Читаем без скачивания Внутри, вовне - Герман Вук

Папа приносил домой экземпляры журнала «Век прачечных» и показывал нам заметки, рассказывающие о его «Голубой мечте». Моя сестра Ли, которой тогда было около семнадцати и которая немало думала о том, как бы произвести впечатление на своих обожателей, извлекала из этих заметок немалую пользу. Недавно я обнаружил в каком-то ящике у нее на чердаке пожелтевшую, ломкую газетную вырезку тех времен, когда я ее развернул, она чуть не рассыпалась на крошки, но я сумел ее прочесть, и, судя по ней, мамин адвокат сказал чистую правду. Боже, каким молодым выглядит папа на фотографии, напечатанной рядом с этой заметкой: он стоит, как обычно, опустив одну руку в боковой карман пиджака, щурится на солнце и улыбается, явно испытывая удовольствие и гордость при виде дела рук своих — еще не достроенного здания новой прачечной. На вырезке аккуратным папиным почерком выведена дата: эта заметка появилась в газете за неделю до моей «бар-мицвы».

Это было для папы трудное время: у него очень болела спина, и он все еще платил по векселям дяди Йегуды: тот, как вы помните, отказался платить, возмущенный бездушием и жадностью эксплуататорского банка. Папа платил по этим векселям несколько лет. «Бобэ» тогда жила уже не у нас, а вместе с тетей Ривкой, которую папа наконец-то умудрился доставить в Америку вместе с дядей Перецем — тем самым, которому не нравилась капиталистическая система. Дядя Перец — маленький человек с тихим голосом и огненно-рыжей шевелюрой — в конце концов преодолел свое отвращение к капитализму в достаточной степени для того, чтобы принять два бесплатных билета на пароход в капиталистическую Америку, а в этой самой Америке поселиться в квартире, за которую платил папа, и стать владельцем маленькой немеханизированной прачечной, которую папа ему купил, взяв очередной заем в банке.

А теперь — о дяде Велвеле.

Дяде Велвелу папа и после его женитьбы продолжал посылать деньги. Однако, спросите вы, а как же его рижский тесть, богатый маклер по торговле сеном и фуражом, обещавший взять Велвела компаньоном в дело? Ну так вот, теперь письма дяди Велвела были полны обличений этого лицемерного святоши, этого бездушного скряги, который готов выгнать на рижскую улицу собственную родную дочь — плоть и кровь свою — вместе с ее двумя очаровательными деточками и верным мужем. Я не могу изложить все подробности. Письма Велвела изобиловали пламенными диатрибами и талмудическими цитатами, но были довольно бедны конкретными фактами — за исключением того факта, что ему нужны деньги.

Велвел подал в суд на своего тестя, в доме которого он жил со своей семьей. Это, писал Велвел, создало в доме весьма накаленную атмосферу, но ему пришлось пойти на это ради своей жены. Велвел проиграл свой иск, и после этого тесть сказал, что он готов позабыть обо всем, подать Велвелу руку и снова взять его в дело. Однако Велвел, как он писал, разгадал этот коварный трюк: тесть предложил ему пойти на мировую, так как понимал, что уж в апелляционном-то суде Велвел наверняка выиграет дело. И Велвел подал апелляцию. Тут его ждал страшный удар: в апелляционном суде он снова проиграл. Но только потому, клялся Велвел, что тесть дал на лапу судьям. Папа посылал Велвелу деньги на оплату его судебных издержек, но теперь, после апелляции, Велвел был разорен дотла, его дети ходили в лохмотьях и пухли с голоду, и он решил вместе со своей семьей эмигрировать в Палестину.

По словам Велвела, Земля обетованная манила его, как она должна манить каждого еврея. Кроме того, его старый друг из Минска делал в Палестине большие деньги на выращивании апельсинов, и он хотел, чтобы Велвел приехал к нему и стал его компаньоном и управляющим на плантации. Помимо денег на проезд от Латвии до Палестины, Велвел хотел также, чтобы папа одолжил ему две тысячи долларов на покупку доли в апельсиновой плантации. Папа с мамой долго об этом спорили, поэтому я хорошо запомнил, сколько именно Велвелу нужно было денег. Загнанный в угол, папа решил ему в этом отказать, потому что у него самого ветер свистел в кармане пуще, чем у Велвела. Как раз незадолго до того папа послал большую сумму «Зейде» на проезд в Америку вместе с его дочерью Фейгой: это были деньги не только на билеты, но еще и на взятки советским служащим, которые оформляли ему и Фейге заграничные паспорта и выездные визы.

