Читаем без скачивания Пуля-дура. Поднять на штыки Берлин! - Александр Больных

– Вот видите, я же говорил вам! – Фридрих торжествующе потер руки и повернулся к стоящим позади генералам: – Они делают все, как я и предсказывал!

Прусский король вместе со свитой расположился во дворе маленькой фермы, откуда открывался прекрасный вид на долину между двумя грядами холмов. На противоположной стороне долины то и дело возникали белые клубочки дыма – русские пушки стреляли непрерывно, хотя не так часто, как при Кунерсдорфе. Однако прусская пехота не поддавалась. Волна зеленых мундиров хлынула вниз по склону, и теперь уже замелькали белые дымки в ровных шеренгах прусских гренадеров. Вот упала одна зеленая фигурка, за ней другая, третья. Было видно, как русские офицеры размахивают шпагами, приказывая солдатам сомкнуть ряды, шеренга чуть приостанавливается, затем снова шагает вперед. Следующий залп прусских пушек пробивает огромную брешь в казавшейся несокрушимой стене… Она останавливается… А затем начинает сначала потихоньку, а затем все быстрее и быстрее пятиться назад.

– Ганс! – рявкнул король. – Быстро туда, к генералу Канитцу! Передать мой приказ – ни в коем случае не преследовать русских. Ни в коем случае! Мы не должны оставлять выгодные позиции, если только Канитц спустится в долину, он сразу станет легкой добычей русских. Мой приказ – стоять на месте, как скала. Пусть они разобьют себе лоб о наши батареи.

– Слушаюсь, ваше величество, – козырнул адъютант, вскочил на коня и умчался.

– Вот видите, Шенкендорф, – Фридрих торжествующе погрозил ему кулаком. – А вы сомневались, дать бой русским или нет! Еще две такие атаки, и их армия растает, как лед на солнце. Победа с каждой минутой все ближе.

Шенкендорф хотел было сказать, что король то же самое говорил и при Кунерсдорфе, но кончилось там все крайне скверно. Хотел… Но промолчал. Старый Фриц не терпит возражений, так зачем ему противоречить?

Время тянулось, словно липкая патока, Петеньке уже начало казаться, что вечер начнется раньше, чем кирасиры пойдут в атаку. Но вот загнусил сигнальный рожок, и тяжелые шеренги начали медленно подниматься на гребень холмистой гряды. Да, это было зрелище! Огромные тяжелые лошади, огромные тяжелые всадники, рядом с которыми гусары смотрелись чуть ли не как мальчишки верхом на собаках. Тусклые медные кирасы, тяжелые прямые палаши… Петенька невольно передернул плечами. Не хотел бы он сейчас стоять в шеренге, на которую понесутся эти титаны.

Кирасиры начали спускаться с холмов, держа идеальный строй, вымуштрованные лошади шли чуть ли не в ногу. Нет, легкая кавалерия никогда не достигала такой степени исправности. Однако то, что хорошо на Царскосельском смотре, далеко не всегда оказывается хорошо в бою. Сначала грохнули прусские пушки, перед кирасирами встал забор разрывов, однако это был скорее жиденький заборчик, и кавалеристы без труда его проломили, хотя несколько человек остались лежать. Железная лавина катилась дальше, но пруссаки – вояки все-таки отменные! – не дрогнули. Пехота ощетинилась штыками, даже не сворачиваясь в каре, видимо, противник был уверен, что сумеет отбить атаку и без этого.

Русские кавалеристы, поднимаясь по склону, были вынуждены немного сбросить аллюр, однако продолжали нестись вперед. Наступил решающий момент, опасный для обеих сторон, тот, кто проявит хоть малейшую нерешительность, будет обречен. Если дрогнет пехота, побежит – кирасиры тотчас затопчут беглецов, изрубят в капусту, ведь именно во время бегства разбитая армия и несет самые тяжелые потери. А если дрогнет кавалерия, замедлит разбег перед штыками, результат получится такой же скверный – кавалеристов просто расстреляют слаженными залпами, а то и просто возьмут на штыки, стоящий на месте кирасир почти беспомощен.

Не дрогнули ни те, ни другие. Последний залп пруссаков плеснул огнем прямо в лицо русским кирасирам, но те лишь пришпорили лошадей и врезались в строй прусской пехоты – то, что не посмели сделать кавалеристы Зейдлица. Дикий вой пролетел над полем боя, кричали люди, отчаянно ржали лошади, напоровшись на штыки. Кирасиры наотмашь рубили гренадеров, те стреляли в упор и норовили ударить штыком в бок лошади.

– Что они делают? – недоуменно спросил король. – Ведель, вы понимаете?

Толстый Ведель поднял подзорную трубу, вгляделся, потом пожал плечами:

– Массируют кавалерию, ваше величество.

– Но ведь это же ерунда! Дым без огня. Одна кавалерия ничего не сумеет сделать, тем более при атаке подготовленных позиций. А русская пехота разбита, вы же сами видите.

