Читаем без скачивания Пес по имени Бу - Лиза Эдвардс

Но Бу это могло оказаться по плечу. Я попросила Линду предоставить нам кресло-коляску без подлокотников. Я уселась в это кресло, сгребла Бу в охапку и усадила его себе на колени, едва не свалившись при этом на пол (что развеселило бы сестер на совершенно иной манер). Затем я подкатила к сестре Джин и «припарковалась» как можно ближе, рискуя отдавить ей пальцы ног. Наклонив к ней Бу, я осторожно положила его голову к ней на колени. С торчащими во все стороны лапами, но при этом чувствуя себя вполне комфортно, он подарил ей свою самую дурацкую ухмылку. Я поддерживала его под живот, так что почти весь его вес приходился на мои руки и ноги, а Линда помогала сестре Джин гладить его мягкие ушки и зарываться пальцами в густую шерсть у него на затылке.

Вне всякого сомнения, ее глаза заблестели, когда она прикоснулась к Бу, чем бы это ни было вызвано — поглаживанием пса, прикосновениями к ней Линды или необычным ощущением теплого животного, внезапно очутившегося у нее на коленях. Невозможно судить о причинах этого явления, но с каждым нашим визитом сестра Джин все живее реагировала на появление Бу. Она перестала приносить свою плюшевую игрушку и начала самостоятельно протягивать к нему руки. Настало время, когда она произнесла: «Бу! Бу!», и с тех пор изредка повторяла это короткое слово, поглаживая своего мохнатого терапевта. Впервые за долгие годы окружающие услышали, как она что-то говорит вслух.

Согласно докладу, представленному в 2004 году на Международной конференции по взаимодействию человека и животных, использование последних в лечении людей, страдающих болезнью Альцгеймера, привело к улучшению их речи и способности концентрировать внимание, а также замедлению процесса деградации их умственных способностей. Многочисленные исследования, включая проведенные Американской ассоциацией охраны общественного здоровья, также продемонстрировали, что визиты животных в дома для престарелых снижают уровень тревоги пациентов и улучшают их психологическое состояние.

Во время одного из визитов Линда заметила:

— Когда Бу кладет голову на колени сестры Джин или тычется носом ей в руку, у нее на лице появляется изумительно красивая улыбка, которую больше ничто не способно вызвать. Это так прекрасно — видеть ее счастливой. Когда мы спрашиваем у нее, нравится ли ей общаться с собакой, она кивает и позволяет нам помочь ей обнять Бу.

Печальная ирония заключалась в том, что всего несколькими годами ранее именно сестра Джин в качестве директора дома для престарелых сделала в этом направлении первые шаги, заведя кошек, кроликов и птиц для того, чтобы радовать и утешать обитательниц пансионата. Была высшая справедливость в том, что ее собственные новшества теперь работали на ее благо, хотя мы пошли еще дальше, приведя к сестрам собак.

Сестра Джин была не единственной монахиней, на кого Бу оказал благотворное влияние. Была еще сестра Элеонора. Хотя ей часто не удавалось даже встать с постели, в дни посещений она рвалась присоединиться к двум с лишним десяткам сестер, ожидающих появления Бу в просторной общей комнате. Сестра Элеонора вела его гулять по коридору, а затем просила, чтобы ее подвели к дивану, где она отдыхала после столь необходимых ей минут активности. Так она и сидела до конца посещения, наблюдая за Бу или листая фотоальбом, который я наполнила забавными снимками Бу с Данте, Аттикусом и кошками.

Сестра Энн Элиза продолжала петь о приходящих к ним в гости собаках. Теперь, после длительной практики, ей без труда удавалось вплести в тексты песен имя Бу. Однажды, когда ее здоровье начало ухудшаться, она вцепилась в поводок Бу, как только я сказала, что нам надо пообщаться с другими сестрами. Она настолько не хотела его отпускать, что отвесила мне несколько увесистых тумаков. Мне на выручку пришла Линда, объяснив сестре Энн Элизе, что Бу еще к ней подойдет. Но та все равно не хотела расставаться с Бу. Она умерла, не дождавшись нашего следующего визита, и я все спрашиваю себя, возможно, она каким-то образом знала, что видит любимца в последний раз.

Милый и обаятельный Бу сумел обезоружить даже сестру Дороти, всю жизнь боявшуюся собак. Он настолько ее очаровал, что ей захотелось прогуливаться с ним, гладить его и угощать всякими вкусностями. Гуляя с Бу по коридору, сестра Дороти потчевала его историями о соседских собаках, испугавших ее, когда она была ребенком.

— Это была большая и страшная коричневая собака, совершенно не похожая на тебя, — рассказывала она.

