Читаем без скачивания Столкновение с бабочкой - Юрий Арабов

Она запомнила на всю жизнь тяжелую осень 1918-го. Снег выпал рано, еще до Покрова. Из-за границы неслись проклятия России и персонально Николаю за сепаратный мир с кайзером. Однако отсутствие восточного фронта никак не укрепило фронт западный с точки зрения кайзера. Все стороны понимали, что не перенесут еще одной зимней кампании: бороздка под иглой патефона игралась одна и та же, и, по сведениям из Берлина, Антанта начала тайные переговоры о мире. Отступничество России подталкивало к мирному сговору, и небывалая в истории война оканчивалась печальным вздохом. А в завершение осени последовал вообще мощный минорный аккорд, грозивший порвать барабанные перепонки.

Злодеяние в Екатеринбурге потрясло всех. Без суда и следствия в каком-то окраинном доме (имя его хозяина государыня не запомнила) были казнены виднейшие коммунисты. За что и кто их казнил? По чьему наущению это было произведено?

– Неужели вы подумали на меня? – с испугом спросил у Алисы Николай Александрович.

– Вижу, что не вы. Ваш страх это подтверждает. Но кто?

– Кто бы ни был. Но на всех теперь лежит тень подозрения. Нам не отмыться до конца жизни.

– Вы знали этих людей?

– Весьма поверхностно. Свердлова видел лишь раз… И никакого впечатления он на меня не произвел. А других… – государь запнулся. – Покойный Джугашвили был мне вообще симпатичен. Молчаливый. Ходит тихо, неслышно и только курит. Ты же знаешь, как я люблю горцев. На заседаниях кабинета сосредоточенно молчит. Один раз дал мне прикурить из своей трубки. Такой и мухи не обидит. Его-то за что?

– Нужно попросить патриарха, чтобы заочно отпел невинно убиенных, – предложила Александра Федоровна.

– Это будет весьма затруднительно. Они – атеисты.

– Перед Богом все равны, там атеистов нет.

Государь пожал плечами.

Вечер того же дня, когда мы узнали о злодеянии, внес некоторую ясность. Дзержинский подал в отставку с должности председателя ВЧК, все полномочия передав своему заместителю Лацису.

– Он и организовал расстрел, – догадалась я.

– Без приказа Ульянова это было бы невозможно.

– А ты думаешь, что Ульянов не может мстить за свою рану?

– Я ничего не думаю, – ушел от ответа Ники. – Но месть несоразмерна преступлению. Неужели он на это способен?

– Еще как, – подтвердила я и оказалась, как всегда, права.

ЦК большевиков поставил вопрос об исключении Ленина и Дзержинского из своих рядов. Резолюция не прошла. Вступился Троцкий, и одним голосом сверху Ульянов был сохранен. Дзержинского же спихнули на обочину партийной жизни, и вся процедура была похожа на самосожжение. Без Ленина партия не существовала, это понимали все. Но с сегодняшним Лениным она также теряла саму себя. Его положение стало шатким. Официально не занимая в партии никаких постов, он был главою правительства, навязанного государю октябрьским переворотом. В принципе, Николай Александрович мог разогнать этот кабинет уже сегодня (большевики вряд ли бы с этим согласились), но тогда снова вставал вопрос о людях, которые хотя бы потенциально могли вывести страну из кризиса.

Дворянства в прежнем виде не существовало. Многие уехали из страны после октября 1917-го, но не это было главным. Либеральная часть правящего класса, провалившаяся в качестве Временного правительства, была сброшена со счетов. От монархистов поднималась изжога. Государь запомнил, как они ратовали за его отречение, и прямое их предательство было отвратительней тупого напора русских коммунистов. Кто оставался? Никто. И это никто воплощалось теперь в симбиозе прежней и нынешней власти, влиявших друг на друга самым странным образом. Государь переставал быть богоизбранным, а большевики, пошедшие на компромисс, постепенно врастали в новую государственную систему, которая на ощупь искала свое историческое предназначение.

В январе 1921 года в дверь квартиры на Гороховой, 64 позвонили. За окном была сильная метель, раскачивающая незажженные фонари.

Александра Федоровна выглянула на улицу и увидела у подъезда большой черный автомобиль.

– Это ко мне, – сказал государь, вздрогнув.

Он знал об этом визите заранее и весь день сидел как на еже – дергался, беспорядочно перебирая государственные бумаги, попросил накрыть стол на троих, поставив в центр бутылку французского коньяка. Но потом раздумал, коньяк убрал, решив ограничиться только чаем вприкуску, которого требовало холодное во всех смыслах время за окном.

– Господин Ульянов!.. – сообщил Фредерикс.

– Вы побудете с нами? – предложил Николай жене.

– С этим преступником? Никогда!..

