Читаем без скачивания Птица у твоего окна - Гребёнкин Александр Тарасович

И глянув на часы, командует:

– Вперед!

И снова шесть теней бредут по раскаленному аду. Страшная духота подступает к горлу, теряются силы, кажется – вот-вот упадешь…

… Внезапно духота расплывается и укатывается вдаль. Все чувства заглушает неистовый перестук колес. На повороте тряхнуло, инстинктивно хватаешься за что-то одной рукой, а другая шарит в темноте. Отдышавшись, вновь погружаешься в сон и последнее, что застывает перед взором – оконный перепляс ночных огней – елочное гирляндное искусство…

На смену духоте приходит холодная дрожь: видимо кто-то открыл в ночном спящем вагоне окно. Вновь поползли видения. Полусон-полубред…

…Сквозь туман виден кишлак. Такая себе мирная деревенька, умываемая прорывающимся сквозь клочья тумана солнцем. Хмурые сады над торчащим минаретом. Усыпанная моджахедами площадь. Недоверчивые лица, хмурые, местами злые. Временами – просящие лица. Лицо муллы – замкнутое, затаенное… Мальчик, черный, как галчонок, оборванный, цепляется за БТР, хочет прокатиться…

Скалы. Обветренные, серые, неприветливые… Как пчелы с острыми жалами летят из-за них пули, щелкают по бортам бронемашины. Под треск автоматов падает Витек, скрученный от боли. Твое горло издает уже не крик, а надсадный вопль, звериный и страшный:

– Гады! Суки! Убью!!!

После боя был жалкий, юлящий пленник… Майор бьет его долго и методично и пленный сильно кричит и замирает, окровавленный, с багровой пеной у рта.

Кто-то пытается остановить майора:

– Не надо! Брось эту обкуренную сволочь!

Офицера хватают за руки…

Внутри твоего тела – огненный, раздражающе катающийся ком…

Подхватился, жмурясь от утреннего солнца, захлебываясь от потока солнечных лучей.

– Намаялся, бедолага, – слышен голос внизу. – У тебя не сон, а сплошное мучение. Сон отдыхом должен быть…

Сергей протер глаза. Поезд мчался сквозь утренний мигающий лес. Пассажиры уже проснулись и сновали с полотенцами, шуршали газетами, хрустели бутербродами. Движение поезда и мирная суета успокоили Сергея.

Он вышел в тамбур. Здесь пахло мазутом и дымом. Сергей попил невкусной теплой воды и щелкнул дверью.

В тамбуре стоял юноша с птичьим лицом, едва покрытым нежным пухом. Он постоянно оглядывался, видимо прятался от назойливой мамы и хотел курить.

Сергей усмехнулся.

– Ну, что, закурим?

Юнец с готовностью вынул из кармана примятую пачку:

– Классные, болгарские.

Сергей небрежно кивнул и затянулся дымом, выпростав плечи, сразу заполонив собою все пространство. Юноша курил неловко, временами покашливая.

В тамбуре показалось круглое озабоченное, заспанное лицо. Юноша тут же смял сигарету ногой. Но мать успела заметить.

– Покуриваешь, значит! Я все отцу скажу. Вот какой есть, такой и останешься, не вырастишь больше…

– Да вырос уже, – раздраженно ответил юноша и торопливо вышел вслед за мамашей.

Сергей рассмеялся, вспомнив себя, и глянул в окно. Проносились перелески, редкие темные ельники, синела озерная гладь. Краски были нежными, ласковыми, временами почти однотонными, нет пестроты, яркости…

«Родина, – подумал он. Раньше об этом не думал, относился к этому скептически, с ухмылкой. А теперь сердцем все это чувствуешь. Какое счастье вернуться сюда, жить здесь, любить и радоваться!

…Тамбур шатало, стучали колеса…

Сергей вернулся в купе.

Сосед завтракал. Обрадовался, увидев его.

– Садись служивый, ешь, смотри тут всего столько! Сам не управлюсь! Небось, голодный? А в ресторан-то не пойдешь, с деньжатами туговато, знаю, сам был солдатом. Садись!

Сергея долго упрашивать не пришлось. Слюнки текли, в животе тянуло, а тут такая роскошь – жареная курица, яйца вкрутую, сметана, свежие огурцы, лук, розовое румяное пахнущее сало…

А говорливый симпатичный пассажир, вытирая начинающие седеть усы, продолжал:

– Вот выпить хочу, а не с кем.

И добавил тихонько:

– Ну что, сержант, не составишь мне компанию?