Но полностью свой страх перед собаками старушка так и не преодолела. Всякий раз, угощая Бу, она взвизгивала от испуга и восторга, как только он касался носом ее раскрытой ладони. Она роняла угощение на пол прежде, чем он успевал его взять, и Бу в растерянности нюхал воздух, не понимая, куда подевалось лакомство. Впрочем, запах помогал ему найти потерю на полу. Он радостно заглатывал угощение, а сестра Дороти снова принималась за свои истории.

Работа Бу с сестрами во время каждого визита дарила нам маленькие чудеса. Но самое большое чудо происходило у меня дома. Когда мы только поженились, Лоренс ясно дал мне понять, что тема детей закрыта раз и навсегда. За все одиннадцать лет совместной жизни я только раз или два осмелилась ее затронуть. Моя боязнь просить о том, чего мне хочется, по-прежнему была со мной, напоминая ржавое пятно, которое невозможно ни отмыть, ни отчистить. Я сама себе напоминала сестру Дороти с ее лакомствами для Бу: стоило мне вплотную приблизиться к желаемому, как я в страхе отшатывалась.

Но настал день, когда Лоренс ни с того ни с сего принялся рассказывать о детях своего школьного друга, заставив меня разрыдаться. Я поняла, что все это время надеялась на то, что когда-нибудь у нас будет ребенок, хотя и скрывала это желание даже от себя самой. А теперь мне приходилось признать, что это совершенно невозможно. Но вдруг сквозь поток моих слез до меня донеслись слова Лоренса. Он произнес нечто, во что я никак не могла поверить:

— Нам надо родить ребенка.

Я была шокирована.

— Что стало с твоим страхом отцовства? — поинтересовалась я. — С теми проблемами, которые тебя так сильно беспокоили?

— Я знаю, что я и мой биологический отец — это два разных человека, — ответил он.

За одиннадцать лет нашего брака он ни разу не ударил ни меня, ни кого-либо из собак. Он не был наделен взрывным темпераментом своего биологического отца и не был склонен к насилию или агрессии.

— Я не стану таким, как он, — продолжал Лоренс, — а из тебя выйдет прекрасная мать.

Хотя этот переворот в убеждениях Лоренса застал меня врасплох, я знала его достаточно хорошо, чтобы понимать — когда дело доходит до принятия решений, он напоминает литосферную плиту, которая сдвигается неожиданно, несмотря на то что подготовка к этому сдвигу происходит много лет. Он тихо обдумывает проблему наедине с собой, поворачивая ее то так, то этак, пока не приходит к определенному выводу. Только после этого он делится результатом своих размышлений с окружающими. Хотя мне по-прежнему было трудно поверить в то, что я способна хоть на что-то (не считая обучения собак), я понимала, что мое исцеление и примирение с отцом способны сделать из меня очень хорошую мать.

Когда я думала о семье, которую мы создали и о которой столько лет заботились, — наши Аттикус, Данте, Бу, Портос, Тара и Мерлин, — меня охватывала убежденность в том, что нам с Лоренсом это по плечу. Мы ведь уже доказали свою способность стать чудесными родителями нашим собачьим и кошачьим «детям». Наконец настало время родить и собственного ребенка. Мы сошлись на том, что сделаем для этого все, что будет в наших силах.

Уже через месяц Лоренс нашел специалиста по репродуктивному здоровью. Мы записались на прием, понимая, что, учитывая состояние нашего здоровья и одиннадцать лет без надежной контрацепции (и без беременности), нам, скорее всего, потребуется помощь. Все дни, остававшиеся до приема, мы взволнованно, хотя и осторожно, обсуждали свои возможности. Клиника оказалась уютной и располагающей, но мы не смогли сказать того же о враче. За время беседы с нами он ни на секунду не расстался со своим блэкберри.

— Так сколько, вы говорите, вам лет? — поинтересовался он, когда мы расположились на стульях и представились.

Он посмотрел на заполненные нами анкеты, начал постукивать ногой по ножке стула, что, как мне показалось, свидетельствовало об охватившем его раздражении, снова переключил внимание на блэкберри и произнес:

— С моей стороны было бы неэтично помогать вам, в вашем возрасте, родить ребенка.

Я тут же закрылась. Я знала многих женщин, забеременевших в сорок с лишним лет. К сожалению, я была так подавлена, что не рискнула ничего уточнять. Я хотела объяснить, что годы от двадцати до тридцати были самым мрачным периодом моей жизни и если бы я привела в мир ребенка тогда, то лишь передала бы эстафету страданий дальше. Но я в буквальном смысле не могла проронить ни слова.