– Русские варвары, ну что с них взять? – политично заметил Ведель, не желая напоминать королю о самоубийственной атаке Зейдлица всего пару месяцев назад.

Тем временем русские кирасиры преодолели уже половину расстояния, и король понял, что строить каре уже поздно. Даже отлично выученная прусская пехота просто не успеет это сделать, и если кирасиры атакуют смешавшийся строй, бой превратится в побоище. Но генерал Канитц, командовавший гренадерами, тоже это понял, поэтому приказал открыть огонь поротно. Король видел в подзорную трубу, как он заполошно машет руками, отдавая последние приказания. Русские кирасиры уже были в ста шагах, нет, даже меньше. Гренадеры сдвоили ряды, первая шеренга опустилась на колено, стоявшие чуть далее вторые батальоны полков торопливо бежали вперед, чтобы уплотнить первую линию.

Король хищно потер руки, с удовольствием предвкушая приятное зрелище. Он прямо услышал, как командиры, взмахнув шпагами, крикнули:

– Залпом пли!

И хотя первый же залп свалил нескольких всадников, они не подумали останавливаться. Прусские офицеры снова скомандовали:

– Залпом пли!

Нет, не зря король тратил время, обучая пехоту быстрой стрельбе. Он не раз говорил, что лишний залп в минуту дает его армии лишние пятнадцать тысяч солдат. И сейчас его пехотинцы демонстрировали отменную дисциплину и выучку. Первая шеренга слаженно отступила назад, ее место заняли подбежавшие солдаты вторых батальонов, вскинули фузеи – и снова полыхнуло, взвился белый дымок. И снова падают русские всадники. Но почему, почему, Donnerwetter, они не останавливаются?! Король до боли вжал окуляр подзорной трубы в глаз, словно надеялся таким образом разогнать неприятный мираж.

Горячий свинец метет, словно метлой, кони мечутся, встают на дыбы, сбрасывая всадников, перед плотной шеренгой пехоты уже лежало множество трупов, но русские не останавливаются. Кони спотыкаются на трупах, но русские упрямо рвутся вперед. И откуда у них это? Ведь даже знаменитые кавалеристы Зейдлица, прославленные на всю Европу, выигравшие многие сражения, в такой ситуации отступили. А русские не желают! Что за дьявол в них вселился?! Русского мало что убить, так его еще повалить надо!

– Залпом пли!

– Залпом пли!

– Залпом пли!

Нет, не остановились, врубились в ряды померанских гренадеров. Сквозь облако дыма мало что видно, Фридрих раздраженно ругается, проклиная весь белый свет. Он уже не понимает, что происходит, его самого захватил жар битвы, он сам стоял в шеренге, выставив вперед фузею в окостенелых руках. Но тут сказалось то, что пруссаки стояли шеренгами, а не в каре. Кирасиры сумели прорваться к правому флангу первой линии. Всплеснув руками, упал командир полка, Фридрих увидел, как что-то кричит, бешено выпучив глаза, Канитц, строй пехоты заколебался, начал изгибаться и шататься, но пока еще держался. Рухнуло было на землю знамя с черными орлом, король невольно вздрогнул, но кто-то, кажется, сам генерал, подхватил его, и строй снова затвердел.

Теперь уже Фридриху не чудился, он совершенно точно слышал хриплый вой и лязг железа. Осатаневшие гренадеры сами пошли в атаку, забыв про приказ короля. Регулярное сражение превратилось в какой-то безумный шабаш, кровавую резню. В дыму мелькали штыки, кирасирские палаши, но люди уже превратились в диких зверей, в ход пошли кулаки и зубы. Удары наносились практически вслепую, кто знает, может, доставалось и своим, в густой пелене дыма различить что-то было трудно. Выстрелы в упор опаляли лицо, к пороховой гари примешивался противный запах вспоротых внутренностей.

Все это Фридрих чувствовал так, словно сам находился в самой гуще схватки. Он даже забыл, что полководец обязан сохранять трезвую голову везде и всегда и не позволять хмелю битвы овладеть собой. Собственно, такое случилось с ним впервые и, скорее всего, причиной тому было сокрушительное поражение, которое потерпела прусская армия совсем недавно. Что-то сломалось в душе, вот потому сейчас ему и мерещились окровавленные тела, пропоротые ударами его – да-да, его! – штыка. Ведь рядовой гренадер ни за что не отвечает, на его плечах не лежат судьбы мира.

Король затряс головой, отгоняя проклятое наваждение. Тем временем схватка постепенно утихла. Стало видно, что прусская пехота сумела выстоять. Она понесла огромные потери, строй ее смешался, вместо геометрически правильных линеек батальонов теперь на высотах тут и там виднелись кучки окровавленных, потрепанных оборванцев. Однако они победили! Точно такие же разрозненные и потрепанные кучки русских кирасир катились обратно по долине, провожаемые залпами прусской артиллерии. Снова пехота оказалась сильнее отборной кавалерии.