Читаем без скачивания Старомодная история - Магда Сабо

Первый выход Ленке Яблонцаи в дебреценское общество произошел в день похорон Сениора, смерть которого была хотя и не неожиданным, но столь сильным ударом, что дом на улице Кишмештер зашатался. Имре весь день напролет сыпал проклятьями и рыдал в своей комнате, крыл почем зря этого негодяя, господа, столь подлого, что он сына забрал раньше, чем отца, и он, несчастный, парализованный старик, в свои девяносто лет все еще должен жить нахлебником у купецкой дочери, которая, наверное, даже на могилу да на крест для них двоих пожалеет денег. Мария Риккль сразу после кончины мужа закрылась в своей комнате; Мелинда, когда спустя много лет мы подолгу беседовали с ней в домике на горе долгими страшными ночами, наполненными гулом самолетов и взрывами бомб, рассказывала, что мать выходила из комнаты, лишь когда объявляли посетителя, покрасневшие, но сухие глаза ее холодно смотрели на гостя, бормочущего прочувствованные слова соболезнования. На похоронах лицо ее было скрыто трехслойной вуалью; если она и плакала, то никто этого не видел. Матушку вела в процессии тетя Клари: Мелинда была в таком состоянии, что едва ли могла думать о ком-нибудь, кроме самой себя. Могилы представителей рода Яблонцаи встречались и в Араде и в Мезёберени; были они и в Дебрецене: здесь покоились племянники Сениора, дети бежавшего в Эрдей, бесследно сгинувшего там Белы и его жены, скончавшейся от чахотки баронессы Балужански: сын Ласло и две дочери-монахини; здесь лежали в земле Эрнёке и Эммушка вместе с младенцем Йожефом, о рождении которого Ленке даже и не знала. Однако настоящее, большое место упокоения для членов семьи готовилось лишь сейчас; Сениор был первым жильцом огромного, окаймленного гранитом, увитого плющом семейного склепа, на мраморном обелиске которого в моем детстве уже блестел позолотой целый список имен. Хоронили Сениора торжественно, с пышным обрядом. Лица Марии Риккль никто не видел, рука ее в черной перчатке ни разу не подняла к глазам платок; Мелинда лишь дома, снимая с матери шляпу, ужаснулась, увидев ее размокшее, изъеденное слезами, несчастное лицо. Кальман Яблонцаи после похорон проводил семью до ворот, потом ускакал в Паллаг. Эммы Гачари не было на похоронах.

За год до того, как умер Сениор, Мария Риккль решила отдать Ленке в школу, хотя шесть лет девочке было должно исполниться лишь на третьем месяце учебного года, 17 ноября. Школу для внучки купецкая дочь выбрала после длительных размышлений; ребенок был, по матери, реформатского вероисповедания, но никто не относился к этому всерьез; Мария Риккль, еще только решив взять Ленке к себе, заявила дочерям: когда придет время, Ленке все равно перейдет в католичество, а потому и воспитывать ее надлежит так, словно она уже католичка. В отношении обрядов никаких проблем с ней пока не было, в барочной церкви св. Анны девочка провела немало счастливых минут, любуясь огнями свечей, образами святых, наслаждаясь стройным пением; когда Яблонцаи входили в церковь, Мелинда, обмакнув в святой воде пальцы, протягивала их матушке, с ее холодной, худой руки и принимала Ленке очистительные капли. Она быстро усвоила, что ей нужно делать, и преклоняла колено вместе со всеми — только не молилась, поскольку не знала иной молитвы, кроме той, которой ее научила еще мать и которую она должна была произносить перед сном. Много лет спустя Мелинда рассказывала матушке, сколько споров было в семье относительно того, о чем должен просить боженьку ребенок Эммы Гачари, ибо первое время маленькая Ленке каждый вечер в постели твердила сквозь рыдания: когда ей сон смежит глаза, пусть добрый боженька заботится о ней, о родителях, о братьях и сестрицах. Чушь, сказала купчиха, вверять заботам господа нужно разве что ее несчастного отца, а братьев и сестер у нее нет. Для решения вопроса, как Ленке молиться на ночь, созван был настоящий семейный совет с участием всех трех парок и даже Йозефы Бруннер. Илона сожалела, что с ними нет Кальмана, он бы в момент написал какую-нибудь подходящую молитву в стихах; Маргит предложила обучить Ленке «Аве Мария», но никто ее не поддержал; отвергнут был и «Отче наш», ведь Ленке даже не знает, кто такая дева Мария, хорошо еще, если у нее есть какое-то представление об Иисусе и о боге-отце. «Пусть молится по-немецки, — решила спор Мария Риккль. — Schl(frig bin ich, geh zur Ruh…» — «Да ведь она не знает немецкого!» — сказала Гизелла. «Научится. Schl(frig bin ich, geh zur Ruh, schliesse meine Augen zu, Vater lass die Augen dein (ber meinem Bette sein.[91] Это как раз то, о чем нужно молиться перед сном такому ребенку, притом рано или поздно ей все равно учиться немецкому языку». Илона и Мелинда обучили матушку молитве, в которой для четырехлетней девочки не было ни капли смысла, но которую она каждый вечер послушно отбарабанивала, чтобы потом, натянув на голову одеяло, лежать в ожидании страха, шорохов и Хромого. Она понятия не имела, о чем говорила с господом.

