Читаем без скачивания Сафьяновая шкатулка - Сурен Даниелович Каспаров

не вздумайте делать вид, будто вам смешно. Потому что вам не смешно. И еще потому, что это правда, это давно уже правда, и я ничего не могу поделать с собой. Я люблю вас, и вы это знаете, потому что вы тоже любите меня. Только вы хотите своей рассудительностью заставить меня одуматься… Вы считаете, что я поступаю безрассудно. Разве не так?

Фрид молчал. Его испугало не то, что она сказала, а невероятная проницательность, вынудившая ее сказать эти слова.

— Что вы молчите? Ну что вы молчите? — почти закричала она. — Ну хоть во что-то вы верите?!

Фрид повернулся к ней, хотел ответить. Но Нора вдруг с неожиданной силой взяла его руку и стиснула в своей.

— Не надо, бога ради, не надо! Лучше молчите! Я боюсь, что вы сейчас скажете какую-нибудь пошлость насчет быта, который убивает любовь! Не надо, я это слышу каждый день от других. Лучше молчите…

Фрид закрыл глаза и побыл так немного, словно отдыхая в темноте. Внезапно он почувствовал на лице тепло ее дыхания. Он открыл глаза и увидел совсем близко ее лицо, ее васильково-синие глаза, дрожащие в озерцах непролитых слез. «Ты мне нужна, ты мне смертельно нужна, твои глаза, тонущие в слезах, твои бледные щеки, твои полуоткрытые губы, твои волосы, твои плечи; я не могу, у меня нет сил противиться твоему безрассудству, потому что мне нечего противопоставить ему, кроме своей шаткой рассудочности, в которой больше наигранности, чем искренности, и я не знаю, часто ли мы бываем искренни, отказываясь от радости, которая сама идет к нам. Если нет, тогда зачем мы играем с самими собой?..» А васильковые глаза ждали, молили, заклинали, кричали! И Фрид чувствовал себя оглушенным, раздавленным. Он обнял Нору за плечи, почти грубо, так, что она застонала, прижал к себе и стал целовать с такой неистовой жадностью, которой не подозревал в себе. И тогда он понял окончательно, что его трезвость, его рассудочность были всего лишь маской, за которой он прятался сам и прятал свои страхи.

— Глупый, глупый ты мой, ведь ты же любишь меня, — лепетала Нора, смеясь и плача одновременно и плотнее прижимаясь к нему. — Ты же любишь меня! И разве тебе не надоело твое одиночество? Разве ты не устал от него? Скажи мне правду, ведь устал же!

— Устал, — сказал он, поглаживая ее плечо. — Но есть вещи и похуже, чем одиночество.

— А что это?

— Одиночество вдвоем. Мне это уже знакомо.

Нора села, оправила волосы. Он понимал, что не должен был говорить того, что сказал, по крайней мере сейчас.

— Я хочу домой, — сказала она.

Фрид поставил рычаг на задний ход, завел мотор. Машина отъехала немного назад. Нора решила, что они возвращаются в город. Но Фрид переключил опять на передний ход, и машина плавно поехала по асфальту дальше.

— Куда же вы? — спросила Нора.

— Не знаю, — сказал Фрид. — Куда глаза глядят. Это, по-моему, как раз в твоем вкусе.

— Может быть, — пожала плечами Нора.

Километров десять они проехали, не проронив ни слова.

Через полчаса, пропетляв по извилистой дороге, машина остановилась под огромным раскидистым тутовником, росшим в нескольких шагах от раскрытой двери небольшого ресторанчика на краю какого-то поселка. Из ресторана вышел громадный мужчина в белой спецовке с закатанными по локоть рукавами. Мужчина был примерно одного возраста с Фридом, но рядом с ним Фрид казался вдвое моложе. Раздвинув в широкой улыбке черные, кокетливо подрезанные усы, он шел к машине, припадая на правую негнущуюся ногу, очевидно, протез.

— Фрид! — раскинул он руки. — Гроза дорог! Давненько не виделись.

Фрид улыбнулся, пожал протянутую волосатую руку.

— А рядом кто? — Мужчина нагнулся, посмотрел на Нору. — О, черт!..

— Нора, познакомься: мой фронтовой друг…

— Ибрагим! — представился тот.

Поколебавшись, Нора протянула ему руку. Тот осторожно, словно боясь расплющить ее в своих ручищах, с чувством пожал.

— Очень рад! А где Алешка?

— На работе. А мы с Норой решили покататься немного и по дороге проголодались.

— Разве что голод заставит тебя вспомнить обо мне, старый пират!

— Что у тебя хорошего? — спросил Фрид.

— Все хорошее, — отозвался Ибрагим, кося глазом на Нору. — Ты бодро выглядишь, старик, можно подумать, по лотерее выиграл. А может, и впрямь выиграл?

— Нет, лотереей не увлекаюсь. Просто я слишком живуч. Даже врачи никак убить не могут.

— Ничего, еще успеют, врачам надо верить. Перейдем к делу: чем вас накормить? Привезли свежую осетрину — шашлык из нее есть будете?

— Будем.

— И Нора будет?

— И Нора будет, — сказала Нора.

— Вот это, я понимаю, разговор! Если вы не против, и я пообедаю с вами.

— Мы не против, мы даже рады, — сказала Нора.

— Когда молодые женщины говорят такие слова, для большей убедительности они должны при этом улыбаться, — заметил Ибрагим.

— Она улыбается, — сказал Фрид, — только ты этого не видишь.

— И то верно, — кивнул Ибрагим. — Так я пойду и распоряжусь.

— Он на меня обиделся? — спросила Нора, когда Ибрагим скрылся в дверях.

— Нет, — сказал Фрид, — впрочем, не знаю. Да это неважно. Он тебе не понравился, что ли?

— Я не думала об этом. Просто у него слишком ухоженная внешность.

Фрид нахмурился: она опять других сравнивает с ним!

— Во время боя на него можно было положиться.

— С тех пор прошло пятнадцать лет, — пожала плечами Нора.

— Это много? — Фрид холодно посмотрел на нее.