Читаем без скачивания Я сам себе дружина! - Лев Прозоров

Рубаху ему выдали. Сухую. Правда, от крови она почти мгновенно намокла и присохла к телу. Но иначе было б нельзя – их вдвоём отправили на подмогу тем бывшим рабам, что обдирали да выкидывали в реку хазарское трупьё. Над телами уже вилось немало мух, и подставлять им свежие следы «дядькиной» плети не хотелось ни Вольгостю, ни внезапно вызвавшемуся ему в дольщики вятичу.

– Вот зачем тебе лезть было, а? – наконец нарушил молчание Вольгость, когда они брели к берегу по разорённому торжищу.

– Зачем-зачем, – усмехнулся Мечеслав. – Ночью я не жадничал, теперь твоя пора делиться пришла.

– Ты про что?

– Сам же сказал не жадничать, когда коганые на нас бежали. Я и не стал, поделился. Ну а теперь тебе поделиться пришлось, только плетьми, а не хазарами.

– Аааа, – протянул Вольгость. – А хорошо, что ты с нами. Ты иначе в Итиль-город не попадёшь, а ведь придётся теперь.

– Зачем? – теперь пришёл черёд Мечеслава таращиться на друга. Именно на друга, по-другому смотреть на этого русина с сумасшедшей искрою в глазах у Мечеслава не выходило – хоть познакомились они, пытаясь убить друг дружку.

Эх, Руда… надо будет сходить на холм перед отъездом. Нож, опять же, и шапка там же лежат.

– Ну как? – Вольгость пытался состроить сочувственное выражение лица, но в глазах плясали весёлые шальные искры. – Я ж тогда ещё сказал, что кто последний, тот Итиль-Кагана в задницу целует. Последний-то был ты, так что целовать тебе и придётся. А стерегут хазарина крепко. Так что только с нами, иначе никак.

Мечеслав замахнулся влепить затрещину уже неприкрыто посмеивающемуся Вольгостю и зашипел от боли в спине.

Хазарскую падаль – кроме той, что болталась уже на дубу, – стаскивали к берегу, там обирали и голыми отправляли в Становую Рясу. Ракам в речке нынче предстояло раскабанеть непомерно, как заметил один из работавших тут же несостоявшихся рабов.

Снятое с хазар в основном сваливали в одну кучу рядом с берегом. Себе русские воины забирали только оружие, и то не всё, да изредка – украшения. Зато у вызволенных русинами полонян пазухи изрядно оттопыривались.

Ратьмер с ещё двумя русинами отвели барку на середину реки да там и прорубили ей днище. Потом добрались до берега вплавь. Чтоб согреться, выбравшись на берег, присоединились к таскавшим и сбрасывавшим в воду мёртвых коганых.

– Эх, а спеть, что ли, чтоб дело шло веселей? – задорно вопросил Вольгость, утирая пот.

– Вот не надо, Верещага! – упредил один из приплывших с барки. – Знаем мы твои песни. Сейчас хазары мёртвые вскакивать да разбегаться начнут, а нам их потом ловить да по второй упокаивать!

Хохотали все, и русины-дружинники, и даже освоившиеся за общей работою промеж ними освобождённые пленники, а громче всех сам Вольгость. Только один, с маленькими глазками, острым лицом и каким-то пыльным цветом волос, оглянулся на пошутившего зло и смеяться со всеми не стал.

– Зря ты так, – отозвались с берега, где груду из хазарского добра да брошенных палаток обливали найденным в тех же палатках маслом – и обычным, коровьим, и какими-то крепко пахнущими, из маленьких глиняных кувшинчиков. – Верещага петь умеет. Только надо, чтоб кругом сеча шла, и никому слышно не было!

Грохнуло пуще прежнего. Не веселился один востролицый полоняник, но на сей раз причина у него была изрядная – как раз в это время он с другим селянином собирался кинуть в Рясу мертвеца-хазарина с пробитым брюхом, и востролицый стоял внизу. От смеха напарник выпустил покойника, и из дыры в брюхе все хазарские потроха выплеснулись востролицему на ноги, не сделав его и так, видать, отроду колючий нрав мягче. Ратьмер немедленно отправил обоих выше по течению – мыться.

Тем временем куча с хазарским добром начала понемногу разгораться.

Когда в воду уже скидывали последнюю мертвечину, к берегу подъехал вождь в сопровождении седоусого, при виде которого Мечеслав испытал позабытое с отроческих лет желание встать кому-нибудь за спину.

– Молодцы, – похвалил вождь своих, с явным удовлетворением обозревая и бледнеющие сквозь речную воду хазарские тела, и чадящую груду на берегу. – Рыбу да раков славно покормили. Давайте заканчивайте, загостились мы в здешних краях, пора и честь знать. А что до вас, добыча хазарская, вот вам моё слово: поедете с нами. Земли в моём краю хорошие, урожайные. Обживётесь – за семьями посылайте, у кого есть. Ну а не согласятся – может, и отпущу, коли хорошо поработаете.

