Читаем без скачивания Мимо денег - Анатолий Афанасьев

— Хватит загадок, — вспылил Трихополов. — Есть что сказать, говори. Нет — пойдем водку жрать.

— «Токсинор», — сказала цыганка.

— Что — «Токсинор»? При чем тут «Токсинор»?

— Кому фирму отдал, дурашка?

— Сабурову… Погоди, Галя. Что ты вдруг вспомнила? Давно обсудили всю цепочку. Отсюда до Техаса. Комбинация рутинная.

— Кто такой Сабуров?

— Как кто? Известный психиатр. Мой врач. Человек солидный, незапятнанный. По всем характеристикам подходит. Фигура оптимальная. Ни он ничего не заподозрит, ни его. Что тебя, собственно, беспокоит?

Цыганка сбросила его руки со своих колен, обожгла презрительным взглядом.

— Зазнался, любимый, а ведь я предупреждала. Сабуров — посвященный седьмой ступени. Он там бывает, куда тебе ходу нет. А ты его посадил под боком, да еще подтравливаешь, как зайца. Уму непостижимо!

Трихополов закурил, чтобы дать себе передышку. Как всегда, он склонен был верить ведьме. В ее мистических бреднях таился вполне реальный смысл. Обычно ему нравилось разгадывать ее шарады, но не сейчас. Он чувствовал странную усталость, как на краю какой-то подступившей, но еще недостаточно проявившейся болезни. Заговорил почти оправдываясь:

— Сабуров выжил из ума, увлекся молоденькой шлюшкой, потерял голову. Забавно за ним наблюдать. Это доставляет мне удовольствие. В чем, собственно, ты меня упрекаешь?

— Эта девушка — не шлюшка, и профессор не тот, за кого ты его принимаешь.

В огненном взоре Трихополов увидел незнакомое выражение: так смотрит строгая мамаша на расшалившегося дитятю, прежде чем отвесить оплеуху.

— Она тоже посвященная? И какой ступени?

— Она моя бывшая ученица.

— Что?

— Мир тесен… Я преподавала в той школе, где училась Берестова.

— Ты? Преподавала?

— Удивлен? Думал, я только махала юбками на сцене да ублажала вашего брата? Как же ты не наводил обо мне справки? Это прокол, Илюшенька! Да еще какой!

Трихополов действительно растерялся, вечер преподносил сюрприз за сюрпризом. В досье на Жемчужную, конечно, упоминалось, что она окончила педагогический институт имени Ленина, но не было ни слова о ее практической деятельности. Как это возможно? За что он платит Мамедову?

— Не раздувайся, Илюшенька. — Галина Андреевна осталась довольна произведенным впечатлением. — Понимаю, кое-кому не поздоровится.

— Что же ты преподавала, позволь спросить? Вождение на метле? Читала детишкам Камасутру?

— Английский язык… всего один год. Аня была моей любимой ученицей. Можно сказать, дружили… Она же потом поступила в Иняз, верно?

— Мне-то откуда знать?

— Так вот, любимый, девочка не шлюшка, как бы тебе этого не хотелось. И даже не убийца, как вы ее объявили.

— Кто же она?

— Никто. Просто женщина. Самая обыкновенная. Знаешь, что это такое? Не отвечай, не знаешь… Я объясню. Есть мужское начало Ян, и женское — Инь. Чистых воплощений, естественно, не бывает, но некоторые особи приближаются к образцу. Природа создает их, как напоминание о первооснове. Мужчин с явным знаком Ян я не встречала, хотя они тоже должны быть, а женщина Инь — это и есть Аня Берестова.

— Я ее видел, правда, издалека. Ничего особенного. Телка реальная, как определил бы Мостовой. Позвони в сервис «Услада» — десяток таких прибежит.

— Нет, не прибежит. А если прибежит, ты ее не узнаешь.

— Почему?

— Женщину Инь можно только почувствовать. Для этого надо иметь качества мужчины Ян. У тебя они отсутствуют, милый олигарх.

— Спасибо и на этом.

Трихополов ощутил укол самолюбия, но сама тема не представляла для него интереса. Он не хотел углубляться в очередную заумь Галины Андреевны, тем более зная, к чему это приведет. Цыганка, когда закусывала удила, умела уязвить как-то по-особенному, так, что не придерешься.

— Ты отвлеклась… Пусть девка будет кем угодно, но почему я должен опасаться Сабурова, вот что любопытно? Или это тоже из области всяких Бин и Хуин?

— Немедленно избавься от обоих.

— Даже так?

— Сабуров не на шутку увлекся женщиной Инь. Иначе и быть не могло. Ситуация взрывоопасная. Он на пороге прозрения. Его силы прибывают стремительно. Ты даже не представляешь, что может случиться, когда он почувствует себя загнанным в угол.

