Читаем без скачивания Великий Чингис-хан. «Кара Господня» или «человек тысячелетия»? - Евгений Кычанов

Таким образом, тысячники исполняли административные (управление вверенным населением), хозяйственные (управление пастбищами, перекочевками), фискальные (сбор налогов), военные (отправка на службу определенного числа воинов) функции. Возможно, они были также и судьями на местах. Сяо Цицин особо подчеркивает, что по монгольской системе десятки, сотни, тысячи и тьмы «являлись не только воинскими соединениями, но и гражданскими, административными подразделениями, т. е. десятский не только командовал десятью солдатами, но и одновременно был администратором, ведавшим их семьями» [Сяо Цицин, с. 178].

Родственникам Чингиса были розданы в управление уделы (хуби). Чингис, выделяя уделы, «дал 10 000 юрт матери совместно с Отчигином (братом Чингиса по отцу. – Е. К.); сыновьям Чжочи – 9000 юрт, Чаадаю – 8000, Огодою – 5000, Тулую – 5000, брату Хасару – 4000, Ачидаю – 2000 и Бель-гутаю – 1500 юрт» [Сокровенное сказание, с. 176]. Ко всем сородичам были приставлены нойоны, функции которых малоизвестны. Например, нойон Коко-Цос, приставленный к Чаадаю, человеку «крутому и скрытному характером», должен был «вместе с ним обсуждать задуманное» [там же]. Судя по этому примеру, родственники явно были под наблюдением, если не под контролем[41].

Родственники Чингиса получили хуби так же, как и заслуженные нукеры Чингиса. Выдача хуби сопровождалась вручением документа (ярлыка) на право иметь хуби и символа власти – гереге. Те, кто не только имел с хуби доход, но и осуществлял управление, контроль, получали печати-тамги. «Удел-хуби состоял из двух частей: из определенного количества кочевых семейств (улус) и из достаточного для их содержания пространства пастбищных и охотничьих угодий (нутуг) [Владимирцов. Общественный строй, с. 111]. Руководство распределением уделов было поручено Шиги-Хутухту

Сколько-нибудь точных сведений о налогах и повинностях в монгольском обществе XII – начала XIII в. нет. Но то, что налоги и повинности существовали, ясно из наличия института дархатства. Так, за заслуги по освобождению Темучжина из тайчиутского плена получил права дархатства в своих кочевьях на Селенге Сорхан-Шира. Если бы к 1206 г. не существовало хорошо всем известного института дархатства – освобождения от повинностей в пользу хана, то о чем было бы говорить Чингису с Сорхан-Шира? А раз было освобождение от повинностей, то, значит, было от чего освобождать. Очевидной повинностью тысяч было снаряжение на службу хану кешиктенов: «В том размере, в каком нами установлено, надлежит снабжать на местах по разверстке отправляющихся на службу сыновей нойонов-тысячников вне всякой зависимости от того, какую кто наследственную долю получил от отца своего или от того имущества и людей, какие кто из них приобрел собственным трудом. По этому же правилу, т. е. независимо от принадлежащего им лично имущества, подлежат снабжению по разверстке также и сыновья нойонов-сотников и лиц свободного состояния, отправляющиеся на службу в сопровождении трех товарищей» [Сокровенное сказание, с. 168–169]. В казну поставлялся скот, кумыс и т. п.

Реформы 1206 г. нанесли удар по родо-племенным узам. Представители разных племен оказались в одних тысячах и сотнях, соединенные между собой службой или проживанием в одной местности, смешением своим положив начало единой монгольской народности. «Смешение родов, поколений и племен монгольских при образовании «тысяч», этих основных единиц в здании империи Чингис-хана, – писал Б.Я. Владимирцов, – имело очень важные последствия для родового строя… распределение по «тысячам», распределение уделов знаменовало распыление целого ряда больших древ-немонгольских племен, например татар, меркит, джаджират, найман, кереит, остатки которых в большинстве случаев оказались разбросанными по разным улусам и улусам-тысячам» [Владимирцов. Общественный строй, с. 109].

