Читаем без скачивания Предательство в Неаполе - Нил Гриффитс

— Джованна, дай мне подумать. Денег у меня немного, и я понятия не имею, как добыть тебе паспорт. Но обещаю: я обязательно постараюсь тебе помочь, если смогу. — Слышу свой голос, свои рассудительные, здравые речи и понимаю: как бы убедительно ни звучали они для Джованны, сделать я смогу очень мало.

— Я тебя найти, — говорит она, рывком снимая «веспу» с упора.

Я слабо помахал ей на прощание. «Веспа» делает круг по площади и исчезает.

— Насколько легко оставить преступную среду, будучи выходцем из семейства каморры?

Этот вопрос я задаю как бы между прочим, за стаканом виски, после того как нежданно возник на пороге дома Алессандро и напросился на ужин. Алессандро сидит за роялем, рассеянно наигрывая Шопена. Луиза устроилась в кресле, подобрав под себя ноги. Я неловко прислоняюсь к роялю, как какой-нибудь эстрадный певец в музыкальной гостиной.

— Это тяжело, — коротко отвечает Алессандро, следя за своими руками на клавиатуре.

— Но если кто-то решит, что такая жизнь не для него…

Алессандро поднимает на меня глаза.

— Бывает. Однако семьи могущественны.

— И как же поступают? Бегут?

— Отщепенцы должны уехать.

— Это трудно?

— Уехать из своей семьи трудно любому, кем бы ты ни был.

Согласно киваю: много информации мне не получить, если я не объясню сути дела.

— А ты почему спрашиваешь? — обращается ко мне Луиза.

Сказать правду или по-прежнему держать язык за зубами? Оставляя в стороне всяческие детали, я сообщаю, что ко мне обратились за помощью.

Алессандро встает, берет стакан и доливает в него виски. Потом рассудительно произносит:

— Вы не должны вмешиваться.

Очевидно, мое признание не вызвало у него никакого удивления. Я ошарашенно молчу.

Маленькие глазки Алессандро ощупывают меня, взгляд очень серьезен.

— Джим, вы понимаете? Вы не должны вмешиваться.

— Понимаю. Но что мне делать?

— Не делайте ничего.

— Но что, если опять со мной выйдут на контакт?

— Вы должны сказать, что помочь не можете, — раздраженно бросает Алессандро. От моих вопросов у него терпение лопается.

— Простите.

Пять минут назад я рассчитывал увидеть знакомый молитвенный жест, сопровождаемый тем или иным выражением самооправдания, но дело здесь нешуточное, и Алессандро жестко отрубает:

— Не впутывайтесь в дела этой девушки, Джим. Никоим образом.

Про девушку я не упоминал. Вопросительно перевожу взгляд с Алессандро на Луизу:

— Я не говорил, что это девушка.

Алессандро холодно улыбается:

— Это девчонка Саварезе. Неаполь — город маленький.

Мне нужно время, чтобы собраться с мыслями. Как он узнал? Что это значит? Смотрю то на Луизу, то на Алессандро. Может быть, до него дошли сплетни, гуляющие по залу суда от подсудимых к адвокатам и судьям. Пусть ничего в этом страшного нет, пусть все совершенно невинно, все равно теперь я вынужден думать об Алессандро по-иному или, скорее, вынужден изменить свое мнение о нем как о человеке, не запятнанном пороками той атмосферы, в которую он окунается ежедневно. И даже если это всего лишь сплетни в зале суда, то это значит, что в принципе возможен неформальный обмен информацией между Алессандро и каморрой. Потом я припомнил, как Алессандро на глазах всего суда болтал о чем-то с Лоренцо Саварезе. Разумеется, Джованна опасается Алессандро не потому, что тот расскажет все Лоренцо. Наверное, она даже не знает, насколько Алессандро предан своему делу. Может быть, Джованна и не верит в преданность. А что же я сам? Сразу же, как только девчонка обратилась ко мне, следовало идти прямиком к Алессандро. Он потому и сердится, что я повел себя нелояльно. Я помню, насколько важен для него этот процесс. А я рискнул поставить судью под удар. Ему пришлось прибегнуть к проверке слухов, которые он всегда подчеркнуто пропускал мимо ушей, а в этот раз — не смог. Из-за какого-то английского туриста, приятеля его жены и сестры одного из обвиняемых — самого главного обвиняемого.

Вот сейчас, кажется, подходящий момент для того, чтобы признаться, что я пришел сюда прямо от Джованны, но… нет, не признаюсь, не могу. И причиной тому страх, только совершенно иного толка. Во-первых, я боюсь, что Алессандро еще больше рассердится на меня, во-вторых, не хочется, чтобы он еще больше во мне разочаровался. Такое впечатление, будто он может отчитать меня, как отец сына, и это мешает мне рассказать все чистосердечно. Я пытаюсь пошутить: «Что ж, в любом случае она чересчур молода для меня». Да, я произнес что-то в этом роде, но никакого ответа не последовало.

