Читаем без скачивания Старая кузница - Семён Андреевич Паклин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Захар, усевшись в сторонке на обрубке толстого бревна, с добродушной усмешкой наблюдает за ними. Когда Степка подошел к нему, встав около стены, Захар обнял его за плечо, улыбнулся:
— Сразу видать: два подпилка сошлись.
Степке тоже приятно, что брат так сдружился с Тарасовым, самым главным из района. Может, и в колхоз Андрей вступит…
— Приходилось мне тоже этим ремеслом заниматься, — рассказывает Тарасов, кивая на ружье. — Вскоре после гражданской, когда вернулся на завод. Стоял он, завод-то. Ну и надо чем-то ребят кормить. Где ружьишко кому починишь, где замок, где еще что… Да, а потом, как собрались товарищи, ну, стыдно стало пустяками заниматься — пошли опять в свой инструментальный. С тех пор уже почти десять лет на своем месте. Так бы и не уходил никуда. Вот послали сюда к вам, так верите, иной раз во сне целую ночь у своего верстака стоишь. Проснешься — прямо как дома побывал в своем цехе.
Рассказывая, Тарасов докрасна нагрел на гудящем горне злополучную пружину и, слегка еще подержав ее небольшими щипцами над синеватым пламенем, быстро опустил в банку с соляным раствором. Над банкой взлетело облачко белого пара, раздалось негромкое потрескивание и шипение. А Тарасов уже укладывал в раскаленные угли горна толстую, железную полосу.
Потом достал из банки серую, в окалине пружину, быстро очистил ее бока шкуркой до прежнего стального блеска; вытащив из горна раскаленную добела полосу, положил ее поперек банки с водой, осторожно поместив сверху блестящую пружинку.
Спустя несколько секунд по очищенным бокам пружинки, нагоняя один другого, радужно заиграли цвета побежалости: соломенно-желтый, оранжевый, синий. На последнем цвете Тарасов ловким щелчком ногтя скинул пружину в воду и, вытащив ее оттуда, быстро вставил в затвор ружья.
Взведенный им правый курок ружья легонько треснул и, спущенный нажимом пальца, с уверенным сочным щелком ударил по бойку затвора. Андрей не отводит восхищенных глаз от умелых рук гостя.
— Вот это здорово. Я прошлый раз специально за этим в район ездил, так там такой вот усатый дядя, — показал он на Захара, — мудрил-мудрил над ними. И главное — все с тайностями. Выйти меня заставили из своей конурки, пока калил. А оказывается — дело-то проще пареной репы.
— Да, правду сказать, нехитрая штука. — Просто улыбается Тарасов, вытаскивая из оттянутого кармана помятую пачку папирос. — Курите, — протягивает он ее Андрею.
Андрей, хоть и не курящий, осторожно достает тонкую папироску, мнет ее пальцами, дует, прикуривает от спички Тарасова. Но то ли от волнения, то ли от того, что вообще никогда не курил, только затянувшись два раза, он вдруг громко закашлялся.
Глядя, как он кашляет и сквозь слезы смущенно улыбается, Захар и Тарасов переглянулись и вдруг подумали, что перед ними еще совсем молодой, глупый парень, пожалуй, годный любому из них в сыновья. И что с ним давно нужно было так и поступить, как со своим, годным в сыновья парнем: прийти, поругать, направить на путь истинный, а если надо, и прикрикнуть построже…
И оба они тоже смеются, глядя, как Андрей старается справиться со своим кашлем. Перестав кашлять, Андрей вытирает тыльной стороной руки слезы со смеющихся глаз и вдруг, кажется, без всякой связи со всем, что было, говорит:
— А я ведь эти бумаги ему так писал, сдуру… Чтоб отвязаться… Тьфу! Аж сейчас противно!
И вспомнив, что из всего этого вышло, он потупился и, горестно махнув рукой, добавил виновато:
— А в общем-то, конешно, кругом я запутался… Дальше ехать некуда! — и, подняв на гостей свои серые честные глаза, невесело вздохнул, словно говоря: «Вот я весь тут. Делайте, что хотите, только не прогоняйте больше!..»
Тарасов с грубоватой простотой больно хлопает его по спине. Говорит сердито:
— Эх ты, самокритик! Что ж ты думал-то столько времени, в крепости своей отсиживался? Или ждал, когда к тебе кланяться придут? Тоже мне, мудрец чертов!
— Право слово, Андрюшка, — вставая со своего чурбана, сказал Захар. — Взять бы вожжи да вздуть тебя, дурня, хорошенько. Ей-богу, покойный Михайло так бы и сделал. Да и я вот погляжу-погляжу на тебя да и вытяну чем-нибудь!
Андрей стоит между ними и блаженно улыбается, понимая, что это уже ругань друзей и равносильна она полному прощению.
— Смеется, дурило чертово, — кивает на него Захар Тарасову, сам не сдерживая добродушной улыбки. — Хоть бы в избу гостей пригласить догадался, а то нюхай тут твои огарки. Что ж мы тут с тобой у наковальни о деле говорить будем?
Андрей, спохватившись, быстро скидывает фартук, вытирает руки и ведет гостей в дом.
А Степка, не чуя под собой от радости ног, вприпрыжку бежит за ними:
«Наконец-то! Наконец все поняли, что Андрей вовсе не плохой, все простили его, и опять будут с ним дружить! И в колхоз примут!.. И меня перестанут дразнить Степкой-подкулачниковым!»
Не зная, как выразить свое восхищение, он обгоняет идущих, заглядывает им в лицо и несется на всех парах к дому, чтобы настежь распахнуть перед ними дверь.
Андрей, шагнувший в дом первым, вдруг, словно от неожиданного удара, остановился с занесенной через порог ногой. На его только что улыбавшемся лице попеременно появлялись выражения то недоумения, то испуга, то стыда… Потом… потом он оглянулся на остановившихся сзади его людей, как-то жалко, растерянно улыбнулся и, опустив голову, шагнул вперед, посторонился, дал гостям пройти в избу.
Посередине комнаты, склонившись над двумя огромными кованными сундуками, полными добра, согнулись Анна и Матрена Сартасова.
Пораженные внезапным появлением Захара и Тарасова, они выпрямились и ошалело уставились на вошедших. В испуганно застывших у груди руках Анна держала атласную иссиня-бордовую шаль, а Матрена — известную всей деревне черненую шубу, которую одевал Матвей только по великим праздникам.
Тарасов с недоумением посмотрел на Захара.
— М-да-а… — ошарашенно крякнул Захар и, нахмурившись, отвел глаза. Не говоря ни слова, он круто повернулся и пошел вон
