Читаем без скачивания Удивительная жизнь Эрнесто Че - Жан-Мишель Генассия

Однажды вечером, вернувшись домой с работы, он узнал, что у Терезы случилось небольшое кровотечение, она лишилась чувств и ее увезли в больницу. Врач диагностировал отслоение плаценты, подскок давления и предписал пациентке лежать до самых родов. «Я разрешаю вам вставать на несколько минут, не больше!» Живая и активная по натуре Тереза очень тяжело переносила вынужденную неподвижность, а по ночам не могла спать из-за дурноты.

– Я чувствую себя полной развалиной, у меня больше нет сил выносить эту муку, – жаловалась она.

Тереза панически боялась потерять ребенка, не хотела говорить Павлу, что у нее уже был один выкидыш, но все-таки призналась и вздохнула с облегчением, когда он сказал: «Пустяки, с кем не бывает…»

Кристина проводила с Терезой очень много времени, читала ей газеты, развлекала театральными сплетнями и даже встала к плите (дома она этого никогда не делала), причем готовила двойные порции, чтобы бедный Павел не оставался голодным. Блюда были простые, она натирала морковь, варила яйца, поджаривала свиные ребрышки к макаронам с томатным соусом, делала картофельное пюре, надеясь взбодрить подругу. У Терезы совсем не было аппетита, иногда даже вид любимой жареной картошки вызывал у нее приступ тошноты, и она часто плакала без всякой причины.

А потом случилось чудо – по-другому воскрешение Терезы назвать было невозможно. Ее врач, акушерка и даже Йозеф признали, что наука не всесильна и далеко не все знает о психологии страдания.

Однажды вечером, ровно в 18.10, Кристина ушла в театр, Тереза была одна, и ей стало холодно. Она осторожно встала, чтобы подложить дров в печку, села на диван в гостиной, укутала ноги одеялом, подумав, что вечер будет долгим, и вдруг заметила лежавшую на подушке рукопись Павла. Она считала работу мужа над книгой чем-то вроде хобби, даже мании, иногда задавала ему вопросы – скорее из вежливости, чем из интереса, но не прочла ни одной страницы, даже не пролистала «Брестский мир» и не могла оценить его по достоинству. Тереза открыла толстую папку, вытащила несколько страниц и начала читать. Почерк у Павла был округлый, по-детски старательный, он делал пометки на полях на английском и русском, проставлял цифры и буквенные сокращения. Тереза так увлеклась, что забыла об усталости, боли и страхах, мысленно перенесясь в Петроград 1917-го и Брест-Литовск. Она боялась, что книга окажется скучным неудобоваримым научным исследованием о давнем, всеми забытом дипломатическим договоре, а оказалась один на один с авантюрным романом о Ленине, Троцком, Каменеве и о том, как губительный мирный договор в последний момент спас революцию.

Тереза не заметила, как прочла первые двадцать три страницы, взяла следующую порцию и продолжила, совершенно завороженная сюжетом.

Павел в тот вечер вернулся домой поздно, открыл дверь своим ключом и увидел сидящую на диване жену с рукописью на коленях.

Печка давно прогорела, в комнате было холодно, но она ничего не замечала.

– Разве так можно, дорогая? Ты простудишься.

– Это потрясающе, Павел, просто потрясающе!

– Правда? – Павел был ошеломлен неожиданной реакцией жены.

– Почему ты никогда не говорил мне о своей книге?

– Да я только и делаю, что говорю, только никто не слушает.

Терезе понадобилось одиннадцать дней, чтобы прочесть содержимое трех огромных папок, в каждой лежало пятьсот-шестьсот страниц текста, факсимиле дипломатических телеграмм, газетных статей и писем на русском и немецком языке. Ее больше не тошнило по ночам, а днем не мучили страхи. По общему мнению, чтение рукописи Павла действовало на Терезу как фантастически эффективное лекарство без малейших побочных эффектов.

Никому не удалось определить, увлеклась Тереза трудом о Брестском мире из-за его исключительных достоинств или потому, что автором был ее муж. Возможно, свою роль сыграли оба фактора, но с этого момента что-то в их отношениях изменилось, Тереза теперь смотрела на Павла «снизу вверх», а он еще сильнее полюбил женщину, которая так им восхищалась.

Через несколько дней Тереза попросила Кристину достать со шкафа ундервуд и начала печатать. Она работала по два-три часа в день, поставив машинку на колени, и надеялась успеть все закончить до родов, но переоценила свои силы.

12 июня 1946 года Тереза родила замечательного мальчика весом три килограмма триста граммов и через неделю продолжила работу, а малыш лежал в колыбельке, слушал, как мать стучит по клавишам, и смеялся, когда она переводила регистр и звонил колокольчик.

