Читаем без скачивания Нация фастфуда - Эрик Шлоссер

Рабочим все сложнее получить хоть какие-то выплаты, а угроза безопасности становится все серьезнее. В первые два года президентства Клинтона казалось, что Управление охраны труда вернулось к жизни. Оно начало работать над первыми эргономическими стандартами для национальных производителей, чтобы уменьшить число травм, связанных с перенапряжением. Но выборы в 1994 г. стали поворотным моментом. Республиканское большинство в Конгрессе, которое пришло к власти в тот год, не только воспрепятствовало введению эргономических стандартов, но и подняло вопрос о будущем Управления. Тесно работая с Торговой палатой США и Национальной ассоциацией производителей, республиканские конгрессмены старались ограничить власть Управления охраны труда. Конгрессмен Касс Бэллинджер, республиканец из Северной Каролины, представил законопроект, который обязывал Управление тратить почти половину бюджета на «консультации» с бизнесом, вместо того чтобы заставлять его соблюдать правила481. Это означало бы сокращение количества инспекторов, которое к концу 1990-х и так достигло абсолютного минимума482. Долгое время Бэллинджер­ противостоял инспекциям Управления, хотя в 1991 г. рядом с его округом на птицекомбинате при пожаре погибли 25 рабочих. На комбинате никогда не появлялись инспекции483, пожарные выходы были закрыты цепями, и тела рабочих лежали штабелями рядом с закрытыми дверями. Конгрессмен Джоэл Хефли484, республиканец из Колорадо, чей округ включает Колорадо-Спрингс, представил законопроект, по сравнению с которым идея Бэллинджера кажется разумной. «Закон о реформе Управления охраны труда», предложенный Хефли, по сути отменял закон «Об охране труда» от 1970 г. Он был намерен запретить Управлению любые инспекции на рабочих местах и любые штрафы.

Кенни

Во время путешествий по городам Высоких равнин, где находятся предприятия по переработке мяса, я встретил десятки людей, пострадавших на рабочем месте. Каждая история была уникальна, но похожа на все остальные. Их объединяют борьба за получение надлежащей медицинской помощи, страх говорить вслух и безразличие компании. «Ведь мы живые люди, — говорил мне не один работник, — но они обращаются с нами как с животными». Рабочие хотели, чтобы я рассказал их истории. Они желали, чтобы люди узнали о происходящем. Молодая женщина, которая повредила спину и правую руку на комбинате в Грили, сказала мне: «Я хочу забраться на крышу и кричать что есть сил, пока кто-нибудь не услышит». Голоса и лица этих рабочих навсегда останутся в моей памяти, как и вид их рук со светло-коричневой кожей, иссеченной шрамами. Я не могу рассказать все истории, но некоторые обязан упомянуть. Это очень характерные примеры. Но на самом деле они уникальны, индивидуальны, их невозможно классифицировать, они говорят сами за себя.

Рауль родился в мексиканском городе Запотека и работал на стройке в Анахайме, перед тем как переехать в Колорадо. По-английски он не говорит. Услышав рекламу Monfort на испаноязычном радио, он подал заявление на работу на комбинате в Грили. Однажды Рауль потянулся к работающей машине, чтобы убрать кусок мяса, но та не остановилась. Рука Рауля застряла внутри, и другим рабочим понадобилось 20 минут, чтобы ее вытащить. Машину пришлось разобрать. Скорая помощь привезла Рауля в госпиталь, где ему зашили глубокую рану в плече. У него было порвано сухожилие. Наложив швы и выдав рецепт на сильное обез­боливающее, его привезли назад на комбинат и поставили на линию производства. Забинтованный, еле стоящий на ногах, страдающий от боли, с рукой на перевязи, Рауль провел остаток дня, стирая здоровой рукой кровь с картонных коробок.

Ренальдо — еще один рабочий Monfort, который не говорил по-английски, пожилой человек с седеющими волосами. Он получил туннельный синдром запястья, пока резал мясо. Травма была так серьезна, что боль от запястья распространялась на всю руку до плеча. Ночью она болела так, что он не мог спать в кровати. Он засыпал, сидя на стуле рядом с кроватью, где лежала его жена. Три года он спал на этом стуле каждую ночь.

Кенни Доббинс был работником Monfort почти 16 лет. Он родился в Кеокуке, у него было сложное детство и жестокий отчим, он сбежал из дома в 13 лет. Он эпизодически учился в разных школах, так и не научился читать, работал в разных странных местах и в конце концов оказался на скотобойне в Гранд-Айленд. Там он начал работать в 1979 г., сразу после того, как компания выкупила завод у Swift. Ему было 23 года. Поначалу он работал в отделе доставки, таскал ящики весом 50 кг. Тогда это оказалось по силам Кенни. Он был крупным мускулистым парнем, под метр девяносто, и ничто в жизни не давалось ему легко.

