Читаем без скачивания Дураков нет - Ричард Руссо
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сегодня, несколько месяцев спустя, они обшивали дом гипсокартоном, и никаких грудей поблизости не было и в помине, разве что в неприличной песенке, которой Салли пытался научить Руба, – тому всегда работалось веселее, если было на что отвлечься. А отвлекался Руб на что угодно. Он несколько раз слово в слово повторил текст песенки и, казалось бы, постиг все ее премудрости.
Сгущенку люблю: все готово само.
Ни дергать за сиськи,
Ни чистить дерьмо.
Ни чистить дерьмо,
Ни сено косить,
Лишь дырочку в гребаной банке пробить.
* * *
Но через десять минут Руб уже забывал первую строчку. И порывался начать “Сиськи люблю”. Но тогда вторая фраза теряла смысл. “Это потому что я правда люблю сиськи, – пояснял Руб. – Мохнатку я тоже люблю, но только если не вижу. Ее вид меня малость пугает”.
Салли же пугала боль в колене. Она усиливалась все утро, отдавала в щиколотку и чуть ли не в пах. Еще несколько недель назад болело терпимо. Он всегда гордился высоким болевым порогом. Салли с детства усвоил, что рано или поздно боль достигает пика и дальше не растет. Надо только дождаться, пока она достигнет пика, – и поймешь, что ты в состоянии это выдержать, что боль тебя не убьет. Когда отец, напившись, порол его, Салли терпеливо дожидался, пока Большой Джим дойдет до точки кипения, выпустит пар и остынет, в такие минуты мальчик чувствовал гордость – и любовь, да. Боль может приносить облегчение, но об этом знают не все. “Почему дурак бился головой о стену? Потому что, когда прекратил, ему стало легче” – одна из любимых шуток его отца. Салли понимал: отцу нравится эта шутка не столько потому, что она смешная, сколько потому, что это правда. Когда боль утихает, чувствуешь удовольствие. Как только прекращаешь биться головой о стену, действительно становится легче.
В новой – на грани выносимости – боли в колене Салли пугало то, что она никак не слабела. В детстве он не догадывался о том, что наверняка знал его отец: боль порою накапливается. И способность вытерпеть ее зависит от того, успеешь ли ты отдышаться между приступами. Пока плохие дни чередовались с хорошими, боль в колене не особо тревожила Салли. Но теперь он подозревал, что передышек, периодов затишья, позволявших подготовиться к моменту, когда боль достигнет пика, ему больше не видать. Теперь он редко спал по ночам дольше четырех часов, но и тогда колено болело даже во сне. Казалось, искалечен самый его сон – пробуждался он с ощущением, будто не спал вовсе.
Вдобавок от таблеток Джоко его клонило в сон даже наяву, Салли опасался, что потихоньку переходит в промежуточное состояние между сном и бодрствованием, где неизменна лишь боль, а это намного страшнее плохих дней, вот как сегодня, когда стреляет в колене. К такой боли можно привыкнуть, как к отцовской порке. Острую боль он терпел, повторяя себе, что рано или поздно и сила, и ярость Большого Джима иссякнет. Он увидит, что натворил, уймется, и боль прекратится. Теперь же Салли опасался, что столкнулся с новым типом боли, и эта боль не знает и не хочет знать, сколько именно он способен вынести. Она не уймется никогда.
Сегодня утром Салли не выпил таблетку Джоко из опасения, что не сумеет работать. Чтобы обшивать стены гипсокартоном, большой смекалки не надо, но какая-никакая все-таки требуется. Нельзя засыпать стоя, а некоторые таблетки Джоко действовали как “Микки Финн”[19], и тоже без предупреждения. А за Рубом нужен глаз да глаз. Его кузены далеко не ученые математики, но и они жаловались, что Руб даже мусор самостоятельно забрать не может, и Салли побаивался отключиться в непосредственной близости от взрослого человека, неспособного за три часа запомнить короткую пошлую песенку. Так что, пока не закончат работу, никаких таблеток.
– А тебе не страшно смотреть на мохнатку? – допытывался Руб.
– Не помню, – ответил Салли.
– Как можно забыть мохнатку? – удивился Руб.
– Как можно забыть простейшую песенку?
– Ну, в общем, не нравится мне, как она выглядит, – не обращая внимания на замечание Салли, ответил Руб.
Управились они к двум. Руб расстроился, что так и не запомнил песенку про сгущенку, но утешал себя тем, что, по крайней мере, они закончили работу, следовательно, и отвлекать себя песенкой уже не надо. Еще он с удовольствием представлял классную огроменную индейку, которую Бутси подрумянивала в духовке до хрустящей корочки.
– Нравится мне этот классный огроменный шмат кожи над жопой индейки, – признался Руб, когда они убирали строительные пояса и молотки в ящик Салли.
Салли заподозрил, что Руб неправильно представляет себе анатомию индейки. Под “жопой” он, скорее всего, имел в виду дыру на месте шеи, которую Руб не опознал, поскольку голову и шею индейке отрезали.
– Даже не знаю, что тебе сказать, – произнес Салли, когда они сели в пикап. – Вид мохнатки тебя пугает, но при этом тебе не терпится съесть птичью жопу. – Салли вытряхнул таблетку из ярко-розового пузырька, который дал ему Джоко, перекрестился и проглотил таблетку, не запивая.
– Се ля ви, – ответил Руб.
Салли, вполуха прислушивавшийся к Рубу и вполуха – к своему ноющему колену, моргнул, уставился на друга, а тот терпеливо ждал, пока Салли повернет ключ в замке зажигания и они поедут домой, к классной огроменной индейке. Руб, похоже, не догадывался, что произнес фразу на иностранном языке, и когда Салли уставился на него, Руб заключил, что в кои-то веки выдал то, чего Салли не знает.
– Каждому свое, черт возьми, – перевел он специально для Салли.
Десять минут спустя, когда они подъехали к дому Руба, Салли все еще смеялся.
– Ой-ей-ей… – протянул Руб, и Салли понял, в чем дело.
К ним по дорожке шла жена Руба, Бутси, причем явно не в духе, а это было страшно, учитывая ее габариты. Как