Павел захотел назвать сына Людвиком – в честь своего отца, и Тереза согласилась. Она не стала возражать и против второго имени – Брест, работник ЗАГСа засомневался, но решил не ссориться с влиятельным партийцем. Так мальчик стал Людвиком Брестом Цибулькой.

В сентябре 1950 года два толстых тома увидели свет в Чехословакии, а через год вышли в СССР. Тереза трижды перепечатывала тысячу шестьсот восемьдесят семь страниц рукописи «Брестский мир: дипломатия и революция», в которую Павел беспрестанно вносил правку. Людвик Брест «ассистировал» матери.

Тереза потом часто говорила, что ее сын стал журналистом, потому что в детстве много лет засыпал под стук пишущей машинки.

Йозеф каждый месяц ходил на улицу Капрова проведать мадам Маршову и отдать ей конверт с деньгами. Он мог отказаться от отцовской квартиры или распорядиться о переводе платежа по почте, но не сделал этого. У него вошло в привычку по часу беседовать со старой дамой, выслушивать ее жалобы на здоровье и давать советы. Она угощала Йозефа мадерой («У меня остались связи, я знаю, как раздобыть бутылочку!»), спрашивала: «Так на чем я остановилась, Эдуард?» – и начинала рассказывать. О тщетных попытках дуры-невестки завладеть ее имуществом, о серебряных столовых приборах, пропавших из комода, о якобы потерявшемся жемчужном ожерелье, о никчемном безвольном сыне, который во всем потворствует жене, о том, что она намерена сопротивляться до последнего и прожить еще много лет – «назло им всем!». Мадам Маршова признавалась Йозефу, что радуется, просыпаясь по утрам: ее усталое сердце бьется, значит она выиграла еще один день. Старушке очень помогали уколы, которые ей делал «Эдуард», она уверяла, что перестает чувствовать боль в спине, а мазь с запахом камфары согревает поясницу и очень бодрит. Когда «гиена» (читай – невестка!) интересовалась здоровьем «дорогой мамочки», мадам Маршова с несказанным удовольствием сообщала: «Замечательно! Я чувствую себя замечательно – лучше, чем вчера, и чуточку хуже, чем завтра». Произносила она это по-французски, и острый подбородок «ехидны» вздрагивал от огорчения, а узкие губы поджимались еще сильнее.

– Какое счастье, что у меня есть ты, мой милый Эдуард!

В один из последних январских дней 1946 года Йозеф и Кристина пригласили Павла и Терезу в гости. Они поужинали, и Йозеф отправился на кухню мыть посуду.

Павел принес из столовой стопку грязных тарелок и сказал, понизив голос:

– Нам нужно поговорить без помех, у меня для тебя очень важная новость. Встретимся завтра на Тынской и пообедаем. Никому ни слова, даже Кристине.

Павел обожал изображать загадочность, делать многозначительные намеки и недоговаривать. Зарплату ему платило Министерство иностранных дел, но чем именно он занимается, никто точно не знал.

– Я работаю на мою страну… – так он отвечал надоедам, пытавшимся его «расколоть».

Ресторан был полон, но Павел предусмотрительно заказал столик на галерее, так что пришедший первым Йозеф смог спокойно почитать газету. Павел появился с опозданием, поздоровался за руку с дюжиной завсегдатаев, сел спиной к залу и сделал заказ. За едой он говорил о набирающем обороты перемещении судетских немцев и реакции на это международного сообщества. Термин «депортация» Павел никогда не использовал из-за неприятных исторических аллюзий. Когда соседние столики опустели, Павел сделал Йозефу знак – «наклонись поближе».

– Ты ведь знаешь, скоро выборы, и партия хочет выдвинуть в кандидаты мужчин и женщин из разных слоев населения. В Четвертом округе предложена твоя кандидатура. Что скажешь?

– Я, конечно, коммунист, но ничего не смыслю в государственных делах.

– Никто не просит тебя руководить партией, ты станешь депутатом.

– Я не юрист, как же мне писать законы?

– Тебе и не придется, будешь слушать выступления и голосовать, как товарищи.

– У меня ни минуты свободной, я не смогу участвовать в выборной кампании.

– Послушай, Йозеф, тебе выпал уникальный шанс, тысячи людей гордились бы таким предложением, партия просит о помощи, а ты выпендриваешься.

– Ничего подобного! Я просто не уверен в правильности выбора. У меня много обязанностей в больнице, не думаю, что руководству понравится, если я буду часто отлучаться.

– Твое начальство будет в восторге, уж ты мне поверь. Партия по достоинству оценила твои прошлые и нынешние заслуги и оказала тебе большую честь, выдвинув своим кандидатом.