Однажды Кенни услышал крик «Осторожно!». Он оглянулся и увидел, как с верхнего яруса отдела доставки летит 40-килограммовый ящик. Кенни поймал его одной рукой, но упал на ленту конвейера, и металлические спицы на ободе ленты проткнули нижнюю часть его спины. Доктор компании забинтовал его спину и сказал, что он всего-навсего растянул мышцы. Кенни не подал иск о компенсации, отдыхал дома несколько дней, а потом снова вернулся к работе. Ему надо было кормить жену и троих детей. Следующие несколько месяцев он терпел жуткую боль. «Было невероятно больно», — сказал он мне. Кенни пошел к другому врачу, чтобы выслушать еще одно мнение. Тот доктор сказал ему, что у него две межпозвоночные грыжи. Кенни перенес операцию на спине, провел месяц в больнице, его отправили в клинику, когда стало ясно, что операция не помогла. Стресс и финансовые трудности разрушили его брак. Через 14 месяцев после инцидента Кенни вернулся на работу. «Сдаться после операции на спине? Только не Кен Доббинс!» — так было написано в газете компании Monfort. «Кен работает, он научился справляться с трудностями и остальным помогает делать то же. Спасибо, Кен, так держать!»

Кенни был глубоко предан Monfort. Он не умел читать, у него не было особых навыков, кроме силы, а компания давала ему работу. Когда в Monfort снова решили открыть комбинат в Грили, используя рабочих, не состоявших в профсоюзе, Кенни вызвался поехать туда и помочь. Он с подозрением относился к профсоюзам. Руководство говорило ему, что профсоюзы виновны в закрытии предприятий по переработке мяса по всей стране. Когда Союз рабочих попытался организовать профсоюз на мясокомбинате в Грили, Кенни стал активно и искренне с этим бороться.

На предприятии в Гранд-Айленде после травмы Кенни дали легкую работу. Но в Грили его новый руководитель сказал, что на новой работе старые ограничения не действуют. Вскоре Кенни снова занимался тяжелым физическим трудом, возясь с ножом и перекладывая со стола куски говядины в 15–20 кг. Когда боль стала невыносимой, его перевели в отдел фарша, а потом на разделку. По мнению бывшего менеджера комбината в Грили, компания хотела избавиться от Кенни, пытаясь сделать его работу непосильной, чтобы он сам ушел. Кенни этого не понимал. «Он все еще наивно верит, что все люди честные и хорошие, — так сказал его бывший руководитель. — Но он ошибается».

В отделе разделки Кенни иногда приходилось залезать в гигантские чаны, полные крови или кишок, доставать до дна своими длинными руками и чистить засорившийся слив. Однажды его внезапно вызвали на работу в выходной день. На комбинате обнаружилась проблема — заражение сальмонеллой. Фабрику необходимо было дезинфицировать, а отдел техобслуживания отказался это делать. В уличной одежде Кенни начал чистить фабрику, забираться в чаны, поливать все вокруг жидким раствором хлора. Хлор — ядовитый химикат, который при вдыхании или проникновении через поры кожи может вызвать очень серьезные проблемы со здоровьем. Рабочие, которые его распыляют, должны носить защитные перчатки, очки, респиратор и закрытые комбинезоны. Руководитель Кенни дал ему бумажную маску, но вскоре она перестала помогать. После 8 часов работы с хлором в невентилируемых помещениях Кенни ушел домой и почувствовал себя плохо. Его привезли в больницу и поместили в кислородную камеру. Его легкие были обожжены химикатами. Его тело покрылось волдырями. Кенни месяц провел в госпитале.

В конце концов Кенни оправился от отравления хлором, но чувствовал, что его легкие пока слабы. Он стал восприимчивым к холоду и запаху химикатов. Кенни вернулся на комбинат в Грили. Он женился снова, не знал, какую еще работу он может делать, но был предан компании. Его поставили в утреннюю смену. Он должен был водить старый фургон из одной части скотобойни в другую. Фургон был заполнен остатками мяса. Фары и сигнальные лампы не работали. Лобовое стекло было грязным и треснувшим. Холодным и темным утром в середине зимы Кенни за рулем фургона потерял ориентацию. Он остановил машину, открыл дверь, вышел посмотреть, где он, — и его сбил поезд. Он сбил очки с Кенни, подбросил его в воздух, так что с него слетели оба рабочих ботинка. Поезд ехал медленно, иначе Кенни не выжил бы. Как-то он добрался до завода, босой и окровавленный, с глубокими ранами в спине и на лице. Он провел две недели в больнице, после чего снова вернулся к работе.