Читаем без скачивания Стоит ли им жить? - Поль Крюи

Если во всех школах страны начнут кормить крыс не урезанной, жесткой и полуголодной диэтой, а известной уж теперь вольной и сытной диэтой? Тогда наши мальчики получат очень опасные познания…

Они увидят, что продолжительность жизни их зверьков может быть увеличена до десяти человеческих лет и больше. Они поймут, что библейские семьдесят лет, которые испокон веков считаются предельным возрастом жизни для человека, могут быть теперь продолжены до семидесяти семи лет, если только питаться, как следует.

И, что еще важнее, эти юнцы увидят, как их хорошо питаемые крысы растут и крепнут значительно быстрее, чем их полуголодные братья и сестры. И, что уж совсем замечательно, наши дети смогут наблюдать, как сытые крысы гораздо дольше остаются молодыми и сильными, не выказывая никаких признаков приближающейся старости. Миллионы пылких юных исследователей крепко запомнят, что новая наука о питании, требующая широкой диэты для борьбы с разными видами скрытого голода, способна создать новый тип человеческого существа — вроде могучего Джека Дэмпси или Отто Кармикаеля, сохранившего юношескую живость, несмотря на свой весьма преклонный возраст…

Может ли какая-нибудь наука быть более социально-опасной?

Что, если при помощи этих экспериментов наши дети познают все эти страшные истины? Что, если, придя домой, они передадут родителям слова профессора Шермана, которые каждый может прочесть в его великолепной книжке: «Питание и здоровье»…

«Нет предела, до которого человек, пользуясь идеями и руководством современной науки, не мог бы довести свое здоровье, продуктивную работу и подлинное удовлетворение жизнью».

И когда дети принесут эти странные вести в свои нищенские дома, к своим столам с кусками солонины и корками заплесневелого хлеба, что скажут родители этих маленьких борцов с голодом, когда узнают, что для новой жизни не требуется никаких новых наук и никаких чудес? Ибо дети могут сказать теперь своим унылым, изможденным отцам и матерям, что их здоровье, энергия, развитие и сила будут в корне революционизированы, если… каждая семья будет иметь достаточный доход, чтобы мать могла дать детям два-три раза в день приличную порцию фруктов, хорошую дозу овощей, по кварте[13] молока в день и по четыре-пять яиц в неделю…

И эти основные, спасающие от скрытого голода продукты будут служить главной базой детского питания, составляя, примерно, половину всего дневного пайка; а к этому они должны получать достаточно круп и белого хлеба из цельной муки, вдоволь хорошего мяса, рыбы и кур…

И ущемленные скрытым голодом массы крепко заберут себе в головы эту новую науку — и когда они поймут, что препятствием к реализации плодов этой науки является не недостаток хорошей почвы, солнца, воды, рук и голов, рвущихся к осуществлению этого изобилия, — не организуют ли они тогда делегацию, нечто вроде маленькой комиссии, которая явится к нашим правителям и задаст им несколько простых вопросов?

Предположим, что произойдет разговор начистоту. Правители скажут:

— Добрые граждане, представители миллионов, ныне существующих на пайке, который даже ниже уровня официальной «экономной диэты при нужде», знаете ли вы, что пришлось бы сделать, чтобы выкормить ваших детей крепкими, здоровыми и веселыми? Вам пришлось бы для этого производить вдвое больше молока, в два раза больше лимонов и помидоров, в три раза больше зелени, в восемь раз больше фруктов и овощей, не говоря уж об упятеренном количестве мяса, рыбы, птицы и об утроенном количестве яиц. Понимаете ли вы, товарищи граждане, что пришлось бы значительно расширить молочную индустрию, пополнив ее миллионами коров, а также подумать об увеличении земельной площади для насаждения садов и лимонных рощ, не говоря уж о подыскании новых пастбищ для мясного скота? Принимаете ли вы во внимание тот колоссальный и тяжелый труд, который потребуется для постройки соответствующего количества птицезаводов, и какой массе людей, ныне бездельничающих, придется пачкать руки и обливаться потом при этих новых агрикультурных начинаниях, направленных на борьбу со смертью, за новую, веселую жизнь?

Понимаете ли вы, что нам пришлось бы разрушить всю долговую систему, на которой мы сейчас держимся?

