Читаем без скачивания Саперы - Артем Владимирович Драбкин

— Не стрелять! — Он знал, что немцы уже двигаются туда, где их ждут, видимо, по рации ему сообщили. И тут же добавил находившемуся неподалеку мне и Юрке Поплавскому:

— Ребята, быстренько снимите знамя, а древко выбросьте!

Мы раз-раз, и все сняли, древко куда-то отбросили, Панчевский же взял знамя и обернулся им вокруг живота и говорит:

— Вот теперь я спокоен за знамя!

Через 10 минут топот прекратился, а уже 5 часов утра, февраль, еще не светает. И вдруг где-то полшестого мы услышали такой грохот, такие взрывы, я даже подумал, что же могло так взорваться. Потом мы прислушались и поняли, что «катюши» бьют, и когда в 6 утра, уже светало, комбриг говорит:

— Спускайся вниз! Все! Покончено с немцами.

Выходим, быстренько шофера побежали за машинами, кстати, все было цело. Ждали мы, они подогнали машины, видимо, немцам было не до того, и они ничего не испортили. И тут оказалось, что один наш старший лейтенант спал в машине, в кузове, машина была закрытая. И представляете, все проспал бы, но тут один немец, видимо из колонны, начал шарить и увидел, что лежит офицер, сразу ему сказал:

— Афштейн! — т. е. «встать!»

В итоге в кузов залезли два немца, наш старший лейтенант лихорадочно соображает, что же делать, он немного немецкий язык знал и говорит им:

— Ну, на что вы рассчитываете? Вас ведь все равно разобьют! Давайте-ка сдавайтесь в плен, а я вас приведу к своим. Я даю слово офицера, что вы станете пленными. Но только сейчас же сдавайте мне оружие.

Представляете, тогда немцы сдали ему оружие, колонна прошла, он же их взял и привел к нам. Александрова, к счастью, не было, тот был очень жестоким, если только узнает, что эсэсовца привели, сразу расстрелять требует. Привел к начальнику особого отдела, полковнику, немцев — сразу в военнопленные, а вот старшего лейтенанта три дня таскали, он уже и не рад был, что привел их. Все подозревали, что это такое, как это он немцев привел, может, он сам шпионом стал. Вдруг завербовали, в то время вообще до дикости доходило. Но в итоге его отпустили конечно же. Наш комбриг Павлов и полковник Степанидин своих не сдавали.

Мы сели на машины и поехали. Вдруг машины остановились, наш шофер сбегал и выяснил, что проехать невозможно. В чем дело? Оказалось, что по немецкой колонне ударили 2 дивизиона «катюш» и вся колонна превратилась в месиво. Это был кошмар! Я своими глазами видел то, что было. Тут был лесочек такой, видимо, они пытались в нем спрятаться, но их и там залпы накрыли. Короче, проехать было невозможно. Мороз 2–3 градуса, тела уже начали подмерзать, мы освобождали от трупов дорогу. Сколько в живых от них осталось, я не знаю, пехота, видимо, в плен взяла. Вот это мне запомнилось, было уже 13 февраля. И мы услышали по радио приказ Сталина о том, что Будапешт освобожден, голос Левитана. А потом нам стало известно: человек 70 во главе с генералом все-таки прорвались. Но что такое 70 против 40 тысяч! Из них 10 тысяч мы взяли в плен.

После Будапешта наш взвод перевели обратно в батальон, и всех нас направили на Секешфехервар, дело было в том, что во время боев немцы повторно ворвались в этот город, и наш госпиталь не успел уйти, около 100 раненых и весь медицинский персонал был вырезан. Ну, две армии, фашистская и наша, но где же милосердие, как же можно было, какими зверюгами надо быть, чтобы уничтожить госпиталь и расстрелять там всех?! И вот мы подходим к этому городу. В это время немцы начали очень серьезное танковое наступление, целая армия танковая была у них, прямо перед городом. Они давили очень сильно, и наши начали отступать, елки зеленые. Что делать и как быть? Немцы очень сильно прорвались, им оставалось до Дуная 30–40 км, если дойдут, то весь фронт будет окружен. Поэтому сопротивление наше было мощным, все заняли оборону, а наша бригада была брошена на передовую, чтобы не дать немецким танкам пройти. И что мы делали: видим передний край немцев, до него 200–300 м, тогда ночью вся рота, каждый сапер берет по 2 немецкие противотанковые мины (не хватало мин, мы таскали ящики с толом), копаем, зарываем без всякой схемы, без ничего, и даже карт не делаем. По фронту ясно, а в глубину метров 50, не меньше, и все за одну ночь. Как все заминировали, что удивительно, противопехотные мины мы не ставили. Тогда я не мог понять причины, теперь же понимаю, как все продумывали — немцы высылали танки, мы отбиваем, а потом опять пойдем в контратаку сами. И что бы мы делали с нашими собственными минами? Это серьезная вещь, сами же подорвемся. И вот пошли немцы, а наши окопы, казалось бы, так близко, всего 200–300 метров, и в глубину еще до километра, мы и пехота, пушки стоят на прямую наводку, 76-мм уже были нового образца, мощные, 45-мм уже к тому времени отпали. Некоторые танки были закопаны.

И началось знаменитое Балатонское сражение, немецкие танки пошли, но знаете, такое у нас было настроение, страха не было никакого, все понимали, что уже 1945 год, наши под Берлином стоят, Зееловские высоты видны. И вот тут немцам дали. Немецкие танки не могли пройти, подрывались на наших минах, а потом ударила наша авиация, она господствовала полностью, наши штурмовики так пикировали на немецкие танки и пехоту и в таком количестве, что на земле разверзся ад кромешный! Мы счастливы были, смотрели на все это, а сами находились чуть дальше от передовой, готовы были контратаковать, у нас, как всегда, гранаты, одна висела у меня всегда на поясе, и автоматы. В этот день мой взвод не получил противотанковые, но в роте два взвода получили противотанковые, они сидели в окопах, и если только танк подошел к ним, то они пропускали его и сзади били, или бросали прямо под гусеницы. Это было очень непросто, потому что противотанковые гранаты, они ведь мгновенного взрыва, т. е. пока она летит, ты должен успеть лечь или юркнуть обратно в окоп. Тут мы сделали интересную вещь — вырыли один окоп, и в метрах 50 другой окоп, был такой тонкий канат, привязали 2 мины на каждой стороне каната. И я мог дернуть себе или мой товарищ в соседнем окопе, и как только один танк