Читаем без скачивания Второй мир - Эдди Шах

Я махнул бармену, чтобы принес всем еще кофе.

— Расскажи о Тиборе, — попросил я, прогоняя файл за файлом через программу автопоиска.

— Что именно?

— Почему он никак не может соскочить?

— Ты считаешь его настоящим подонком, да? — сразу вскинулась Энди.

— Нет, — солгал я. — У таких сопляков, как он, все больше напоказ. — За долгие годы мне довелось общаться с киберпанками всех мастей и оттенков; правда, никогда они мне особенно не нравились. Они слушали музыку типа «Секс Пистолз — Возрожденные» и постоянно искали новые развлечения. Тибор был всего лишь одним из многих подростков, сдвинутых на компьютерах, которым не удалось приспособиться к жизни в Реале.

— Конор, а у тебя была нормальная семья?

— Да. — Неожиданная перемена темы удивила меня. — У меня была нормальная семья. — Я сознавал, что нахожусь в довольно необычном положении. Половина детей в странах Запада — выходцы из неполных семей, выношенные суррогатными матерями или усыновленные и выращенные самой причудливой смесью родителей. Плоды демократии! Да, в двадцать первом веке родиться в нормальной, полной семье — редкость!

— И я тоже, но про меня ты все и так знаешь. А вот Тибору повезло меньше. Отец бросил их с матерью, когда ему было всего шесть лет, а матери он был до лампочки. После того как ее бросил муж, она трахалась со всеми, кто их содержал. Такой дом — совсем не подходящее место для ребенка. Вот Тибор и связался с киберпанками. Отец у него был программистом и обучил его азам компьютерной грамотности, когда он только-только научился ходить. Тибор с раннего детства хорошо умеет только одно: играть в игры. Ну а потом стал засорять себе мозги всякой дрянью… Заторчал. Мы с ним вместе уже восемь лет; до того, как мы познакомились, он уже провел здесь четыре года. То есть он безвылазно живет во Втором мире уже тринадцать лет. Он ПВП. Значит, в Реале ему бы уже исполнилось двадцать семь; он мужчина в теле мальчика. И привык ко Второму миру, в котором возможно все.

Вдруг она с силой ударила кулаком по столу:

— Чтоб они все передохли, эти отдыхающие! Там, у себя, они паиньки, а сюда тащат самые свои грязные фантазии! Меня тошнит от того, что меня иногда заставляют делать. Пора кому-то навести порядок в этом долбаном мире. Ведь мы здесь такие же живые, как и те, кто обитает там, в Реале. Полный облом! Конор, ты хоть представляешь себе, сколько здесь таких, как мы, ПВП? Нас сотни тысяч, мы постоянно обитаем здесь и ничуточки не меняемся. Только наши кадавры там, в Реале, стареют и умирают. Конор, что с нами будет, когда мы умрем? Мы по-прежнему будем жить здесь? То есть… может, это и есть вечность?

— Нет, но именно поэтому в кадаврах и поддерживают жизнь и поэтому так рьяно охраняют окружающую среду. Второй мир еще молод; не было случая, чтобы какой-нибудь ПВП скончался от старости. Конечно, некоторые уже умерли. Но никто не знает, кто здесь жив, а кто умер. Невозможно даже отследить, сколько человек получают пособие. С пособиями вообще то и дело жульничают. Вот еще один вид мошенничества: получать пособие на тех, кто уже умер.

— Пора провести амнистию!

— «Международная амнистия» много лет призывает к этому, но правительства не соглашаются. Иначе придется вернуть вас всех в ваших кадавров. А это технически не-возможно… во всяком случае, пока. Надеюсь, со временем что-то придумают. Как всегда придумывали, находили какой-то выход.

— А мне вообще-то без разницы, — сказала она, вспомнив о своем положении. — Уж полиция-то от меня не отвяжется. — Она снова сменила тему: — А знаешь, почему я соскочила? Потому что я росла в семье. В детстве меня научили отличать хорошее от плохого. А Тибора — нет. У него нет никаких ценностей; он умеет лишь заботиться о себе и обо мне. Он всегда в барфогенной зоне. — Такое состояние появлялось после долгого пребывания в виртуальной реальности — своего рода морская болезнь. — У него постоянные головные боли, он плохо ориентируется в пространстве, его часто тошнит. Наркотики, которые он принимает, особенно «кислота», помогают ему преодолеть это состояние.

— Хорошо хоть ты держишься.

— У меня нет другого выхода. Я хочу однажды вернуться домой, в Реал. Понятия не имею, что я там найду, но там все равно лучше, чем в этой жопе. Даже в тюрьме, наверное, и то лучше. А здесь… все равно что сидеть на острове… нет, на огромном складе без дверей. Ты знаешь, что там, снаружи, за стенами, что-то происходит. Ты даже что-то слышишь, а увидеть не можешь и не можешь ни в чем принять участия. Еще хуже становится, когда сюда заваливают толпы отдыхающих, а после выходных они уезжают. Хуже всех новички. Они являются с вытаращенными глазами и, как только понимают, какая здесь жизнь, пускаются во все тяжкие. Главное, они понимают, что все происходит не на самом деле, а только в их воображении, а им самим ничего не грозит… Господи, как же мне хочется попасть на другую сторону! — Она замерла, погрузившись в собственное отчаяние. — А если… если я все же выберусь отсюда… как по-твоему, меня все равно отдадут под суд? — спросила она, помолчав.

— Кто знает? У нас там ведь и адвокаты имеются. По-моему, хорошему адвокату удастся объяснить, почему ты так поступила.

— Но никаких гарантий, да?

— Ничего не могу сказать наверняка. Сама ведь понимаешь.

— Не знаю, переживет ли это мама во второй раз.

Я улыбнулся, вспомнив, что сказал отец, когда меня в первый раз арестовали. Он не одобрял того, что я сделал, и тем не менее поддержал меня.

— По-моему, родители гораздо мудрее, чем считают их дети.

— Ты всегда говоришь обо мне и никогда о себе. Расскажи о своих родителях!

— Рассказывать почти нечего. Они всю жизнь много работали. Папа работал в компании по доставке товаров, которые заказывали по телевизору. Мама подрабатывала на полставки в нескольких местах. — Я улыбнулся, вспоминая, и рассказал Энди, как родители экономили, чтобы купить мне первый компьютер «Эппл», когда мне было всего пять лет. — Они понимали, что наступает новая эра, и хотели, чтобы я был хорошо в ней устроен. Меня родили поздно, когда им обоим было уже за сорок. Мама умерла первая; мне тогда было лет двадцать. Она любила готовить, любила поесть и страдала ожирением. Сердце не выдержало — и все.

Я рассказал, как умер отец всего через пять коротких недель.

— Он страшно по ней скучал, не мог есть, у него случился инсульт, и вот я остался один.

— Ты очень переживал?

— Из-за того, что остался один? Нет. Они очень любили друг друга. Жили в своем вымышленном мире. И давали мне все, что могли.

Я действительно не очень грустил тогда; о родителях я вообще задумывался редко. Да, я любил их… и, наверное, огорчал, потому что занимался совсем не тем, чем им бы хотелось. Если бы папа сейчас был жив, он бы не поверил, узнав, сколько денег я зарабатываю только тем, что играю в дурацкие игры.