Сергей угрюмо и небрежно кивнул и уже через секунду сосредоточенно захрустел огурцом.

В последнее время он ощущал себя хмурым, неразговорчивым и был недоверчив к людям. Но сосед располагал его чем-то неуловимо родным, братским, видимо сам был из простых, честных трудяг.

– Из Афгана?

– Оттуда.

– Сразу видно. Пострадал?

– Был ранен. А, в общем-то, обошлось. Бывает и похуже.

Сосед разлил по пластмассовым стаканчикам водку.

Через полчаса Сергей уже уверенно рассказывал.

– Сразу попал в учебку под Ташкентом. Там начался весь этот дурдом. Из нас делали советских воинов – героев, заставляли по много часов по плацу шагать, ногу держать, а то и ползком… Марш-броски, стрельба, полоса препятствий. Все бы ничего, так унижали нас страшно! Оскорбляли, били постоянно, сволочи… Помню в первый же день, когда пришивал погоны, ниток у меня не хватило. Я видел у сержанта целый моток и залез, значит, в его тумбочку и давай там шуровать! А тут он возвращается… Здоровый такой, рыжий детина. Налетел! Один удар, второй… Я ударился головой о кровать, пошла кровь. А ему плевать, он меня под зад – очко драить! Вечером – на кухню, картошку чистить. Чистили до трех ночи. Издевались над нами, гады. Били «в душу». Это так у них бить в металлические пуговицы. Тот не солдат, у кого пуговицы целы. Отжимались в туалете. По часу в противогазах бегали – всякое было! Но стрелять и водить научили! Был у нас один хороший человек – майор Мудров, специалист по дзюдо и боевому самбо. Он и каратэ неплохо знает… Он кое-чему научил, на всю жизнь пригодится. А главное – терпеть научил. Все переносить, все тяжести, беды, на лучшее надеяться. … Ну, а потом бросили нас под Кандагар. А там такое. … Зачем воевали – никому не известно. Все это сказки – про интернациональный долг и прочее… Кому-то нужна была эта бессмысленная война…

Сергей задумался, глядя в окно, потом разлил по стаканам водку.

– Давай помянем…

А вскоре захмелевший сосед изливал душу.

– Окончил институт, стал прорабом на стройке работать. И вот появилась у меня секретарша. Красивая такая, ладная, статная, все при ней... Все в брючках ходила, глазками голубенькими стреляла да бедрами вертела. В общем – приворожила она меня! Втюрился я – по самые по уши! Поженились, значит, все как положено, дети пошли. Двое их у меня – дочка и сын. Вроде начали жить хорошо – дружно и весело. Я счастливый ходил, прямо на седьмом небе, ее на руках носил. Деньги все на нее тратил. Путевки там разные доставал. А она, оказывается, не только на работе крутилась, но и еще кое-где. … Все после работы к подруге захаживала. Так мы прожили вместе восемь лет, и вот я застаю ее дома с каким-то паршивым худосочным студентиком. Оба – голые… Крик, ругань, развелся. Так она и живет с ним и дети с нею. Любит она его, значит. Да как же так, а? Я же для нее столько… Вроде ж хорошо жили… Быть может я чего-то не понимаю! И вот я один теперь, выходит… Живу на квартире, работаю, скучно. Уже пятый десяток. Жены другой так и не нашел. Так, есть разные знакомства, делишки амурные, для разнообразия. … Все строю, строю… Дети ко мне ходят, особенно старшая, Настюша, помнит она еще наши счастливые времена. Теперь думаешь – зачем жил, мечтал, надеялся, любил? Все ведь прахом пошло. Так и умру один. А кажется, живи себе – ни хочу. Жрать кругом – навалом. Денег – хватает. Народ сытый, ленивый, ни черта не делает. Все кругом бухают и жрут! Думаешь, неужели это все, край, конец жизни. И больше счастья нет. Грустно…

Он склонил голову, тяжело вздыхая.

За окном потемнело. Заблистали далекие зарницы.

… Ночью Сергей стал прощаться.

– Мне выходить.

– Ну, ты заезжай, Серега. И крепись, жизнь еще и не так помнет!

– Держись и ты, дядя Ваня.

Сергей вышел в полумрак, залитый огнями.

***

Первые шаги по родному городу, гулкие и быстрые, после долгих лет скитаний запоминаются надолго, приносят ни с чем, ни сравнимую радость. Сергей легко ориентировался в слабо освещенном пространстве, узнавал старые места – скверы, площади, длинные улицы, освещенные тусклым золотом фонарей, блистающие витрины магазинов, кинотеатры, школа…