Читаем без скачивания Отрок. Бешеный Лис - Евгений Красницкий

— Если и есть родство, то дальнее. Я к тебе, Корней Агеич, в родню не набиваюсь.

— Кхе! Жаль. Грибочки у тебя отменные, сама солила?

— Сама, и хлеб пекла тоже я.

— Что скажешь, Михайла?

— Вкусно, деда!

— И все?

— Матери помощница нужна, семья-то увеличивается. Такую бы хозяйку к нам.

Листвяна словно ждала Мишкиной реплики.

— О том и просить хочу, Корней Агеич, челом бью: возьми к себе с семейством.

— А велико ли семейство?

— Пятеро нас. Старшему сыну шестнадцать. Второму сыну и дочке по пятнадцать. Еще одному сыну двенадцать.

— А муж?

— Медведь заломал, осенью четыре года будет…

— Кхе! А хозяйство большое?

— В том году семь поприщ земли подняли, две коровы, две лошади, мелкая скотина. Хозяйство справное было, к дочери сватались уже.

— Кхе! И все — без мужика?

— Так дети почти взрослые, помогают.

— А сама-то, чай, не из Куньего?

— Нет, я сама с лесного хутора, изверги мы.

— И из какого же рода изверглись?

Женщина впервые за весь разговор смутилась, опустила глаза.

— Может, помнишь: отец твой по Горыни ходил, за побитых купцов карал?

— Эко ты время вспомнила, сама-то еще и не родилась, поди!

— Я уже на хуторе родилась. Мы еще до того из рода ушли, но разговоров много было, боялись, что и нас найдете.

— И чего ж именно ко мне захотела?

— А чем ты плох? И стряпня моя тебе по вкусу пришлась…

— Кхе! Умно… ответила. Добычу у нас жребием распределяют, но… М-да, ежели челобитье свое перед обществом повторишь… повторишь?

— Повторю!

— Ладно, я к тебе еще по дороге подъеду, поговорим. Благодарствую, Листвянушка, покормила вкусно, поговорила ласково… ступай.

Листвяна быстренько прибрала посуду и ушла, а дед как-то очень уж задумчиво проводил глазами ее удаляющуюся фигуру.

«Ай-я-яй, сэр, оказывается, и на лорда Корнея блесну найти можно. А собственно, почему бы и нет? Деду еще пятидесяти не исполнилось, а вдовствует уже вон сколько лет. Но баба-то какова! Так сориентироваться, сработать на контрасте! Между прочим, так ведь и не ответила, почему к Корнею просится. Наверняка уже вызнала, что он вдовец, что он тут главный… Ну, деда, не теряйся, никто не осудит, наоборот, завидовать станут! Да! Я же обещал за Афоню походатайствовать!»

— Деда, Лука весь дозор доли лишил, — начал Мишка.

— Угу.

— Так несправедливо же! Они засаду заметили, вас предупредили.

— Десятнику видней, — деду затронутая внуком тема явно не нравилась.

— Я Афоне обещал словечко замолвить.

— Вот и замолвил, обещание выполнил.

— Деда! Лука же их не за провинность наказал, а за свой собственный страх. Испугался, что меня убьют, а ему перед тобой ответ держать. Нечестно так!

— А мне за два дня два раза тебя хоронить честно? — взорвался криком дед. — Лука их за свой страх наказал, а я за свой страх их миловать не буду!

Внук помолчал, ожидая, что дед скажет еще что-нибудь, но не дождался. Просить за дозорных и дальше было бесполезно, и Мишка решил зайти с другого бока:

— Деда. Я в дозоре четверых ворогов завалил. Мне доля в добыче хоть какая-нибудь положена?

— Нет, ты не ратник.

— Ладно, а за тех, кого мы на дороге побили?

— За тех — да, дело семейное, между собой делим.

— Могу я ту свою долю на одну холопскую семью обменять?

— Доля твоя, но распоряжаюсь ею я. Ты мал еще, нет твоей воли, и нет у тебя права. А я ничего обменивать не собираюсь!

— Но я слово лисовиновское дал!

— Мал ты еще родовым словом обещания давать!

Дед постепенно снова начинал распаляться, и Мишке пришло в голову, что причиной его злости было не только здоровье Немого. Что-то еще очень сильно тревожило и злило сотника Корнея. Разговор был затеян явно не вовремя, но отступать Мишка не хотел.

— Значит, нет?

— Да уймись ты! Забот у меня мало, ты еще со своим Афоней!

— Я все равно что-нибудь придумаю!

— Придумывай, на здоровье! Заодно еще можешь подумать и над полезными вещами.

— Над какими?

— А вот над такими. Те лазутчики не в исподнем поверх доспеха были, а в специально сшитой белой одежде. Это — раз! Тот, которому ты хребет перебил, признался, что им велено, если не смогут волхва освободить, убить его. Это — два!

— Кем велено?

— Не сказал — помер. Двое из них за нами идут, но осторожно, подстеречь не выходит. Это — три! А еще один куда-то убежал, может, за подмогой. Это — четыре. А у меня на руках толпа, обоз и меньше четырех десятков охраны. Ну как? Еще и Афоню мне на шею повесить хочешь?

— Ну раз ты велел подумать, то я думаю, и вот что выходит…

— Ну-ну?

— Волхв знает что-то важное, чего нам знать ни в коем случае нельзя, потому и велено его убить.

— Мудро! Я и не догадался! — Дед был само воплощение сарказма.

— Погоди! Лазутчик помер и не сказал, кем велено. А Белояр помер и не сказал, куда народ вел. А если он их вел к тому, кто велел волхва убить? Если эти — в белом — должны были Белояра встретить? Не встретили, волхва не выручили и не убили, осталось их всего трое, да и то — один раненый. Вот тебе бы поручили встретить толпу людей и привести в нужное место, а их кто-то перехватил. Отбить ты их не можешь: мало вас, а тайна — куда и к кому их вести надо было — может открыться. Что бы ты сделал?

— Так. Выходит, они должны были в Куньем городище заночевать, а оттуда их забрали бы те, которые в белом? И куда-то увели бы. Мы между ними встряли… нет! Это те, кто от Иллариона ушел, не утерпели, захотели посчитаться. А для «белых» все это неожиданно оказалось. Они с ходу сунулись — не вышло. Теперь один побежал докладывать, а двое следить остались. Кхе! Тогда понятно! Надо в Ратное побыстрее добираться, пока тот не смотался, куда надо, и подмогу не привел. А уж в Ратном-то…

— Помог я тебе, деда?

— Да, про Белояра я не подумал.

— А ты мне поможешь?

— А зачем? Сказал, что сам придумаешь. Вот и думай.

Снова по лесной дороге медленно тянется санный обоз. Подмерзший за ночь снег снова «поплыл» на солнечных местах, того и гляди начнут появляться проталины. Но впереди небо уже затягивается снеговыми тучами, прогноз Ильи подтверждается, но обозу от этого легче не станет — мокрый, липкий снег завалит дорогу, сани начнут в нем вязнуть, вытягивая из лошадей последние силы.

В новых санях лежать неудобно, Донька не Илья, даже не подумала, как устроить раненых. Воняет не то гнилью, не то еще какой-то гадостью, сама Донька сидит нахохлившись, кажется, даже подремывает. Сначала попробовала было ворчать, но после Афониного окрика заткнулась.