Читаем без скачивания Зона поражения - Василий Орехов

Итак, пока мясо сохнет, берем большую сковороду и наливаем в нее полстакана растительного масла. Ставим сковороду на огонь. Берем мясо, делим на куски для стейка и решительно срезаем с него всю пленку (она обычно идет вокруг куска этаким пояском). Именно — срезаем на хрен. Да, жалко. Да, мясо в Зоне — большая редкость. Но мы ведь собираемся есть стейк, верно? А не перемалывать жилы. В принципе, из обрезков получается нормальное мясо для гуляша или харчо, поэтому выкидывать мы ничего не собираемся. Пусть полежат в этой мисочке в холодильнике.

Масло должно быть раскаленным, огонь — больше среднего. Поначалу не соля и не перча, выкладываем на сковороду получившиеся куски мяса размером с мужскую ладонь. Шипит, шкворчит — ужас! Мы же потихоньку готовим специи. Тут уже на любителя. Лично я предпочитаю два варианта — мясо только перчим черным перцем, а после приготовления засыпаем мелко нарубленной зеленью, и попроще — заправляем стейк приправой из смеси перцев и едим с гарниром. Поскольку я сейчас главный, выбор за мной. Пусть будет второй вариант.

— У него операционная по последнему слову техники, — задумчиво произнес Камачо, которого я вместе с Донахью отрядил чистить картошку. — Такое оборудование не во всякой клинике Нью‑Йорка встретишь. Как это ему удается?..

— Хорошая частная практика у Доктора, — хмыкнул я. — Богатые пациенты.

— Я предложил ассистировать ему, но он отказался, — сказал Альваро.

— Он привык работать один, — сказал я. — В Зоне трудно постоянно находить людей, способных ассистировать при медицинской операции. Вот отправить кого‑нибудь на тот свет желающих хватает.

Аккуратненько приподнимаем мясо вилкой. Оно должно быть темно‑коричневым с золотистым оттенком. Но не золотистым, если золотистое — значит, пусть пожарится еще пару минут. Посыпаем вторую сторону мяса приправой, сверху солью и переворачиваем. На минуту максимально добавляем огонь — чтобы прихватить корочкой вторую сторону, дабы корочка не дала вытечь мясному соку. Сразу же приправляем и солим первую сторону — шикарную, безумно вкусно пахнущую поджаристую корочку. Нужно успеть, пока она максимально горячая.

Все время внимательно следим за маслом. Если масло начинает пениться, значит, нужно срочно добавить огня, так как сок, выделяемый мясом, начинает кипеть. Это уже получается не жарка, а варка. Мясо должно жариться, а сок, выделяемый мясом, непременно должен оставаться внутри, за хрустящей корочкой. Лучше пусть огонь будет больше, чем меньше. В первом случае стейк получится чертовски кровавым, но вкусным, во втором же — сухим и нежевабельным.

Затем можно прикрутить огонь и идти откупоривать вино. Такой стейк нужно запивать красным сухим или полусухим вином. Опять же и для вывода радионуклидов из организма хорошо. Однако вина в кухне у Доктора я не нашел: если оно у него и было, то в баре, где‑нибудь в глубине дома. Ладно, возвращаемся к плите, смотрим вторую сторону мяса. Она должна быть темно‑коричневой, ни в коем случае не белой. Если белая — стейк испорчен. Можно попытаться спасти его, максимально увеличив огонь. Брызгаться будет нещадно, но мясо хотя бы можно будет есть. Если вторая сторона темно‑коричневая, выключаем огонь и выкладываем мясо на тарелки. Оставлять в сковороде нельзя — сок вытечет.

Я знаю, конечно, что мясо для совсем правильного стейка нужно выдерживать при температуре плюс два минимум неделю, а жарить на слое раскаленной крупной соли. Но в наших условиях, тем более что приходилось действовать на скорую руку, обеспечить все это было нереально.

— Неудобно как‑то, — сказал Донахью. — Он ведь на нас не рассчитывал. Может быть, поделиться с ним тушенкой?..

— Еще чего, — сказал я. — Обидится смертельно, и правильно сделает. Не смейте сомневаться в гостеприимстве Доктора. И кроме того, человек он занятой и вряд ли часто балует себя столь изысканной кухней. Будем считать это нашим маленьким вкладом в общее дело.

Хозяин дома управился с операцией за час с четвертью. Он вышел из операционной в зеленом халате, забрызганным кровью и чем‑то ярко‑фиолетовым. Я не стал спрашивать, что это такое фиолетовое: меньше знаешь — позже могила, как говорит один мультяшный страус. Быстро помыв руки и переодевшись в предбаннике операционной, Доктор пришел к нам в кухню и уселся во главе стола, который уже был сервирован нами в соответствии с предвкушаемым стейком.

— Можно подавать, — разрешил хозяин, с интересом втягивая ноздрями аппетитный дух, исходящий от плиты.

