других композиторов.

– Да, но кто же их будет слушать?

– Да кто угодно, кроме кучки дешевых трепачей из Канзас-Сити, которые Пуччини называют классиком.

– А-а, так тебе не нравится Пуччипи?

– Не очень.

– Слушай, знаешь, как можно выяснить, кто является лучшим художником в мире? Попробовать купить одну из картин. Тогда узнаешь, что почем. Так и с музыкой. Хочешь знать, кто лучший в мире композитор, – попробуй купить его музыку. Кстати, они ведь подали на меня в суд за использование куска из «Тоски». И знаешь, сколько я им должен? Сейчас скажу, тут бумаги… Ты просто глазам своим не поверишь!

– Но при чем здесь Пуччини, скажите на милость?! Есть закон об авторских правах, он призван ограждать владельцев любого произведения от бойких ребят вроде вас, киношников. В опере это каждая собака знает. И, если вы только теперь это узнали, это доказывает, сколь мало вы знаете об опере, но Пуччини здесь совершенно ни при чем.

– Но с какой стати, скажи пожалуйста, ребята вроде меня должны за него платить?

– Наверное, с той, что вы совершенно не знаете ни оперы, ни музыки вообще, и поэтому не в силах придумать что-то новое. Если б мне с самого начала позволили работать над сценарием, я бы нашел пару номеров, которые не стоили бы вам ни цента.

– Вовремя спохватился, что называется.

– Ладно, к черту! Есть у вас «Тоска», и все о'кей. Я прошу отпустить меня в «Мет» до конца сезона.

– А я забочусь об одной из наших звезд. Что толку спорить о композиторах, Джек. Может, ты и знаешь, кто из них гениальней, зато я знаю, кто лучше продается. И еще раз говорю: опера сдохла. Говорю и буду говорить. Я же делаю тебе карьеру, хочу как лучше, хочу использовать твой голос как можно выигрышней. И знаешь как? В популярной музыке. Ты ее поешь просто потрясающе, другим и не снилось. А ведь именно эту музыку хотят слушать люди. Песни лесоруба, песни ковбоя – ты ведь не можешь это отрицать. Этого они хотят, а не всякого там «тра-ла-ла!». Господи, это ж сплошная ушная боль! Прошлый век… Послушай, Джек, с этого дня ты должен забыть, что пел в опере. Ты меня понял, Джек? Понял?

– Понял.

– Ну, что сказал Голд?

– Сказал «нет».

– Так я и думал. Звонил ему только что, по другому делу, а потом, как бы невзначай, перевел разговор на тебя, ну тут он и выдал. Уперся, как бык. Ладно, попробую подобраться с другой стороны. Хотя трудно, конечно, такого голыми руками не возьмешь!

– Это все, что я хотел знать. Сколько я вам должен?

Придя домой, я обнаружил уже целые четыре телеграммы, сообщавшие, что дело завертелось и не терпит проволочек, что теперь все зависит от меня, и если я согласен, то вот номер телефона в Нью-Йорке. Я взглянул на часы. Ровно три. Позвонил в аэропорт. Да, у них есть два места на самолет в 4.30. Вошла она.

– Вот телеграмма, Хуана, читай. Abogado говорит «нет», тысячу раз «нет». Что делать?

– Ты петь «Кармен» в эта «Мет»?

– Не знаю. Возможно.

– Да, мне нравится, очень.

– Тогда решено. Собирайся.

9

Сразу после Нового года я дебютировал в «Лючии», затем в течение месяца пел стандартный репертуар, постепенно начал привыкать. Все же здорово чувствовать себя среди своих, пусть даже почти все они поголовно и макаронники. Настоящий шанс представился, когда меня за три дня до спектакля ввели в «Дон Жуана». Стоило чертовских усилий убедить их позволить мне спеть серенаду с настоящей гитарой, на которой я играл бы сам, без сопровождения оркестра. В партитуре указана бутафорская мандолина, но я ненавижу бутафорские инструменты на сцене и ненавижу играть в сценах с этими инструментами. Как ни старайся и ни выпендривайся, а все равно выглядит это чудовищно фальшиво. Их уже почти удалось убедить, когда я заявил, что гитара в опере – традиция, что сам Гарсиа использовал ее, но тут встрял какой-то тип из искусствоведов и проблеял, что с настоящей гитарой представление будет напоминать рок-концерт, и они снова раздумали. Тогда я бросился за помощью к Уэрлитцеру. И они прислали мне гитару – не инструмент, а произведение искусства. Из ели, темного цвета, изумительно элегантных очертаний, без всяких там перламутровых или металлических побрякушек, и такого густого тембра, что его, казалось, можно было ложкой есть. Стоило мне заиграть на этой красотке, как вопрос тут же был решен.