— Все. Достаточно. — Трихополов вторично сплюнул на ковер, но не хватило слюны и получилось неубедительно, какой-то детский «пссик». — Послушай теперь сюда. Много я слышал от тебя всякой чертовщины, но это уже за гранью. Мы же отлично ладим, Галя. Из-за чего ты завелась? Чего тебе не хватает?.. Давай решим так. Насчет Сабурова и, повторяю, его шлюхи. Я приму меры, но с условием, что ты больше не вмешиваешься в мою личную жизнь. Я же не вмешиваюсь в твою. Не летаю с тобой на Лысую гору.

— Какие меры, любимый?

— Обычные. Исчерпывающие проблему. Довольна?

— Когда?

— Что — когда?

— Когда примешь?

— Не вижу причин для спешки. Не так все просто. Не хочется спугнуть одного карася. Не волнуйся, радость моя, все под контролем… Честно говоря, мне самому осточертел этот возомнивший о себе хам. Гипнотизер хренов. Полагает, что он мне ровня. А на самом деле обыкновенное совковое мурло.

— Под карасем подразумеваешь вонючего старого американца?

— Разумеется, Энтони Джонсона. Ключи от «Токсинора» теперь у него. Надо обмозговать, под каким соусом подать несчастный случай с психиатром. На американца у меня большие виды.

— Ты ничего не понял, Илюша. Ты так ничего и не понял… — цыганка обреченно вздохнула.

— Что я должен понять?

Вместо ответа Галина Андреевна потянулась и с неожиданной силой прижала его голову к своей вместительной, пышной груди.

ГЛАВА 7

Аллах акбар, майор!

Сидоркин долго воевал в пустоте, устраивал засады, скрывался в ущельях, погружался в подземные воды, прыгал с парашютом, но ни разу, ни в одном из сновидений ему не удалось уклониться от побоев. Все схватки заканчивались одинаково: набегал откуда-то сбоку волосатый детина, но не настоящий, не во плоти и крови, а вроде глиняного Голема, с рысьими, поблескивающими глазками, заносил карающую длань и, со словами (одними и теми же): «Получи, ментяра, откат!» — вколачивал его в землю по шляпку.

Когда Сидоркин на пятые сутки пришел в сознание и обнаружил себя лежащим на кровати в больничной палате, то первая нормальная мысль, пришедшая в голову, опять связалась с глиняным волосатым чудовищем. Настороженно обведя еще смутным взором открывавшееся пространство — белые стены, дверь, умывальник, окно с полураспахнутой форточкой, — с опаской подумал: не иначе под койкой затаился, сучара!

Потом, словно проявленное на сетчатке глаз, проступило все произошедшее с ним, и Сидоркин глухо, обиженно застонал, как пораненный волк, подыхающий в укромном схороне. На протяжный, заунывный звук подоспела длинноногая девушка в туго затянутом белом халате, и это был первый человек, с которым он вступил в контакт после долгих, сумеречных странствий на грани света и тьмы. Девушка поразила его тем, что в ней не было и намека на опасность. Теплая волна благодарности хлынула в душу, с блаженной улыбкой он спросил:

— Если я не в раю, то где же?

Девушка ответила небрежной улыбкой:

— Нет, не в раю. Это больница. Отделение травматологии.

— И вы не ангел?

— Нет, я медсестра Даша.

— А я травмированный Тоша. Подойди поближе, медсестра.

— Зачем?

— По секрету что-то скажу.

Девушка приблизилась, и Сидоркин ловко ухватил ее за руку.

— Давай поцелуемся, Даша. Если не противно.

— Надо же! — Девушка была ошарашена, но не смутилась ничуть. — Сколько прыти! А доктор думал, помрешь.

— Никогда не верь докторам, — нахмурился Сидоркин. Попробовал повалить ее на себя, но девушка мягко высвободила руку. — Не хочешь? — огорчился майор.

— Возможно, когда-нибудь позже, — совершенно серьезно пообещала она. — Боюсь, сейчас тебе не под силу.

— Позже так позже, — легко согласился Сидоркин.

На третьи сутки самостоятельно добрел до туалета, а ближе к вечеру в палате возник старлей Сережа Петрозванов. Его толоконный лик окончательно вернул Сидоркина в суровую реальность, по сравнению с которой любая фантазия казалась пресной. И дело не в том, что в этой реальности монстры нападали на людей и пили из них кровь; и не в том, что старики подыхали с голоду, а свеженькие, как окорока, бандюки раскатывали на иномарках в обнимку с обкуренными подружками; и не в том, что богатый ворюга ежедневно вещал с экрана о свободе и справедливости, — это все как раз ерунда, хаотичное смешение понятий, свойственное угасающей цивилизации; исключительность момента заключалась в том, что он, майор Сидоркин, потерпев страшное поражение, по-прежнему продолжал ощущать себя частичкой этого перевернутого с ног на голову мира и ему по-прежнему это нравилось.