Съеденная на Янтарном озере тушенка только раздразнила аппетит, а после тяжелого марш‑броска по пояс в холодной грязи ее все равно что и не было в желудках. Так что гостеприимство Доктора оказалось очень кстати. И только когда мы честно поделили сооруженный мной стейк, я осмелился задать вопрос, который плясал у меня на языке уже несколько минут:

— Ну, как он там?

Доктора всегда страшно раздражает, когда к нему пристают с дурацкими вопросами. Прямо как меня. Но сейчас он был в благодушном настроении.

— Все в порядке, — отмахнулся Доктор. — Почистил, зашил, будет жить. Только плохо и недолго, как и все остальные люди. — Он сурово сдвинул брови и сосредоточился на еде, так что я так и не сумел сообразить, следует ли как‑нибудь отреагировать на его остроту, либо это никакая не острота и реагировать совсем не надо.

Некоторое время мы сосредоточенно жевали.

— Я наконец понял, почему вас называют сталкерами, — поведал Доктор после паузы.

— Почему же? — поинтересовался я.

— Потому что вы все время сталкиваетесь с неприятностями. А знаете, откуда вообще пошло слово «сталкер»?

— Нет.

— Был когда‑то такой старый фильм режиссера Тарковского. По книге писателя Стругацкого.

— Поляки, что ли?

— Кажется, да. И вот там у них случилась аналогичная проблема. Взорвался реактор и образовалась Зона вроде нашей. И ребят, которые шастали по Зоне взад‑вперед, называли сталкерами.

— А что это означает по‑польски?

— Охотники, наверное. По‑английски вроде так. В общем, кино имело такой бешеный успех, что ликвидаторов первого чернобыльского взрыва тоже стали называть сталкерами. А потом и тех, кто пришел им на смену.

— Занятно.

Нет, кино я особо не любил. Так, смотрел изредка по телевизору у Динки, когда больше нечем было заняться. Книги я читал охотнее — хотя с каждым годом все реже и реже. Писатель Стругацкий — явно из прошлого века, если не раньше, — как‑то прошел мимо меня, хотя и вызвал странные смутные ассоциации — Солярис, неделя начинается в понедельник, круто быть богом… то ли трудно плыть боком, не припомню…

— Почему это мы всухомятку? — вдруг недовольно произнес Доктор.

Я тут же вскочил, чтобы вытащить из оставленного на крыльце рюкзака фляжку, но Доктор молча ткнул пальцем в направлении кухонного шкафчика. Сидевший рядом со шкафчиком Миша открыл его и извлек на свет непочатую литровую емкость с медицинским спиртом. После того как мы разбавили спирт, разлили его по стаканам и выпили за знакомство, обед пошел веселее. Сейчас Доктор менее всего напоминал призрака Зоны: пышущий здоровьем человек, воплощенное дружелюбие, он явно принадлежал к нашему миру — миру людей, рационального мышления и автоматического оружия. Какого черта, подумал я в конце обеда, глядя, как он без всякого труда и с явным интересом общается с охотниками по‑английски. Вот он, сидит рядом, шумно прихлебывая чай с лимоном из жестяной кружки, балагурит, доброжелательно поглядывая на моих туристов. Бескорыстно прооперировал Хе‑Хе. Свой в доску мужик, с виду — отличный товарищ, умница. У нас на передовой, когда я еще служил на передовой, были такие полевые хирурги — неунывающие, невероятно работоспособные, двужильные дядьки, способные и накатить разом двести грамм без закуски, и без передыху переть тебя, раненого, на горбу четыре километра до мобильного госпиталя.

И все‑таки он не наш. Не человек. С тем же энтузиазмом и интересом, что и людей, он лечит омерзительных тварей Зоны. Я не удивлюсь, если узнаю, что до Хе‑Хе на его операционном столе лежал какой‑нибудь кровосос или слепая собака, которой я раздробил лапу из автомата в Собачьей деревне. Доктор совершенно не делает различия между своими и чужими, все живое для него — твари, причем не в качестве ругательства, а в библейском смысле — от слова «творение божье». И твари не трогают его, словно понимают, что без него им придется гораздо хуже; однако если люди еще способны дойти до этого логическим путем, то каким образом это постигают безмозглые мутанты, если только Доктор не является одним из них, совершенно непонятно. Впрочем, о чем еще говорить, если он преспокойно живет в одном из самых опасных мест Зоны — на Болоте, куда не всегда отваживаются соваться самые отмороженные сталкеры. Ну и самое главное: за те двадцать лет, что он живет тут, он не состарился ни на год. По прикидкам Бубны, которому довелось лечиться у Болотного Доктора еще во времена легендарных первых сталкеров, ему сейчас должно быть под семьдесят. Ни черта; по‑прежнему сорокалетний с хвостиком здоровяк. Нет, увы, он не человек, хотя так приятно было бы думать, что хоть кто‑то из наших способен неплохо устроиться в таких нечеловеческих условиях. Иногда, когда он на мгновение задумывается о чем‑то или резко поднимает голову, меня вдруг насквозь пронзает первобытной жутью — тем самым чувством, которое возникает, если совсем рядом находится крупный мутант, кровосос или химера.