Читаем без скачивания Цирк 'Гладиатор' - Борис Александрович Порфирьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Щёлкнул внутренний замок. Они вошли в тёмную комнату. Рита включила электричество, и Коверзнев впервые смог рассмотреть её при свете. Она оказалась гораздо старше, чем выглядела в полумраке квартиры Леонида Арнольдовича. Видимо, поэтому она поторопилась зажечь фарфоровый ночник–грибок с голубым абажуром.
Большую часть комнаты занимала пышная постель. Над ней висел небольшой рисунок — судя по чёрному болезненно–изогнутому силуэту женщины, это был Обри Бердслей. В углу, на табуретке, покрытой вышитой салфеткой, стоял фикус. Коверзнев уселся к столу. На столе в беспорядке валялись книги и журналы. Жёлтенький томик был заложен повядшей розой на длинном стебле. Уколовшись о шип, Коверзнев раскрыл книгу. Оказывается, хозяйка читала «Портрет Дориана Грея».
— Вы останетесь? — спросила Рита.
Он молча выложил на стол золотой портсигар и распустил свой бант. Всё было ясно.
Однако, когда девушка начала раздеваться, руки у неё дрожали.
Рита выключила свет.
Коверзнев лёг на краешек, стараясь не прикасаться к ней. «Зачем всё это? — думал он. — Зачем я здесь? Кто она? Почему я должен её любить?» Перед его глазами встала Нина. «Никогда, — сказала Нина ему сегодня. — Слышишь, никогда». Несмотря на это, он не мог ей изменить. «Видимо, я однолюб», — подумал он печально. Чтобы не обидеть девушку, потрепал её по полному плечу, поцеловал.
А когда встал с постели, она приподнялась на локте и сказала тоном, по которому трудно было понять, чего больше в её словах — злости или укора:
— Быть у воды и не напиться.
— Или выйти из воды сухой, — так же зло отшутился он.
Кутаясь в простыню, глядя на него исподлобья, она приказала:
— Больше никогда не приходите ко мне.
Коверзнев молча вышел, с трудом в темноте отыскал крючок на дверях, спустился по лестнице.
Через двадцать минут он был под Ниниными окнами.
— Спокойной ночи, — прошептал он в темноту.
28
Пока Нина переодевалась, Верзилин рассматривал развешанные по стенам афиши и фотографии. Удивительно было думать, что эта хрупкая женщина полтора года назад была единственной в России укротительницей львов.
Войдя в комнату и застав Ефима Николаевича за разглядыванием её портрета, Нина произнесла с грустной улыбкой:
— Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой.
А Верзилин, медленно повернув к ней своё грузное тело, не доставая рук из–за спины, сказал:
— Я мечтаю о том, чтобы увеличить этот портрет. Он сделан в тот день, когда я первый раз увидел вас в цирке.
Вдевая в ухо серьгу с маленьким кровавым рубином, Нина рассмеялась:
— О Ефим, я там такая страшная, что даже львы испугались бы меня.
Видя, что она не может нацепить серьгу, Верзилин попросил:
— Дайте я помогу.
И когда Нина протянула ему замысловатый золотой цветок, подумал: «Бедное, истерзанное ухо, как его истыкала безжалостная хозяйка».
Ему хотелось поцеловать нежную покрасневшую мочку, но он не решился.
— Какой вы ловкий, Ефим, — произнесла улыбаясь Нина. — Справились с таким тонким запором. Я и то другой раз мучаюсь несколько минут, а мои пальцы в десять раз тоньше ваших.
Она взяла в руку круглое зеркало на длинной ручке, повернула перед ним своё лицо несколько раз, поправила причёску.
Верзилин достал из гардероба Нинину шляпу со страусовым пером, ждал, любовался девушкой. В строгом тайере, с пышными чёрными волосами, она была очень красива.
— Я готова, — сказала она. — Держите булку.
Верзилин взял булку, осторожно положил её в карман визитки — уже привык к обязанности кормить голубей.
На Измайловском голубей не было, зато на шумном Никольском они вспархивали прямо из–под самого трамвая. Верзилин с Ниной остановились, искрошили булку, пошли дальше.
И лишь в синематографе, ожидая начала сеанса, Нина произнесла задумчиво:
— Почему же вы не спрашиваете меня, Ефим, что сейчас у меня произошло с Коверзневым?
— А разве я имею право спрашивать об этом? — сказал он осторожно.
— Глупый, — улыбнулась она ласково и погладила его руку. — А кто же, кроме вас, имеет на это право?
Верзилин хотел сказать, что Леван, но не сказал.
Молчание Нарушила Нина:
— Странное у нас с ним было знакомство. Он ведь познакомился со мной, собирая материал о вас для своей книги… Но у него хватило такта тогда не навязываться со своей любовью. Вообще он исключительно корректен и выдержан… Только сейчас, когда вы всё время подле меня, он стал проговариваться о своей любви. И вот, наконец, сегодня не сдержался… Но я сказала ему, что люблю только вас.
Кровь прилила к лицу Ефима Николаевича. А сердце его сладко заныло. Боясь спугнуть нахлынувшее чувство, он молчал. И на протяжении всего сеанса, не обращая внимания на склянки с серной кислотой, стреляющие браунинги и раздираемые в немом вопле рты, он, задыхаясь от счастья, перебирал в своей руке тонкие Нинины пальцы.
— Как всё просто на экране, — задумчиво сказала Нина, когда они выходили из душного зала. — Взял писатель и всех привёл под венец, хотя и выстрелы были, и даже Мадлен отравиться пыталась… Вот бы в жизни так удачно всё кончалось… Никто бы не страдал… Ни вы, ни я, ни Коверзнев…
Верзилин обернулся, перечитав афишу, сказал шутливо:
— А фильма названа «чрезвычайно интересной реалистической драмой». Значит так и бывает в жизни, — и добавил серьёзно: — Что касается меня, то я не только не страдаю, но, наоборот, счастлив. И даже в прошлом году, когда я не надеялся на встречу с вами, я был счастлив уже тем, что вы живёте на свете…
Нина промолчала, и Верзилин понял, что эта философия её не устраивает.
А через несколько шагов она сказала задумчиво:
— Я, как и всякая артистка цирка, суеверна… И вообще я становлюсь какой–то трусихой… Мне так хорошо с вами, что я боюсь: а вдруг что–нибудь случится. Счастье ведь так непостоянно… Меня всё время гложет какой–то страх… Что, если у вас остались ещё ваши враги?.. Я без ужаса не могу вспоминать ту набережную Мойки…
Верзилин посмотрел на неё с жалостью. Уж если здоровенные борцы боятся чёрных кошек, тринадцатого числа и пустых вёдер, то что можно требовать от хрупкой женщины, которая на протяжении пяти лет почти каждый вечер клала голову в пасть льва?
Задыхаясь от жалости к ней, он думал над тем, как сделать, чтобы она избавилась от страха. И вдруг неожиданная идея пришла ему в голову. Чтобы было убедительно, он заговорил нарочито бодро:
— Ну, со мной теперь никогда ничего не случится… Знаете, что я придумал? Мы сейчас совершим прошлогодний маршрут. И вы увидите, что ничего страшного в
