Читаем без скачивания Кентавр - Элджернон Блэквуд

Ужасная битва была проиграна, а условия капитуляции уже приняты, о чем свидетельствовали жалкие приметы: сундучок с лекарствами был убран на полку, пакет с провизией был готов еще прежде, чем муж об этом просил; спать она ложилась одна, ранним вечером, оставляя незапертой входную дверь, а в холле рядом с лампой Дэвида ждали стакан молока и хлеб с маслом, — она вынуждена была пойти на все эти уступки. Все больше и больше времени проводил Биттаси в лесу, несмотря на ужасную погоду. Он выходил даже после ужина и часами не возвращался. Но миссис Биттаси никогда не засыпала, пока не слышала, как внизу закроется входная дверь, а после — его осторожные шаги вверх по лестнице, когда он крадучись входил в комнату. Пока рядом с ней не раздавалось мерное, глубокое дыхание, она лежала без сна. Вся сила или желание сопротивляться исчезли окончательно. Противник был слишком огромен и силен. Капитуляция была полной, ее можно было считать свершившимся фактом, а ее датой София считала тот день, когда пошла в лес вслед за мужем.

Более того, похоже, приближался час эвакуации — ее собственной эвакуации. Исподволь, но все ближе, медленно и верно, как нарастающий прилив, которого она так боялась когда-то. Она спокойно стояла на уровне отметки высокой воды и ждала — ждала, когда ее смоет волной. Ранней зимой лес по ту сторону лужайки дни напролет следил за его приближением, следя за его бесшумным нарастанием и потоками, направляющимися к ее ногам. Но женщина ни разу не отвернулась от Библии, не отказалась от молитвы. Это полное смирение дарило ей странное всеобъемлющее понимание, и если она не могла разделить с мужем пугающее непротивление внешним силам, то была в состоянии сделать следующее: в неясных вопросах, приведших к такому уходу, она, не понимая как, нащупывала те оттенки, которые делали возможным не считать это непротивление порождением зла.

До сих пор миссис Биттаси делила загробный мир на две половины — души добрые и души злые. Но сейчас к ней мягко, неслышными шагами подкрались мысли, что помимо этих двух групп есть еще, наверное, некие силы, не принадлежащие ни той, ни другой. На этом мысль замирала. Но эта глобальная идея закрепилась в голове и, благодаря самоотверженности женщины, не пропадала. Она даже принесла определенное облегчение.

София также пришла к пониманию невозможности — или нежелания, как она предпочитала утверждать, — ее Бога вмешаться и помочь, все больше склоняясь к мысли, что здесь не было очевидного зла, а только нечто, обычно стоящее далеко от рода людского, нечто чужое и неведомое. Между этими двумя мирами была пропасть, и мистер Сандерсон перекинул через нее мост своими разговорами, объяснениями, складом ума, а Дэвид по этому мосту нашел путь к лесу. Его темперамент и врожденная страсть к деревьям сформировали в нем этот дух, и в тот же миг, как увидел, куда идти, он пошел по этому пути — пути наименьшего сопротивления. В жизни, конечно, открыты все пути, и муж имеет право выбрать, куда двигаться. Он выбрал: прочь от нее, от людей, но не обязательно — от Бога. Она обходила стороной это признание, боясь встретиться с ним лицом к лицу; иначе коренным образом переменилось бы все. Но возможность этого все же проникала в ее смущенный ум. И как будут тогда развиваться события — быстрее или медленнее, — не знает никто. И почему Бог, с таким потрясающим тщанием устраивающий все в мире, от солнечного пути по небу до полета воробья, должен возражать против его свободного выбора или вмешиваться, чтобы остановить его?

Женщина стала понимать смирение и в другом аспекте. Оно утешало, если и не дарило душевного покоя. Миссис Биттаси вела борьбу против умаления своего Бога. По крайней мере, это Он знал.

— Тебе не одиноко там, среди деревьев, дорогой? — отважилась она спросить как-то ночью, когда муж на цыпочках пробирался в комнату чуть за полночь. — Бог не покидает тебя?

— Там великолепно, — без промедления, с жаром ответил он, — ведь Бог повсюду. И я хотел бы только, чтобы ты…

Но она зажала уши. Не в силах была слышать это приглашение в лес. Как будто ее просили поспешить на собственную казнь. София зарылась лицом в постель, дрожа всем телом, как осиновый лист.

IX

Итак, миссис Биттаси укрепилась в мысли о том, что именно ей придется уйти. Возможно, первым признаком ее капитуляции была та особая манера ее отступления. Деревья чувствовали, что до этого она стояла у них на пути, сопротивляясь всеми силами. В какой-то момент они истощились, улетучились, и ее физическое присутствие перестало иметь значение. Вреда она не причинила бы.

