Читаем без скачивания Литературно-художественный альманах «Дружба», № 3 - В. Азаров

Семен Иванович повернул к Шереметевке. В дымке весеннего дня за теплым струящимся воздухом пригретой земли Шереметевка вставала над степью, словно мираж. Но это ощущение длилось весьма недолго. Какой там мираж, когда, едва успев проехать каких-нибудь несколько сот метров, Копылов увидел жену, которая со своим звеном разбрасывала по полю навоз и весьма решительно заявила ему:

— Мне помощница по поливу нужна!

— Не тебе одной.

— Я Анисью возьму…

— Кого? — переспросил удивленно Семен Иванович. — Ты серьезно? А драки не будет?

— Одна-то против всех? — успокоила мужа Анна.

Он не стал спорить. Анисья, так Анисья! Тем более, что скоро суд, и не известно, чем он кончится. И тронул поводьями.

Хотя Копылов и обещал жене прислать в звено Анисью, всё же при встрече с дедом Мироном он предусмотрительно спросил:

— Как там твоя базарница?

— Чинит дорогу. Нынче весна-то какая — рывком взяла…

— А работает неплохо?

— Не тебе спрашивать, — вдруг расшумелся дед Мирон. — Она как на карьере работала, — плохо? Нет! Почему не премировал? «Подумаю, подумаю», — до сих пор думаешь…

— Значит, рано премировать, — ответил Копылов. — Может быть, она тоже рывком взяла.

— Да не сдала…

— Тогда придется премировать, — уступил Семен Иванович, — а тебе, дед Мирон, — расстаться с ней…

— Не отдам, — решительно отказал старик.

— Правлением решим…

— А я правлению разъясню, что ты мне на полдороге всё дело срываешь. — Пока с дочкой по-настоящему не помирю — не отдам.

— Вон как! — улыбнулся Семен Иванович. — Тогда думаю, что до правления мы с тобой не дойдем.

— Уступишь?

— Не я, а ты! Хочешь, чтобы на полдороге твое деле не сорвалось, отдай-ка лучше Анисью в звено Анны, — там они быстрей договорятся…

После разговора с Копыловым дед Мирон разыскал Олейникову ни дороге у электростанции и сказал:

— Тебе, Анисья, перемена наряда. В звено Анны Копыловой пойдешь.

Анисья присела на сваленный у обочины дороги гравий и, поправив платок, спокойно ответила:

— Нечего мне в ее звене делать.

— Правлению видней, — возразил дед Мирон, — а распоряжению не подчиняться не имеешь права. — Он присел рядом и сказал, нахмурив стариковские брови: — Я всё понимаю, Анисья, только ты себя переломи… Так надо!

Старик думал, что Олейникова его поймет с полуслова, поймет, что, чем ближе она будет к Анне, тем скорей она вернет себе любовь дочери, но Анисья даже не слушала, о чем он говорил ей. Ее обожгла обида, и кроме этой обиды она ничего не чувствовала. Что же это такое — издеваются над ней? Куда посылают, к кому? К разлучнице! И закричала на деда Мирона:

— Ты, старый, всё выдумал! Ты! Хоть из колхоза исключайте, всё равно не пойду! — И неожиданно заплакала: — За что же это меня так? Мало вам моего горя?

Старик разжалобился, он готов был сказать, что еще поговорит с Копыловым, может быть, другого человека пошлют в звено, но сделать это не успел. Анисья поднялась, утерла слезы и спросила зло, как бы грозясь, что она еще покажет, как над ней издеваться:

— Сейчас, что ли, идти?

— А чего тянуть, Анисьюшка? — обрадовался дед Мирон неожиданному ее согласию. — Худа не будет… Да и я в обиду тебя не дам. Чуть что — ты ко мне. Я ведь ревизионная комиссия.

Анисья, расспросив у деда Мирона, где работает звено, направилась на другой конец села. Увидев Анну Копылову, она подошла к ней и, не здороваясь, резко спросила:

— Чего делать-то надо?

Копылова оглядела поле:

— Думала, на разброску навоза поставить, да, пожалуй, сама справлюсь. — Ступай на парники, — поможешь Лукерье на теплых грядах.

— Далась я вам, что ли — взад и вперед гонять меня? С села и поле, с поля на парники. А с парников, гляди, еще куда погонят.

Но Анна лишь коротко приказала: «Ступай», — и Анисье ничего не оставалось, как двинуться в обратный путь…

Она шла на парники злая, раздосадованная. Надо было сказать Анне: «Не дам над собой измываться; не торговка теперь, не лодырь. И вообще ничем не испугаешь. Что мне выговор перед тюрьмой?» Но смолчала. Ну, ничего, еще скажет: все обиды припомнит ей.

