Читаем без скачивания Горький привкус победы - Фридрих Незнанский

Но Павел раз за разом повторял, что пошел он «на месть» не из-за Ариадны. Тем более он не мог предполагать, что эта невинная его «шалость» окончится такой катастрофой. Он не мог убить ту, которую когда-то любил. Да и Артуру он никогда не желал смерти, а хотел всего лишь его проигрыша. Небольшой удар по самолюбию соперника. Небольшое разочарование бывшей своей возлюбленной в своем избраннике… Это все, конечно, могло погреть душу. Но главное — не в этом. Не это толкнуло Шарова на соучастие в отравлении теннисиста снотворным…

На самом деле это «отравление» — месть за гибель отца и деда.

Незадолго до трагической смерти отец, будто предчувствуя что-то, вызвал Пашу на доверительную беседу. Оказалось, что долгие годы он, фактически в одиночку, проводил собственное расследование обстоятельств смерти своего отца — академика Павла Васильевича Шарова. И в ту, последнюю встречу он назвал сыну имена тех, кто, по его мнению, является заказчиками и исполнителями этого убийства. Рассказал, что сам он уверен окончательно и бесповоротно и что близок к получению абсолютно достоверных данных о причастности всех им подозреваемых лиц. Еще немного — и он обнародует данные своего расследования, передаст «душегубов» в руки официального правосудия.

Заказчиков убийства отца он уже назвал Павлу.

Это — бизнесмены Галаев и Асафьев.

Ныне они практически одни из первых богачей страны. Еще неделя-вторая, и он объявит и имена исполнителей убийства отца, так называемых киллеров.

Вечером накануне своей гибели Василий Шаров «взял слово» у сына Павла, что он «в случае чего» не оставит это дело без движения: «Запомни, сынок, эти негодяи должны получить по заслугам, иначе мы останемся не отомщенными и опозорим старинный род московских купцов Шаровых!»

— Знаете, — говорил Павел. — Он чувствовал, что ему грозит опасность. Он совсем близко подошел к разгадке. За это его и убили. И я сам готов был собственными руками задушить и Асафьева, и Галаева. Но только старших, понимаете? Не детей. А то, что Макарычу предложил Артура слегка усыпить, так это уже потом. Когда я понял, что не гожусь ни на роль судьи, ни на роль палача…

— А пробовались? — прищурился Турецкий.

— Да, — честно ответил Шаров. — За обоими следил. И в городе, и на дачах. Нигде не подступиться: бронированные лимузины, бетонные заборы, вооруженная охрана. Вот как вы думаете: если человек работал всю жизнь честно, никого не грабил, не обижал, бедным помогал, налоги платил — чего ему бояться? Нет, я понимаю, что на большие деньги могут найтись охотники, и охрана нужна. Охрана имущества. А эти ведь боятся, ой как боятся! В общем, вопрос риторический, сам понимаю. Но убежден, что ни один капитал в мире не нажит честно. За любым — преступление. Я когда-то об этом и с Артуром спорил. А теперь он мертв. Из-за меня. А я пойду за решетку…

На минуту он умолк. Потом продолжил:

— В общем, поначалу я столкнулся с чисто технической проблемой. Силенок у меня не хватало в открытую бороться с мафиози. Попробовал, кстати, сам установить исполнителей. Но дальше отца продвинуться не сумел — не вызнал настоящих фамилий.

— А он насколько был близок? — Турецкий потихоньку направлял беседу в нужное русло.

— Трех уголовников называл по кличкам: Старик, Косой и Толстый. Их шефа именовал «кумом». Предполагал, что кум этот — бывший милицейский полковник Соколовский. Это мне потом Вадим Иванович объяснил. А в дневнике он обозначался литерой «С».

— Ваш отец вел дневник?

— Да. Подробные записи всех своих «следственных» действий. Думаю, что убийцы его искали. Но папа дневник всегда в сейфе хранил. А сейф у нас в квартире отыскать непросто…

— Вы позволите взглянуть на его записи?

— Конечно. Раз я решился признаться, какой смысл что-либо скрывать?

— И все-таки. Зачем вам понадобился Артур?

— Не знаю. Непростой вопрос. Я говорил уже, что был полон желания отомстить. Но невозможность это сделать меня бесила. А потом я встретился с Мариной и, знаете, многое понял. Пересмотрел. Не знаю, как объяснить, но мой взгляд на жизнь поменялся. Нет, я не возлюбил своих врагов, но злобы во мне стало меньше, чем любви. И я не хотел уже любой ценой сделать подонкам смертельно плохо. А вот напакостить мог. И срыв триумфа звездной парочки казался мне тогда достойной пакостью. Дурак был, правда. Если бы я прожил с Мариной еще месяц хотя бы, наверное, и этого не случилось бы. А теперь знаю, что мне грозит, я читал кодекс. Но лучше бы мне умереть. Из-за меня невинные люди погибли… Да я Марине в лицо в последнее время боялся смотреть. Дело к свадьбе, а я от нее шарахаюсь. И она ведь чувствует…

— Мне кажется, что она поймет, — тихо заметил Александр Борисович.