– Значит, хазары нас на работу себе угоняли, а ты решил себе на работу? И чем ты нам лучше хазар в таком разе? – раздался резкий голос откуда-то из-за спин бывших пленников. Те задвигались, оглядываясь.

– Это кто же там такой речистый? – спокойно спросил молодой вождь. – Ты тогда уж сюда выходи, покажись. А то неудобно говорить невесть с кем.

Толпа недавних хазарских пленников быстро разделилась надвое. Одни отходили с робостью, другие – Макуха, Дудора и прочие, этой ночью рвавшиеся драться с хазарами, – даже с брезгливостью.

На открытом месте остался один человек, и Мечеслав не удивился, увидев уже знакомое остренькое лицо и маленькие колючие глазки под шапкой пыльно-серых волос.

Остролицый огляделся сердито на разошедшихся в стороны собратьев по несчастью.

– Что, испугались его, да? А я не боюсь, я прямо скажу!

– И как тебя звать, прямого? – усмехнулся вождь.

– Спрятнем зовут, а Бирюком величают! – вскинув встрепанную голову, гордо представился остролицый.

– Ну, что Спрятень, я заметил. А вот на бирюка ты, уж прости, не похож – разве что на тех бирюков, что из-под забора тявкают. – Русин покачал серьгою.

Возмущённый ответ остролицего потонул в вале хохота.

– А теперь скажи мне, Спрятень Бирюк, – теперь русин вдруг заговорил резко и без усмешки в голосе, а голубые глаза стали холодными, – разве тебя не привели сюда на верёвке? Где раны, которые ты получил, отбиваясь от хазар?

– Да я! – почти по-бабьи взвизгнул горлопан, рванув на груди ворот рубахи. – Меня – арканом!! Оземь ахнуло! Потому только… а если бы – я б тогда…

– А чего ж ты сегодня ночью не дрался, когда другие невольники бывшие оружия требовали? Где ты был? Вот что я скажу тебе, Спрятень – тебе и всем вам скажу. Я не хазарин – потому что я никого не неволю. Я не тащу на верёвке. Я зову вас с собой – а кто не хочет, вот хоть как ты, тот может остаться здесь. И жить без меня и моих людей, как сумеет. И ты хорошо подумай, Спрятень, потому что я терплю твои крики здесь – но там не потерплю ни криков, ни склок, ни поношений.

У Спрятня хватило ума на сей раз промолчать, опустив голову.

– Из добычи… вижу, вы себя и сами не обидели, – вождь снова улыбнулся, в ответ в толпе бывших невольников смущённо засмеялись. – Так из добычи дам вам на каждого нож, одному на троих – копьё, щит да сулицу. Делить будете по жребию. Коней тоже дам, но это уж на месте, как доберемся. Ясно вам?

Освобождённые полоняне вразнобой согласно загомонили, кланяясь и благодаря.

– Вождь. – Вдруг Мечеслава словно кто-то подтолкнул. – Хочу просить тебя об одной милости.

– Ты ещё не заслужил ничего, кроме плетей, – отозвался одноглазый «дядька». – Этой милости я тебе и сам добавлю, сколько угодно.

– Пусть говорит, – сказал вождь, и одноглазый, хмыкнув, смолк.

– Я не для себя, – настойчиво продолжал молодой вятич. – Там, на полночь, за бродом, живут молодой парень и мальчишка с пятью бабами и детьми. Остальной род вырезали хазары. У них нет коней, нет собак, оружия и того толком нет.

– А если я их позову с собою, они откажутся, – понимающе и печально отозвался вождь.

– Да, мой вождь. Так и будет, – кивнул Мечеслав. – Я… я предлагал им уйти во владения моего отца. Они и правда отказались.

– Чего ты тогда ждёшь от меня?

– Отряди человека послать им доброе оружие, мы же взяли его немало… и коня, если можно.

Вождь потрогал подбородок.

– Что ж… можно и сделать. Где, ещё раз, они живут?

Мечеслав подробно объяснил про мёртвое село, про столб с яргой – вождь и одноглазый «дядька» было удивлённо приподняли брови, но вятич объяснил, что яргу высек он, взамен коганой лапы – вождь улыбнулся, и даже «дядька» шевельнул седым усом. Про место, где Ранова впадает в Верду – не забыв и про колья в дне переправы, – и про место, где повстречался с Раткой и Путилком.

– Добро, – качнул, наконец, золотою серьгой вождь. – Сделаем.

И тронул коня вперёд.

– Слышь, Дружина, теперь нам с тобою ещё за ножами на холм вернуться надо! – дёрнул Мечеслава за рукав Вольгость, которого все, кроме князя и одноглазого «дядьки», почему-то кликали Верещагой.

– Как ты меня назвал? – удивился Мечеслав.

– Дружиной, – усмехнулся в ответ Вольгость Верещага. – Ну ты ж «сам себе дружина», так? Хорошее ж прозвище.

– А Верещага – тоже прозвище? – догадался Мечеслав.

– Ага, – безмятежно согласился Вольгость.