На парниках весна была в разгаре. Зеленела рассада, дышала теплом земля, солнце, отражаясь в сотнях стеклянных рам, казалось, светило совсем по-летнему. То там, то здесь, склонившись над котлованами, овощеводки пикировали рассаду. Они так осторожно распутывали тоненькие корешки, так бережно опускали в землю почти невесомые, нежные стебельки, что со стороны могло показаться, что труд этот очень легок. Но Анисья знала, что пикировка растений требует большого напряжения, — она невольно остановилась, когда увидела, как быстро, четко и слаженно пикировщицы работают. Одни копали и подносили рассаду, другие подготавливали для пикировки лунки, третьи вели высадку. И, оглядывая своих знакомых односельчанок, видя, как они работают, Анисья скорее почувствовала, чем поняла, что в Шереметевку пришли какие-то новые времена. Она постоянно сталкивалась с их приметами. Никогда не было, чтобы люди сами требовали у бригадира наряды на работу, а сейчас требуют. И еще далеко до нового урожая, еще не известно, каков он будет, а все верят в него. Откуда эта вера в колхоз, в урожай? Прорыт канал? Будет орошение? И чувствовала, что дело не только в этом. Что-то изменилось в самих людях. Да и сама она какая-то другая. А какая, — сказать не может. Не понимает себя.

Анисья прошла на теплые гряды и увидела лежащую на соломенных матах Лукерью Камышеву. Лукерья спросила:

— Тебя Анна помогать прислала?

Анисья опустилась на соломенные маты и с усмешкой взглянула на Лукерью. Обида за то, что ее послали в звено Копыловой, загорелась в ней с прежней силой, и она была рада случаю выместить на ком-нибудь свою обиду.

— Лежать-то весь день, поди, не легко?

— Васька уехал за навозом, и нет его… — стала оправдываться Камышева. — Вот уж третий час.

— Значит, дело так поставлено, — полдня навоз везут.

Анисья ничего не имела против того, чтобы Камышиха не только два часа, — хоть весь день не работала бы. Но к ней ее послала Анна Копылова, послала та, которая отняла у нее дочь. Анисья была зла и раньше, а теперь ожесточалась всё больше и больше, и она заговорила о самой Копыловой. А что Анне тревожиться? Ей трудодней мужик наработает. И за звено ей нечего бояться! С нее разве спросят, коль она председателя жена? Анисья хотела еще как-нибудь «подковырнуть» Анну, но для этого у нее уже не хватило спокойствия, и, вскочив, она набросилась на свою беспечную односельчанку.

— Ишь, разлеглась — не устали бока? Поднимайся, нечего на солнышке загорать.

Анисья увидела неподалеку привязанную к бестарке лошадь, подвела ее к теплым грядам и приказала Лукерье ехать немедленно на поиски пропавшего Васьки. Один вид Олейниковой был так гневен, что Камышева не посмела ослушаться, поспешно села верхом на неоседланную лошадь и погнала вскачь к селу. Возможно, на этом бы Анисья успокоилась, но едва Лукерья скрылась, как неожиданно вновь появилась, и на этот раз еще усердней пришпоривая своего коня, чтобы уйти от едущей сзади бестарки. И теперь за всю нелюбовь Анисьи к Анне Копыловой пришлось расплачиваться Ваське.

— Ты где пропадал? — накинулась она на молодого вихрастого парня. — Халтурку сбивал? — Она приперла его к оглобле, а он, не зная как отбиться от нее, испуганно спрашивал:

— А ты кто, бригадир, что ли?

— Я вот тебе! — Анисья потрясла кулаком у носа Васьки. Узнаешь, как по три часа пропадать нивесть где. А ну, давай, срывай навоз на гряды. И чтобы через полчаса обратно. Я вам покажу!

Анисья даже не дала Ваське перекурить и, прогнав его обратно за перегноем, принялась за работу. Она ожесточенно орудовала то лопатой, то мотыгой, как будто воевала с врагом, с Анной.

— Разве так рыхлят, — придиралась она к Лукерье. — Сильней бей, не бойся, руки не отвалятся… А чего мусор не убираешь? Иль мне за тобой с метелкой ходить?

Чтобы умилостивить Анисью, а может быть для того, чтобы отвлечь ее внимание в другую сторону, Лукерья всплеснула руками и неожиданно спросила:

— Про море-то слыхала? Пересохло, говорят, море!

— Какое море?

— Ну, откуда вода в реку и по каналу пойдет…

— Когда у тебя в горле пересохнет и ты болтать языком перестанешь? — отмахнулась Анисья и тут же прикрикнула: — Сильней рыхли, рученьки не отвалятся.

Под вечер, еще издали, Анисья увидела идущую на парник Копылову и, подхватив подмышку свой ватник, демонстративно пошла стороной в Шереметевку.

Анна проводила ее глазами и спросила Камышеву:

— Как новенькая, ничего?

— Уж так-то всех честила, уж так-то честила! — пожаловалась Лукерья. — И тебе попало.

— Вижу, — ответила Анна, оглядывая набитые гряды и гору подвезенного перегноя. — Каждый бы день так!