Читаем без скачивания Анна-Мария - Эльза Триоле

— Вы водитесь черт знает с кем, Аммами. — Жако говорил совершенно серьезно. В голубых глазах, как-то не вязавшихся с его лицом, появилось детски внимательное выражение. — Не знаю, слышал ли ты, Франсис, о подвигах Анны-Марии — «Барышни»? Ее звали «Барышней» в подполье. Она организовала побег из тюрьмы П. — чудо находчивости и хитроумия…

Франсис восторженно посмотрел на Анну-Марию.

— Потрясающе, — сказал он, — она похожа на средневековую героиню, ее представляешь себе сидящей за прялкой, а она ведет себя как франтирер!

— Да, но теперь она снова вернулась к своей прялке… Война кончилась, и от Аммами ничего не осталось! Средневековье, как ты выражаешься! Послушайте, Аммами…

— Нет, погодите, я приготовлю омлет и вернусь, только не забудьте, что вы хотели сказать…

— Она не исключение, — говорил Жако Франсису, воспользовавшись тем, что они остались одни. — Я не хочу этим сказать, что во время Сопротивления существовало много таких замечательных мужчин и женщин, какой показала себя Анна-Мария, я хочу только подчеркнуть, что, наряду с людьми, которые никак не могут приспособиться к мирной, то есть относительно мирной, жизни, имеются, видимо, такие Аммами, которые полностью возвращаются к тому существованию, какое вели до войны… Посмотришь — самые обыкновенные обыватели, даже не заподозришь, что они герои.

— Ну нет, я не уверен, что это справедливо в отношении Анны-Марии. Она совсем не прежняя…

— Это ничего не значит… Она изменилась, согласен, но вызвано это причинами чисто личного характера, муж, дети… Анна-Мария по природе наседка… Раз бошей нет, значит все в порядке, она не видит дальше своего носа и не отдает себе отчета, в каком положении находится страна. Вот ты, например, ты не слишком склонен заниматься политикой, но ты все-таки актер, сочувствующий Партии… а она — нуль! И вместе с тем эта женщина иногда рассуждает на редкость трезво… Возможно, ты прав… Признаюсь, для меня она загадка…

— Вы как любите, недожаренный? — крикнула Анна-Мария из кухни.

— Пойду помогу… — Франсис снова оставил Жако в одиночестве.

И снова, по мнению Жако, они отсутствовали слишком долго. Сколько нужно времени, чтобы приготовить омлет?.. Наконец-то вот и они.

— Он на сале, которое принесла белошвейка, — объявила Анна-Мария. — Угощайтесь, Жако… Ну как?

— Как раз по моему вкусу… Но будет вам суетиться, садитесь, ешьте…

Анна-Мария села между Франсисом и Жако.

— Недосолен, ну и пусть, не хочу раздражать Жако… Да, забыла вам рассказать, Жако, я недавно познакомилась с сыном мадам де Фонтероль… Отчего вы мне не сказали, что он — капитан Жерар?

— Я думал, вы знаете…

— Ничего вы не думали. Вы просто не хотели мне говорить из-за мадам де Фонтероль. Когда у вас вышла с ним драка, я считала, что ребята сочиняют, но теперь, когда сама его увидела… Внешность приятная, но сразу видно, парень непутевый. Интересно, как сложится его жизнь. Он ничего не умеет делать, ничему не научился, просто развращен. Хотите кофе, это опять белошвейка! Не боитесь бессонницы?

— Ужасно хочется кофе, — признался Франсис, — будь что будет, до смерти хочется хорошего кофе… Дайте-ка мне адрес вашей белошвейки!.. Вы это о ком, об Иве де Фонтероль? Как раз сегодня вечером я встретил его с генералом де Шамфором в кафе л’Юнивер…

— Стой, стой! — воскликнул Жако. — Это занятно, я и не знал, что они знакомы. Генерал — человек довольно примечательный, сейчас, после окончания войны, он тоже оказался не у дел. Не нравится мне их дружба, ничего хорошего из нее не получится.

Анна-Мария молчала. Она не знала, что Селестен в Париже. После двух дней, проведенных в квартирке первого этажа, прошло уже два месяца, а она ничего о нем не слышала. Странно звучит имя, которое вы храните в тайне, когда его произносят равнодушные уста, будто кто-то положил руку на крышку шкатулки, но не поднимает крышку и даже не подозревает, что под ней.

— Да, не нравится мне их дружба, — повторил Жако. — Капитан Жерар из тех молодых людей, которых Сопротивление только сбило с толку. В двадцать лет трудно верить в существование смерти, а нет увлекательнее игры, чем рисковать жизнью, не веря в смерть. Им ничего не стоило вести себя как героям. И во имя правого дела им было все дозволено. Теперь этого дела больше не существует, они же по-прежнему считают, что все дозволено! Как с ними быть? Жаль мне этих парней, не их вина, что они ищут другие занятия, которые давали бы не меньше привилегий и прежде всего деньги, много денег. Представляете себе, какие суммы проходили через их руки, проходили бесконтрольно, и они этим пользовались. Риск, приключения… Не беспокойтесь, люди с головой сумеют направить их энергию!