До начала акта я настроился вместе с оркестром. А во время пения сделал всего два движения: шаг к балкону, и потом, уже в конце, повернувшись спиной к публике, зашел под балкон и там закончил играть, но не для публики, а уже только для Хуаны. Финальная нота прозвучала не округло, но очень чисто, так что я остался доволен. Они разразились ревом, криками «браво», а потом словно открылись шлюзы и на меня обрушился поток разнообразной газетной болтовни, где меня сравнивали с самим Бисфемом, ну и так далее, в том же роде. Бисфем так Бисфем, я не возражал. Просто они забыли, каким скверным певцом он был. Петь он умел и был величайшим из всех виденных мной актеров, но голос – вот что меня раздражало. Но на самое главное во всем этом они не обратили внимания, лишь упомянули вскользь, как о малозначительной детали. Я говорю о гитаре. Можно, конечно, петь дифирамбы скрипке, роялю и целому оркестру, я не против. Но гитара… В ней все же что-то есть… лунный свет, что ли.

«Дон Жуан», «Женитьба Фигаро», «Таис», «Риголетто», «Кармен», «Травиата» – работы все прибывало, и уже шел февраль, а от Голда не было ни слуху ни духу. Ни вызова, ни телефонных звонков, ничего. Следующим фильмом, в котором я должен был сниматься, была картина Зискина. Из газет я знал, что он в городе, и как-то раз даже видел его в «Линди», но как только заметил, мы тут же вышли и отправились в другое заведение. Он сидел все с тем же дурацким видом, и я старался убедить себя, что сценарий, как обычно, еще не готов и что мои дела еще не так плохи.

Над радиопрограммой «Хадсон-ту-Хори» работали вот уже год, и бог знает сколько министров, послов и прочих выдающихся личностей помогали этой компании, поскольку большая часть их станций к югу от Рио-Гранде и в Канаде принадлежала государству. Но продать эфирное время оказалось непросто, слишком уж много они запрашивали. Наконец удалось протолкнуть ее «Панамьер», эта компания выпускала автомобили только на экспорт и отчаянно нуждалась в рекламе. И возникла следующая проблема: чем заполнить этот проданный час эфирного времени. В списке у них значилось восемь имен, сплошь звезды, начиная с Грейс Мур и кончая мной. Мне удалось немного потеснить конкурентов, когда я заявил, что могу петь народные песни по-испански. Я, разумеется, не мог, но полагал, что проблем не возникнет – даром, что ли, в постели у меня латиноамериканка. Тут как раз на всех экранах появился «Пол Баньян», и я стал бешено знаменит. Все же было что-то в этой картине, сам не знаю что. Вообще, по моему мнению, по-настоящему хороших картин не существует, но эта была веселой, занятной, и ее хотелось посмотреть еще раз. Сама история – глупее не придумать, но, может, именно в силу своего идиотизма она вызывала у зрителя смех. Особенно эффектным оказался один эпизод – парад или карнавал, который устраивают за месяц до Рождества и во время которого над Бродвеем летают тысячи воздушных шаров в виде животных. Один из таких шаров представлял собой корову, и, когда веревку перерезали, он взлетел и долетел до самого Саскатчевана, где и застрял в деревьях неподалеку от лагеря лесорубов. Тут Пол Баньян, то есть я, говорит, что это сам Бейб, большой голубой бык, прилетевший с небес к ним в гости на Рождество. Он лезет на дерево и поет быку песню, верите или нет, но все это очень трогательно. Затем восходит солнце, все видят, что это вовсе не бык, а корова, лезут на дерево за Полом, готовые линчевать его за обман, но тут кто-то случайно задевает окурком шар, и он лопается с таким треском, что все деревья в округе, которые им предстояло срубить, валятся на землю, и тогда лесорубы прощают Пола и решают, что это прилетала миссис Бейб.