В первый раз чувствую, что злоупотребил гостеприимством. Извинения мои не вызвали никаких ободряющих заверений. Ни хозяин, ни хозяйка не предложили наполнить мой стакан. Теперь я ощущаю себя нарушителем спокойствия, а не гостем. Даже Луиза, с которой еще вчера мы ворковали, как парочка влюбленных, не делает никакой попытки сгладить неловкость.

— Мне надо идти, — говорю я и направляюсь к двери.

— Луиза… — произносит Алессандро и взглядом приказывает: проводи. Потом протягивает мне руку и говорит: — Доброй ночи.

В коридоре я шепчу:

— Боже, какая жалость! Я понятия не имел… Он и вправду сердится, да?

— Он не сердится. Он устал. Он чувствует груз ответственности. И в данный момент ему ни до чего.

— Просто скажи ему, чтобы выкинул все из головы.

— Не так-то это просто. Он не хочет, чтобы ты имел какое-то отношение к его делам. Он хочет, чтобы ты наслаждался Неаполем. Для него это очень важно.

— Он что-нибудь предпримет?

— Не знаю, но тебя больше беспокоить не станут. Поверь мне.

— Луиза, ты должна попросить его ничего не делать. Пожалуйста. Я обещал Джованне.

— Что ты обещал Джованне? — резко вопрошает она.

— Что я никому не расскажу о ее планах.

— В таком случае ей вообще незачем было просить тебя о помощи. — Кажется, Луизу больше задевает присутствие в моей жизни другой женщины, нежели опасность, в какой я могу оказаться, или неприятности, которые эта история может навлечь на ее мужа.

— Ради всего святого, Луиза! — восклицаю я. — Подумай, к чему это приведет.

Мы оба оглядываемся на дверь гостиной. Ни ей, ни мне не хочется, чтобы Алессандро нас услышал.

— Послушай. Ты был его гостем. Ты мой друг. Он сочтет своим долгом разобраться в этом деле.

— Не надо было мне ничего говорить!

Луиза немного оттаивает:

— Не волнуйся. Это пустое. Все будет отлично. Только, знаешь, порой я думаю, что мы не вполне осознаем, насколько тяжела его работа и с чем ему приходится бороться.

— Обещай устроить так, чтобы он ничего не предпринимал.

— Обещаю, что попробую. Но и ты должен дать обещание, что будешь держаться от нее подальше, как он и просил.

— Луиза, ты не представляешь, на что похожа ее жизнь…

— Уговор есть уговор.

Я не уверен, что сдержу обещание. Луиза смотрит на меня в упор.

— Что?

— Обещай.

— Я обещаю.

— Хорошо. Теперь ступай домой, а завтра утром поедем в Сорренто. Еще разок сыграем в «Монополию» — и все позабудется.

Мы целуем друг друга в щеку. Луиза позволяет мне крепко обнять ее, понимая, каким вдруг одиноким я себя ощутил.

Я выхожу в ночь под приглушенные звуки шопеновского ноктюрна. Музыка задумчивая, грустная, рассерженный человек такую не выберет. Я останавливаюсь и слушаю, обессиленный и преисполненный чувств. Живи я в этом городе, тоже, наверное, играл бы на рояле и, наверное, исполнял бы Шопена: кто еще способен так разбередить чувства, не тревожа душу?

Половина шестого. Солнце уже низко. Тень, падающая от памятника Беллини, рождает иллюзию, будто творение Джакометти лежит поперек всей площади. Луиза, поджидая меня, сидит за столиком и читает журнал, в руке сжимает бутылку пива. Алессандро поблизости не видно. Луиза, пересчитав сигареты, вынимает одну и закуривает.

— У меня для тебя сюрприз, — говорит она, когда я подхожу, и лениво выпускает тоненькую струйку дыма. Выглядит Луиза спокойной и уверенной в себе. Мне остается только надеяться, что с Алессандро все улажено.

— Какой? — спрашиваю я и замечаю, что Луиза смотрит куда-то мне за спину. Резко оборачиваюсь.

С кучей папок в руках к нам спешит Алессандро: его шофер поставил машину на тротуаре. Остановившись рядом, Алессандро тяжело дышит, но вовсе не хрипит и не выглядит немощным стариком. Он моложав и бодр на вид, а задыхается от распирающей его энергии, возбуждения. Алессандро садится за стол и бросает на него свои папки. Сейчас судья напоминает мне фанатичного студента в перерыве между лекциями, который остановился на бегу, чтобы обсудить некое положение марксистской теории (его великолепие, точность и логику) с такими же, как он, умниками, ну, может, только менее страстно увлекающимися наукой.