Александр Турецкий видел, что Павел очень страдает, винит себя и готов искупить свою вину. Между следователем и обвиняемым во время этих «задушевных» бесед возникло и окрепло редко встречаемое чувство взаимной симпатии и взаимопонимания.

Павел в ответ на эту реплику только вздохнул и покачал головой.

— Хорошо. Тогда еще вопрос. Кто такой Афанасьев? Какова во всем этом его роль? Куда он исчез? Где он может быть сейчас?..

— Геолог. Я не слишком осведомлен о его прошлом. Когда-то, отец рассказывал, Вадим Иванович служил в милиции, но из-за того, что он откопал компромат на начальство, подставили его самого. Отец пристроил безработного сначала в институтскую геологическую партию. А потом он преподавать начал. Соискателем диссертации был. Но со смертью отца попросился обратно в поле. Сейчас, кажется, на Самотлоре. Недавно совсем уехал. Надо в университете уточнить.

— Почему он прячется? Он был хорошо осведомлен о ваших семейных делах?

— Да. Он подсказывал отцу, опираясь на милицейский опыт, помогал выяснять какие-то детали через бывших сослуживцев. В общем, знал все, что знал отец. Только документальных свидетельств на руках не имел. Все было у отца в сейфе. Он и мне помогал, как мог. Только я не о расследовании мечтал, а о мести. А после того как Артур разбился, мне уже ничего не хотелось. И мы с Вадимом Ивановичем виделись редко. Кстати, именно он мне сообщил незадолго до отъезда, что дело о гибели Асафьевых направлено на дознание. И даже фамилию вашу назвал… Мы ведь однажды с вами уже встречались.

Перед глазами Турецкого всплыло летнее кафе в пелене дождя и пристальный взгляд молодого человека за столиком…

— Так. А я все мучаюсь. Лицо ваше мне знакомо, а где видел, вспомнить не могу. Значит, анонимки…

— Точно. Я ведь тогда все для себя решил. Но я еще не знал, что Марина станет мне так дорога. И я испугаюсь ее лишиться.

— То есть вы хотели быть уличенным в преступлении?

— Не хотел. Но собирался. Мне было важно, чтобы вы не бросили дело, как поступили прежние следователи. Понимаете, когда Артура с Ариадной не стало, я отказался от мщения. Я ненавидел убийц, но в погоне за справедливостью сам стал убийцей. И не вправе теперь никого судить, кроме себя. А люди судить меня вправе. Меня, а не Макарыча… Но материалы отца я хотел отдать в надежные руки.

— Почему нельзя было просто принести их в прокуратуру самому?

— Это все равно что признаться: я травил Асафьева.

— Но вы сейчас делаете то же.

— Нет. Это вы меня нашли. И вынудили признаться. Вышло как нельзя лучше.

— Из-за Марины?

Павел пожал плечами: понимайте, мол, как знаете…

Глава 12 ДЕЛА ДНЕЙ МИНУВШИХ И НЫНЕШНИХ

— Что в университете, Галочка?

— Есть кое-что, Сан Борисыч. Вадимов Ивановичей там вообще всего два. Один — старенький завхоз на факультете — с Шаровыми никак не связан. А вот второй, преподаватель Афанасьев, говорят, с академиком был довольно близок. И хотя он уволился из педагогов в начале года, досье на него сохранилось. В отделе кадров у них порядки круче, чем в ФСБ.

Турецкий усмехнулся:

— И?

— И из анкеты, которую он заполнял, я все про этого подозрительного типа узнала. Он из профессиональных военных. Окончил училище в Ленинграде и уехал служить в Улан-Батор. Но был уволен за дискредитацию звания офицера. Несмотря на это, пристроился в милиции…

— Откуда опять был уволен со скандалом, — улыбаясь, продолжил начальник.

— Как вы догадались?

— Я не догадался, Галь. Я знаю. Ты же знаешь, что я всегда все знаю. Даже то, что он остался при институтской геологической экспедиции и сейчас прохлаждается в Самотлоре. Не знаю только, когда экспедиция должна вернуться.

— Через месяц.

— Долго, — закусив губу, заметил Александр Борисович. — Знаешь что? После совещания придется тебе к ним еще разок сгонять. Я повестку ему выпишу и запрос в кадры от прокуратуры. Пусть они его из командировки отзовут. Здорово он нам нужен, этот Афанасьев.

— Так-так, — смекнул Поремский, не присутствовавший на вчерашнем допросе. — Разговорился, значит, потомок академиков?