Так что папа написал дяде Велвелу, чтобы тот на него не рассчитывал. Велвел ответил, что в таком случае он подает заявление в Общество помощи еврейской эмиграции с просьбой о займе для переселения с семьей в Америку, и он попросил папу прислать ему подписанное им обязательство — разумеется, это чистая формальность, — гарантирующее, что Велвел и его семья не будут претендовать в Америке на социальные пособия. После этого папа сразу же пошел и взял в банке еще один заем и отправил Велвелу все деньги, необходимые для переезда в Палестину.

Так что теперь вы имеете представление о том, какие заботы иссушали папу.

А с другой стороны, если прачечная процветала и давала доход, то почему папа не платил себе из него более высокое жалованье, которое помогло бы ему выдюжить все эти расходы? Да, действительно, прачечная приносила теперь гораздо больше дохода. Но не забудьте, что Бродовский и Гросс были равными партнерами. Это означало, что каждый раз, когда папа делал себе прибавку к жалованью, они тоже получали точно такую же прибавку.

И это еще не все. Торговец мылом мистер Корнфельдер был крепкий орешек. Он и мистер Уортингтон не сумели убедить папу расстаться с компаньонами, но они наложили вето на повышение им жалованья, так что одновременно и папино жалованье тоже оказалось замороженным. В конце концов папа, отчаявшись, взбунтовался, и мистер Корнфельдер сказал:

— Ладно, мистер Гудкинд, будь по-вашему: если вам хочется содержать этих двух олухов, воля ваша. Но ведь деньги на это идут из моего кармана и из кармана мистера Уортингтона, коль скоро мы вложили в дело свои деньги. Значит, мы должны получать столько же, сколько получают ваши компаньоны, от которых проку как от козла молока.

Против этого папа, конечно, ничего не мог возразить. Строительство нового здания шло полным ходом, и если бы в такой момент Корнфельдер и Уортингтон изъяли свои деньги, это был бы полный крах. Пути назад, к маленькой прачечной, уже не было. И с этого дня каждый доллар, на который папа повышал себе жалованье, обходился прачечной еще в четыре доллара — на прибавку Корнфельдеру, Уортингтону, Бродовскому и Гроссу. И эту лямку папа тянул до самой своей смерти.

Мама с папой нередко до первых петухов засиживались на кухне, проверяя счета, подсчитывая расходы и пытаясь понять, почему у них хронически не хватает денег. Мама внушала папе, что он заслуживает более высокого жалованья, а папа устало напоминал, какую он тянет лямку. Мама на это отвечала каким-нибудь ободряющим вопросом, например:

— Так почему ты уступил Корнфельдеру, почему?

Я, как сейчас, вижу их за кухонным столом, склонившихся над счетами и расходными книгами. Папа что-то пишет и складывает какие-то цифры на обороте балансового отчета, а мама, вздыхая, повторяет афоризм, который был в ходу у русских евреев:

— Да, Алекс, счет сходится, а денег кот наплакал.

Я уж лучше не буду описывать, какой взгляд папа бросал на маму, когда она выдавала этот перл галутной мудрости.

Кстати, Бродовский с самого начала с пеной у рга возражал против того, чтобы строить новое большое здание: этот проект он называл не иначе, как «пагубой». Бродовскому подпевал и Гросс, который доказывал что, коль скоро крахмал дорожает, переходить на утюжение рубашек конвейерным способом очень рискованно. На одном полуночном совещании в нашей квартире Бродовский торжественно объявил, что они с Гроссом решили голосовать против этой пагубы; стало быть, их было двое против одного. Бродовский тут же предложил поставить предложение на голосование, чтобы решить вопрос раз и навсегда. Я не спал, а они так громко кричали, что мне в спальне все было слышно. И я помню, как папа ответил:

— Ладно: я выкупаю ваши доли. Ваша цена!

Для меня, лежавшего в темноте, это был звездный час. Наконец-то, наконец-то папа решился свалить со своих плеч этих недотеп! Я знал, что ради того, чтобы папа отделался от своих компаньонов, денежные тузы Корнфельдер и Уортингтон готовы будут выложить любые деньги. Однако после долгой паузы Бродовский нерешительно сказал:

— Мне надо посоветоваться с женой.

На этом совещание окончилось. Бродовский всегда, когда бил отбой, говорил, что ему надо посоветоваться с женой. Кажется, жена всегда говорила ему, чтобы он перестал вести себя как идиот писаного закона. После того как Бродовский заявлял, что посоветуется с женой, он никогда даже словом не обмолвливался о том, за что он только что сражался не на жизнь, а на смерть.