Императрица зябко передернула плечами, будто попробовала ногой ледяную воду. Сохраняя достоинство, за которым скрывалось неприятие позиции мужа, пошла в соседнюю комнату, где была прекрасная вентиляционная шахта. Ее приказал прорубить еще Дорогой Друг, но не для воздуха, а для того, чтобы подслушивать разговоры прислуги. После покушения на него Херонии Распутин стал особенно щепетилен в вопросах собственной безопасности и хотел знать о назревающих заговорах против него заранее. Шахта, правда, не уберегла его от цианида и нескольких пуль, выпущенных в упор.

Приложив ухо к ажурной решетке, Алиса стала слушать то, что происходит в гостиной.

Ленин вошел в своем тяжелом драповом пальто, годном на все случаи жизни. Отдал его слуге, потер замерзшие руки. В его короткой бородке клинышком государь заметил первую седину и несколько снежинок, которые не успели растаять.

– А где же черная икра? – спросил Ильич, поглядев на пустой стол. – У вас же должна быть черная икра? Или я ее недостоин?

– Мне показалось неловким выставлять ее перед вами. Вы же хотите жить со своим народом и так же просто?

– А вы? Что вы хотите, хотелось бы узнать?

Ленин подошел к зажженному камину и начал греть возле него руки.

– Я хочу лишь всеобщего блага.

– Ну, батенька, ишь куда вы закинули… Этого хотел и Робеспьер. А чем кончил?

Ильич приложил свой лоб к кирпичной кладке.

– Сильно замерзли? – поинтересовался государь, игнорируя сентенцию о Робеспьере. – Хотите, вам разотрут спиртом ступни ног?

– Ни в коем случае. Что я скажу в Совнаркоме? Что у царя мне натерли ноги, а потом оторвали?..

Боже мой, какой моветон! – подумала Алиса, припав ухом к отверстию вентиляционной шахты. – А еще дворянин!.. Впрочем, какой он дворянин? Всего лишь во втором поколении. Его кровь не успела облагородиться. И мы все – заложники дурной крови.

Выглядел он неважно. После перенесенного покушения председатель Совнаркома стал серее обычного и хоть мог еще искрить, словно бенгальский огонь, но воздух постепенно выходил из него, словно из проколотой велосипедной камеры.

– Ну а чаю хотя бы вы попьете? – спросил государь.

– Только не пролетарского.

– А что это такое – пролетарский чай?

– Без заварки. В лучшем случае на еловых шишках.

– Шишек у меня нет, – сказал Николай. – Но с этого и может начаться ваше буржуазное перерождение. Сначала английский чай, а потом столовые приборы из чистого золота.

– Кстати, о буржуазности я и приехал с вами поговорить.

Александра услыхала, как слуга ставит на стол разогретый самовар. А мне бы недурно туда пойти, – пришло ей в голову. – На правах хозяйки дома.

– Мы полностью пересмотрели свою точку зрения на социализм, – пробормотал Ильич, принюхиваясь к кипятку.

– Этого я и боялся, – ответил Николай Александрович.

– И зря. Вам не надоела тотальная бедность?

– Бедность дисциплинирует, – ушел государь от ответа. – Бюрократию, во всяком случае. В бедности есть что-то трезвое и искреннее… И кто это «мы»?

– Мы… это партия большевиков, – сказал Ленин, отводя глаза.

И соврал. Об этом пересмотре знали пока лишь два человека – царь был третьим.

– И что же теперь? Вы национализируете жен или будете расстреливать только по пятницам?

– Вы касательно ипатьевского дома? Я к этой расправе не имею ни малейшего отношения, – отрезал Владимир Ильич.

Это была его любимая тактика – черную работу сваливать на других, а потом выходить во всем белом: вы брали германские деньги, а не я! вы экспроприировали тифлисский банк, а не мы ! – и попробуйте, докажите обратное!.. И в самом деле: после его смерти не найдут никаких материальных средств – ни накоплений, ни имущества. А Надежда Константиновна будет жить с его сестрой в полупустой казенной квартире с дощатым полом…

…Ленин совладал со своим раздражением. Только голова заболела и ладони стали липкими. Пусть говорит, тиран, про ипатьевский дом, собака лает – ветер носит… Ведь письменных распоряжений о казни не было. А про остальное спрашивайте у безумного Феликса.

К столу вышла императрица в фиолетовом платье. Обмахиваясь веером, посмотрела через лорнет на Ульянова, как смотрят через лупу на навозного жука. Неохотно протянула ручку, разрешая поцеловать. Гость приподнялся со стула. Приложиться или не приложиться? – пронеслась в голове летучая мышь. Не поцеловать! – приказал кто-то суровый изнутри. И Ленин тихонько пожал протянутую ладонь, как пожимал бы руку Инессе Арманд или любому члену партии.