Придя к мысли, что одержимость мужа не совершенное зло, женщина, таким образом, признала свое поражение, в то же время приняв жестокие условия полного одиночества. Теперь до мужа было дальше, чем до луны. К супругам Биттаси перестали приходить. И приглашали их очень немногие, изредка и не столь настойчиво, как раньше. Их окружала лишь пустота темных, зимних вечеров. Среди соседей не было никого, кому бы София могла довериться, не опасаясь предательства по отношению к мужу. Мистер Мортимер был единственным, кто мог поддержать ее в пустыне угнетающего одиночества, но этого не давала сделать его жена: она носила босоножки, была убеждена, что орехи — идеальная еда для человека, и позволяла себе другие причуды, которые, без сомнения, были признаками конца света, а их, как с детства внушили миссис Биттаси, следовало опасаться. Она была отчаянно одинока.

В такой ситуации ничто не мешало бредовым идеям постоянно подпитывать ее воображение, и это объясняло причину постепенного душевного расстройства и упадка.

С приближением холодов муж отказался от прогулок после захода солнца. Вечера они проводили вместе у очага; он читал «Таймс»; даже обсуждали поездку за границу, отложенную на раннюю весну. При этом он не выказывал никакого беспокойства, казался довольным и умиротворенным; о деревьях и лесах говорил мало, радовался, что теперь чувствует себя гораздо лучше без всякой перемены обстановки, а с женой был нежен, добр, внимателен к любой мелочи, как в далекие дни медового месяца.

Но это глубокое спокойствие не могло обмануть ее; она прекрасно понимала, что Дэвид одинаково уверен в себе, в ней и в постоянстве деревьев. Все это засело в нем слишком глубоко, слишком прочно, слишком тесно укрепилось в самой сути его существа, чтобы позволить каким-то поверхностным колебаниям нарушить гармонию. Его защищали деревья. Даже от лихорадки, особенно ужасной при зимней сырости, он освободился. Теперь стало ясно почему: болезнь вызывали усилия деревьев заполучить человека и усилия его самого ответить и двинуться им навстречу — физическое проявление ожесточенной внутренней борьбы, которую он никогда не осознавал, пока не появился Сандерсон со своими нечестивыми разговорами. Теперь все стало по-другому. Мостик был перекинут. И… и Дэвид ушел.

А София — сильная, верная и стойкая душа — оставшись предельно одинокой, даже пыталась облегчить ему путь. Казалось, что она стоит на дне разверзшегося в ее сознании огромного ущелья, стены которого состоят не из камней, а из вытянувшихся до самого неба гигантских деревьев, которые пытаются ее поглотить. Где она, ведал только Всевышний. Он смотрел, дозволял это, даже, может, сочувствовал. В любом случае — знал.

Проводя в доме тихие вечера с женой у очага и прислушиваясь к гудению ветра за окном, мистер Биттаси знал, что для него всегда открыт доступ в мир, где его ждет потусторонняя возлюбленная. Ни на секунду не прерывалась их связь. Миссис Биттаси смотрела на газету, закрывавшую его лицо и колени, видела дым сигары, клубящийся над краем газеты, замечала дырочку на носке, слушала заметки, которые он, как встарь, читал вслух. Но все это было завесой, которой муж прикрылся ради единственной цели — сбежать, уловкой фокусника, отвлекающей внимание на незначительные детали, пока незаметно происходит главное. Ему это удавалось с блеском, и София любила мужа за то, что он прилагал все усилия, чтобы облегчить ее страдания; в то же время она знала, что в этом теле, развалившемся в кресле напротив, содержится очень малая часть истинной сущности Дэвида. Оно было немногим лучше трупа. Пустая оболочка. А душа его пребывала вне дома — далеко отсюда, в гулко бьющемся сердце леса.

С приходом темноты лес бесцеремонно подходил к дому и прижимался к стенам и окнам, заглядывал внутрь, смыкая руки над кровлей и трубами. Ветры постоянно гуляли по лужайке и дорожкам, приближаясь к дому, удаляясь и снова подходя; одни из них, похоже, вечно переговаривались в чаще, а другие проникали в само здание. Они провожали женщину по лестнице, звуча мягко и приглушенно, большие и ласковые, летали с наступлением сумерек по лестничным маршам и площадкам, как осколки разбившегося дня, пойманные в сети теней и старавшиеся вырваться. Они молча путались под ногами во всем доме. Ждали, пока миссис Биттаси пройдет, а потом бежали вслед. И муж всегда об этом знал. Она видела, что при ней он сознательно уклоняется от них, но не раз замечала, как Дэвид стоял и слушал, не подозревая, что жена рядом. Она прислушивалась к гулким звукам их шагов по тихому саду. А муж слышал их еще издалека. София отлично знала, что они доносились с той мшистой полянки, где она побывала; мох скрадывал их поступь, как и ее шаги.