Читаем без скачивания Любовник на все времена - Сара Линдсей

Глаза Томаса расширились от ужаса. Он увидел, как под ней вдруг расплылось большое кровавое пятно. Ему стало страшно, несмотря на уверенный тон, уверенности в нем не было никакой.

Казалось, прошли года, века, прежде чем появились врач, пожилой джентльмен, и акушерка. Оценив всю тяжесть ситуации с первого взгляда, врач попросил всех выйти из спальни.

— Она моя жена, — запротестовал Томас. — Я ни за что не покину ее.

— Вы будете только мешать, если останетесь, — заметила акушерка, ласково кладя руку ему на плечо. — Ступайте, сэр. Мы с врачом присмотрим за леди Линнет. Не волнуйтесь, врач очень сведущий и опытный. В крайнем случае обещаю позвать вас.

Оглушенный, растерянный, напуганный, Томас вышел из спальни. Но дальше маленького кабинета, примыкавшего к спальне, он не дал себя увести. Приставив стул почти к дверям, он обхватил голову руками. Он был готов дать любые обещания Богу, всем святым, даже дьяволу, лишь бы они сделали так, чтобы его Линнет осталась жива. Он то молился, то чертыхался, то плакал.

Вдруг он вспомнил о детях, ему захотелось видеть их, но ему не позволили. Как передал дворецкий, детей, с трудом успокоив, уложили спать, и хотя герцогиня, старая стерва, как он подозревал, обманывала его, он не мог не понимать, что сейчас не следует ссориться, тем более когда в доме царила такая тревожная обстановка.

Наступил вечер, за окнами стемнело. Горничная зажгла свечи, растопила камин. Слишком затянувшееся молчание и отсутствие новостей из-за закрытых дверей спальни начинали беспокоить Томаса все сильнее и сильнее. Его как будто забыли, и это начинало выводить его из терпения. Когда свечи догорели наполовину, его терпение лопнуло. Томас встал, намереваясь войти в спальню, чтобы все разузнать, но в эту минуту дверь открылась, и оттуда вышла сама герцогиня со свертком на руках.

— Что с Линнет? — взвился Томас.

— Она жива, но очень ослабела от потери крови. Впрочем, врач считает ее положение вполне благополучным. Она обязательно поправится.

— А младенец? — Томас облизал пересохшие от волнения губы.

Вздохнув, она подошла к нему и протянула сверток, откидывая в сторону угол покрывала. Томас на миг зажмурил глаза, затем открыл их.

— Ваша дочь, — бесстрастно промолвила она.

Крошечная, невероятно красивая, она походила на спящего ангела. Полукружия бровей и ресниц матово поблескивали. У Томаса сжалось от боли сердце, он глядел на нее и не мог наглядеться, она так походила на него.

Он машинально протянул руку, чтобы погладить ее лобик, но герцогиня, нахмурившись, отошла на шаг и накрыла ее лицо.

— Выслушайте меня, мистер Мерриуэзер. Много лет назад вы отняли у моей дочери ее законное место в обществе. Несколько месяцев назад вы разбили ей сердце. Она только начала приходить в себя, как вдруг вы появились опять. И что мы видим? — Герцогиня шумно вздохнула. — Она едва не погибла из-за вас. Вы погубили ее ребенка. Если вы действительно любите ее, оставьте в покое. Уходите прямо сейчас и забудьте сюда дорогу. Так будет лучше для всех нас.

И Томас уехал, безмолвный и раздавленный. Все последующие годы обвинения, брошенные против него герцогиней, не давали ему спокойно спать. Тяжкий груз воспоминаний того дня давил с неизменный силой. Всякий раз, когда перед его мысленным взором возникало безжизненное, бледное личико несчастной малютки, им овладевало чувство вины и раскаяния.

Он выполнил просьбу герцогини. Он больше ни разу не объявился в Халсвелл-холле, целых шестнадцать лет. Линнет первая прервала молчание, первая перешла границу отчуждения между ними.

Томас тяжело вздохнул, опять сложил письмо и сунул его в карман. Конечно, он выполнит просьбу жены, не столько потому, что она сама просила его, сколько ради дочери. Он не сумел спасти одну дочь, поэтому был готов сделать все возможное, и даже больше, для счастья Дианы. Страшно подумать, ради счастья дочери он целых шестнадцать лет не виделся с ней, он оставил жену и детей ради их спокойствия, благополучия. Ради этого он вычеркнул себя из их жизни.

— Мистер Мерриуэзер, вас спрашивает какой-то джентльмен, — вдруг раздался поблизости голос Эдмонда, сына старины Татта, к которому перешел бизнес отца после его смерти.

Они прошли к конюшням.

— Вот он. — Эдмонд показал рукой на высокого, широкоплечего мужчину, внимательно разглядывавшего жеребенка, предназначавшегося для дерби. — Хотите я вас представлю?

— Нет, не стоит. Мы немного знакомы. У вас и так полно дел. Ступайте и займитесь ими.

Мерриуэзер направился к молодому джентльмену. Им оказался не кто иной, как Уэстон. Он глаз не сводил с юного грациозного создания, что дало возможность Томасу внимательно разглядеть его. На первый взгляд молодой человек не внушал никаких опасений, страхи жены казались беспочвенными. Некоторый беспорядок в одежде, явно говоривший о разгульной ночи, не портил создаваемого им хорошего впечатления. Генри Уэстон принадлежал к золотой молодежи и не был лишен слабостей, присущих ее представителям.

Томас подошел сбоку и негромко произнес:

— Чудесный жеребенок. Если не ошибаюсь, его владелец сэр Питер. Из него должен выйти прекрасный скакун.

Уэстон обернулся, и Томас протянул ему руку.

— Позвольте представиться — Томас…

— Мерриуэзер, — закончил за него Уэстон, радостно тряся протянутую руку. — Мне было бы неловко не знать такого человека, как вы. В прошлом году в Эпсоме ваша Пенелопа выиграла главный приз.

— A-а, Пенни, моя красавица. Если вы разбираетесь в лошадях, то, наверное, догадались кое-что поставить на нее.

— Конечно, причем немалую сумму, — ухмыльнулся Уэстон. — И не прогадал. Выигрыш того стоил.

Хотя склонность к азартным играм была вовсе не тем качеством, которое Томас хотел бы обнаружить в своем будущем зяте, тем не менее такое тонкое чутье на хорошую лошадь не могло не польстить завзятому лошаднику.

— Поговаривают, будто вы тоже решили заняться разведением лошадей, — невольно обронил Мерриуэзер.

— Верно, но я не делаю никакой тайны из этого.

— Поговаривают также, будто вы ухаживаете за моей дочерью.

— Из этого я тоже не делаю никакой тайны. Весь Лондон знает об этом. — Уэстон пожал плечами с небрежным видом, словно ему было безразлично, что о нем говорят.

Томас закусил губу. Нарочитая небрежность в вопросе, касавшемся его дочери, раздражала его. Он мысленно себя одернул, напомнив, что Генри Уэстон относится к числу привилегированных особ, считающих, будто весь мир создан для того, чтобы удовлетворять их желания. Как часто ему приходилось иметь дело с подобными типами!