Первоначальный вариант купецкой дочери — сразу же, с первого класса учить Ленке в католическом заведении — не осуществился; правда, ради Марии Риккль, столько тратившей на нужды церкви, все с радостью пошли бы на уступки и приняли бы Ленке в католическую начальную школу; но тогда за ее обучение пришлось бы платить двойную плату — она была другого вероисповедания, — а в глазах купецкой дочери это жалкое, неблагодарное, замкнутое существо не то что сорока форинтов — четырех крайцаров не заслуживало. И Мария Риккль записала ее на улицу Цеглед — ныне улица Кошута, — в школу знаменитого Доци, с полным правом гордящуюся успехами, достигнутыми на ниве воплощения в жизнь заветов Розы Калочи и Гедеона Доци. В восьмиклассном женском заведении, над которым шефствовала гельвецианская церковь, работали два ординарных преподавателя, три учительницы, один младший преподаватель, три преподавателя закона божьего, учитель музыки и учитель танцев. Разум шестилетней Ленке шлифовали на занятиях по развитию речи и сообразительности, на уроках венгерского языка, арифметики, географии, естествознания, немецкого языка, рукоделия и физкультуры. Во втором классе добавились рисование и чистописание, в третьем — она знакомилась с историей Венгрии, в пятом — осваивала физику, всемирную историю, в седьмом — математику, химию и антропологию, в восьмом — психологию; кроме всего этого, она училась вязать спицами и крючком, кроить и шить простое белье, вышивать. Из воспитателей своих она чаще всего вспоминала самого Гедеона Доци, его огромную эрудицию и то снисходительное презрение, с которым он смотрел на своих, легко теряющихся у доски, заведомо менее полноценных по сравнению с мальчиками воспитанниц. Насмешливый стишок, которым он порой возвращал на место Ленке Яблонцаи, запомнился и мне: «Темна ума обитель, просвети нас, учитель, ступай на место, Яблонцаи».

Первый, самый тревожный год из восьми помогла Ленке одолеть ласковая рука Сениора; впрочем, за все эти годы Ленке по всем предметам, кроме арифметики и закона божьего, получала лишь отлично. Относительно низкая отметка по закону божьему — явление довольно странное, но причину я нашла быстро. Мария Риккль даже не купила внучке учебник по предмету, запретила ей ходить на реформатское богослужение — и вообще не делала секрета из того, что, достигнув соответствующего возраста, девочка сразу перейдет в веру Яблонцаи. То, почему у матушки в этом знаменитом церковном заведении не было серьезных неприятностей из-за полной неосведомленности в своей религии, объясняется двумя обстоятельствами. Руководители заведения с самого начала знали о намерении Марии Риккль; нетрудно было понять: во всем, что делается или не делается, виновата не воспитанница, девочка все равно не станет овечкой в кальвинистской пастве, хоть и относится сюда по рождению. Гедеон Доци, который строгостью своей порой, во время каких-нибудь особо трудных опросов, буквально замораживал атмосферу в классе, был тем не менее достаточно человечным, чтобы закрывать глаза, если был уверен: с открытыми глазами он никому не принесет пользы, а ребенку нанесет вред, может быть непоправимый. Вторым обстоятельством была удивительная музыкальность Ленке Яблонцаи: девочка с абсолютной уверенностью играла псалмы и гимны, левой рукой импровизируя сопровождение к древним мелодиям. У Доци рояль стоял в каждом классе; обучение внучки музыке Мария Риккль начала сразу же, как только записала ее в школу. Мадам Пош, учительница музыки, уже через две недели после начала обучения попросила у Марии Риккль ее принять и сообщила, что девочка очень и очень талантлива, к ее музыкальному образованию следует отнестись особенно внимательно. Поскольку дети Яблонцаи все учились играть на фортепьяно, причем все у мадам Пош, и поскольку впервые случилось, что учительница, не ограничившись принятием гонорара, еще и по собственной инициативе стала комментировать успехи очередной ученицы (Мелинда, например, играла на рояле, словно сырое мясо отбивала, сердясь, что оно никак не становится мягким), то Мария Риккль лишь рукой махнула, пропустив услышанное мимо ушей. Но в школе Ленке часто спасали от последствий далеко не блестящего знания закона божьего именно суровые мелодии, которые так уверенно звучали под детскими ее пальцами: матушка аккомпанировала классу, и когда в конце года ей выставляли отметку, то выставляли скорее за музыкальные способности, чем за знание предмета.