Но скромная делегация скажет в ответ на это следующее:

— Правильно, все это, конечно, очень хлопотно, но идите-ка вы к чорту с вашими возражениями, а дайте теперь нам спросить:

— Не собираетесь ли вы взять на себя труд и беспокойство позаботиться о том, чтобы американцы могли потреблять то, что они в данный момент могут производить?

Не соблаговолите ли вы выкинуть из голов всю вашу модную экономику и уразуметь простую истину: все, чем мы пользуемся, что едим и носим на себе, — все это стоило бы дешево, чертовски дешево, если бы расценивалось только по количеству, затраченной на это физической силы?

Уважаемые начальники, не перегибаете ли вы палку в противоположную сторону? Если энергия, сила производить то, что нам требуется для еды, платья и жилья, теперь беспредельна, как воздух, как солнечный свет, то почему же все это не дешевеет?

Разве вы не знаете, что денег мы не едим и не кроем дома кредитными билетами, а из правительственных займов платья тоже не сошьешь?

Если урожаев нашей почвы хватает вам на то, чтобы их уничтожать и ограничивать, то почему же их нехватает к столу тех, кто голоден?

Если вы, в качестве правительства, распоряжаетесь нашими кредитами и пользуетесь ими для подкупа фермеров, чтобы они не выращивали продуктов, в которых нуждаются наши умирающие с голоду дети…

Тогда, уважаемые сэры, как это ни грустно, но мы боимся, что придется предложить вам убираться отсюда ко всем чертям, подобру поздорову!

Глава десятая

ДЕТИ МОГУТ ЖИТЬ!

Пройдет, конечно, немало времени, прежде чем подобная делегация простых граждан соберется навестить наших одурелых начальников и поставит перед ними свои ясные, трезвые вопросы. В конце концов, процесс умирания от скрытого голода во много раз медленнее, незаметнее и коварнее простого «сосания под ложечкой» при обыкновенном голоде. Наши народные массы находятся в несколько иных условиях, чем были французы перед Великой революцией, чем был русский народ до Ленина. Изнуряющий скрытый голод организуется у нас все более и более искусно, периодически прикрывается дымовой завесой «бумов», и потребуется еще немало сильных слов и разоблачений, чтобы заставить американцев понять свое ужасное положение.

Разговор с одним знакомым летчиком заставляет меня немного устыдиться своих детских разоблачительных потуг, но в то же время он внушает мне спокойствие за простых американских людей, — за то, что они сделают, когда поймут, наконец, как отнимается жизнь у них, у их близких, у их детей. Этот летчик был старшим пилотом на гидроплане, сделавшим несколько лет назад попытку перелета через Тихий океан на Гавайские острова.

Находчивость и отвага, проявленные этим летчиком и его командой, когда они, вследствие нехватки бензина, вынуждены были сесть на воду за тысячу миль от места назначения; их ужасное плавание по океану в продолжение десяти дней, когда все считали их уже погибшими, — эти подвиги ума и сердца наводят на мысль о смелости и расторопности руководителей нашей страны… Какая между ними громадная разница!

Если вдуматься, то это сравнение простых летчиков с нашими вельможными ростовщиками действительно ободряет. Оно утешительно в том смысле, что есть у нас немало таких самоотверженных, умных людей, как эти летчики, — значительно больше, чем корыстолюбцев, живущих за счет нашей умственной и физической энергии, не дающих массам воспользоваться плодами своих рук и мозгов.

Что заставило меня заговорить об этом летчике в конце книги о забытых детях — это овладевшая им холодная ярость, когда он узнал, что может сделать наука для обновления нашей жизни, когда он сопоставил возможные чудеса науки с попиранием этой науки ныне царствующим экономическим режимом. В ясный летний день мы забрались на Зеленую гору, севернее Уэйк-Робина, и я случайно стал рассказывать о некоторых известных мне случаях спасения людей, буквально вырванных из гробовой урны; я рассказал ему о нескольких взрослых и о маленьком мальчике, которые своей ужасной болезнью были обречены сперва на тяжелое маниакальное состояние, потом на длительное прозябание в полном безумии и, наконец, на смерть, которая явилась бы облегчением для их близких.

Замечательно было видеть негодование этого летчика, когда я сказал ему, что на одного спасенного таким образом мужчину, женщину или ребенка приходятся сотни тысяч забытых, сходящих с ума, умирающих. Он понял, что, с одной стороны, невежество, а с другой — пренебрежение к людям, характерное для нашего строя, не дают возможности мастерам науки применить свои знания на пользу тех, кто в них отчаянно нуждается.