Делопроизводство у монголов велось уйгурским письмом, приспособленным для монгольского языка. По имеющимся сведениям, это письмо было введено при содействии уйгура Тататунга, бывшего хранителя печати найманского Таян-хана. По данным «Юань ши», Тататунга был «уйгур, умный, хорошо владел словом, глубоко познал письменность своего государства. Найманский Таян-хан почитал его, вручил ему свою золотую печать, а также деньги и зерно. Тай-цзу выступил в поход на запад. Государство найманов погибло. Тататунга, спрятав печать, бежал. Через некоторое время его поймали. Тай-цзу допрашивал его, спросил: «Люди и земля Таян-хана, все вернулось ко мне. Ты зачем носишь печать?» Ответил: «Я служу. Хотел до смерти сберечь и спасти то, что получил от покойного государя. Разве я осмелюсь иметь другого?» Император сказал: «Верный и почтительный человек!» Спросил: «А как пользоваться этой печатью?» Ответил: «[Печать] используется во всех делах – для удостоверения выдачи денег, зерна, при назначении людей». Император одобрил это. Приказал окружающим [сановникам] после этого начать использовать печать каждый раз, когда издаются указы. И тогда же приказал иметь их [печати]. Император сказал: «Ты хорошо знаешь письменность своего государства?» Тататунга выложил все, что скрывал как тайное. После этого приказали ему обучить всех ванов и использовать уйгурское письмо для записи языка государства» [Юань ши, цз. 124, с. 36]. Это было в 1204 г.

Тамура Дзицудзо полагает, что письмо могло быть введено ранее, в 1189 г., или в 1204, или в 1206 г. Н.Ц. Мунку-ев за дату пленения Тататунга принимал 1204 г. Монгольский исследователь Далай Чулууны настаивает на том, что монголы пользовались уйгурским письмом еще до пленения Тататунга. «Согласно «Юань ши», – пишет он, – Чингисхан в 1204 г. узнал от плененного им визиря найманского Таян-хана – Тататунга, несшего ханскую печать, для чего применяется этот предмет с какими-то письменами, и начал употреблять такую же печать для скрепления государственных бумаг, а затем поручил тому же Тататунга обучить его детей и ноянов-родственников уйгурскому письму. Большинство иностранных ученых, опираясь на это неясное сообщение, без достаточных доказательств считают, что монголы переняли уйгурскую письменность в начале XIII в. Однако, вероятнее всего, уйгурский алфавит, который издавна употреблялся в некоторых монгольских племенах, при Чингис-хане получил распространение по всей Монголии и стал официальным письмом единого монгольского государства» [Чулууны Далай, с. 150–151].

Спор, к сожалению, достаточно беспочвенный, пока не найдены тексты на монгольском языке уйгурским письмом, скажем, 80-90-х гг. XII в. Конечно, странно, чтобы Чингисхан не знал о печатях и их употреблении, многое противоречит такому представлению, но приходится пока считаться с фактами. Чжао Хун сообщал, что «при первом возникновении государства нынешних татар у них совсем не было письменных документов. Во всех случаях, когда рассылались приказы, отправлялись послы, [при этом] вырезались только метки… чтобы запомнить их. Послы не смели прибавить или убавить хотя бы одно слово…В документах, применяемых ими самими [в сношениях] с другими государствами, до сих пор во всех случаях употребляется уйгурская письменность…Но ныне за последние два года в сношениях с государством Цзинь [у татар] употребляется китайская письменность, так как чиновники государства Цзинь, которые бежали, изменив [своему государству], и сдались татарам, желали быть взятыми ими на службу, не имея пристанища, и начали обучать их составлению документов» [Полное описание, с. 52]. Факт обучения письму от уйгур подтверждает Джувейни[42].