— Когда же наступит мир! — со вздохом вырвалось у Франсиса. — До чего же все надоело, друзья мои! Торчу в этом старом балагане, где едва-едва зарабатываешь на жизнь… Я не мальчишка-парашютист и не фашист какой-нибудь, но, уверяю вас, смотреть тошно на то, что делается в этой стране! Спекуляция, пьяные американцы, коллаборационисты, вылезающие из всех щелей, как клопы… Да что же это такое! Уверяю вас, иногда мне кажется, что Женни поступила правильно, если не по отношению к нам, то по отношению к себе.

Они замолчали. Все трое они когда-то любили Женни, они горячо любили ее и сейчас. Каким козырем в их общей игре, игре французов, была бы сейчас эта гениальная актриса. Они сами не понимали, как тесно их связывала общая игра, и считали, что им хорошо вместе просто потому, что они давно друг друга знают, потому, что их объединяет парящая над ними тень Женни.

Анна-Мария встала и нарушила молчание, которое становилось тягостным, так много в нем было если не отчаяния, то боли.

— Пойду приготовлю кофе…

— Давайте я намелю…

Франсис последовал за ней на кухню. Жако курил трубку и думал: «Что-то все-таки было между ними в ночь иллюминации».

Шум кофейной мельницы заглушал голос Франсиса.

— Мне так хотелось бы снова увидеться с вами, — говорил он.

— Так мы же увиделись, — ответила Анна-Мария.

Она казалась такой удивленной, что он спросил себя, действительно ли между ними что-то было в ночь иллюминации.

Мадам де Фонтероль возобновила свои четверги. Хотя Ив предпочитал манекенщиц и обладал достаточно приятной наружностью, чтобы они обходились ему не слишком дорого, даже это «не слишком» было ему не по карману; все-таки расход — ужин, скажем, самый скромный ужин на двоих, с бутылкой вина сразу влетает вам в тысячу франков, если не в полторы, и потому Ив, предпочитая манекенщиц, ухаживал за светскими дамами, которых встречал на четвергах у своей матери или еще где-нибудь. Среди этих дам попадались прехорошенькие, и на их стороне было явное преимущество: их не приходилось водить в рестораны, они сами держали поваров. Возраст не играл для Ива большой роли, напротив, как уже говорилось, он даже предпочитал женщин постарше: такие способны на материнское чувство.

— А та дылда, что была у тебя в прошлый раз, придет сегодня? — спросил он у матери, которая расставляла в большой гостиной вазы с цветами.

Стоя на коленях перед камином, Ольга разводила огонь — уюта ради: по четвергам включали центральное отопление.

— Снова ты разворошил все блюдо с сандвичами! — В каждой руке Ив держал по сандвичу, третий дожевывал. — Хуже маленького ребенка.

— Вовсе я не разворошил, их тут целая груда: никто и не заметит. Она придет?

— О ком ты говоришь? Это ты графиню Эдмонду Мастр величаешь дылдой?.. Надеюсь, придет… Предупреждаю тебя, муж ее в тюрьме.

— Тем лучше. А он очень мерзкий тип? — Ив говорил с набитым ртом.

— Очень.

— Она убивается по нем?

— Гм!..

— Генерал де Шамфор твердо обещал быть, ты, кажется, его совершенно покорила, мама…

— Слава богу, что я уже старуха. Он необыкновенно привлекателен.

В большой гостиной мадам де Фонтероль — обшитые панелью стены, картины в золоченых рамах (вероятно, семейные портреты, но настолько потемневшие, что ничего не разберешь), атласная мебель в стиле Людовика XVI, как нельзя более уместная в этом салоне, и запах апельсинов, запах, который всю жизнь связывался в представлении Ива с приемными днями его матери… Мадам де Фонтероль расставляла последние вазы. Ольга подметала возле камина, огонь разгорелся. Все готово: занавеси задернуты, бутылки, птифуры, пирожные — на месте…

— Уйдешь ли ты наконец или нет! — Мадам де Фонтероль рассердилась не на шутку. — Скоро ничего не останется, словно саранча пролетела…

Она выставила сына за дверь.

Когда Ив спустился, в гостиной было полно народу. В дыму сигарет, смешанном с запахом апельсинов и духов, пестрели дамские шляпки. По-видимому, птифуры и сандвичи имели успех: всюду стояли пустые тарелки и бокалы. Генерал де Шамфор в battle dress[34] стоя разговаривал с какой-то дамой, совершенно потонувшей в глубоком кресле: виднелись лишь ее длинные скрещенные ноги. Генерал скосил пристальный неподвижный взгляд на эти ноги; держался он очень прямо, он поставил носок сапога на перекладину стула и пристроил бокал на согнутом колене. Сейчас он казался настолько поглощенным беседой, что Ив не решился его потревожить. А вот и Бертран с женой, она сегодня особенно хороша. Жаль, что она жена Бертрана, однокашника, товарища по лицею! И старуха Лаплат тоже приплелась… Испугавшись, что она в него вцепится, Ив неслышно проскользнул за ее спиной. Он пожимал, целовал чьи-то руки и, обойдя всех гостей, направился к генералу. Дама в кресле оказалась графиней Эдмондой.