Читаем без скачивания Туарег - Альберто Васкес-Фигероа

Затем он пересек огромный зал ожидания с заплеванным мраморным полом и длинными скамьями, на которых спали, вцепившись в свой нехитрый багаж, целые семьи, и, наконец, миновал входную дверь, остановившись на самом верху широкой лестницы, чтобы оглядеть просторную площадь и окружавшие ее массивные здания.

Ему стало не по себе при виде каменной стены с окнами, дверьми и балконами, почти наглухо замкнувшей пространство, и он недоверчиво тряхнул головой, когда в нос ударила волна самых разных, абсолютно неизвестных тошнотворных запахов, которые налетели на него, словно оголодавшие попрошайки, ожидавшие его приезда.

Это не был запах человеческого пота, экскрементов или разложившегося трупа животного. Это также не был запах тухлой воды, старого колодца или козла в период течки. Он был не таким резким, менее заметным, но все равно неприятным для обоняния человека, привыкшего к открытому пространству. Запах скопления людей, тысячи разных блюд, готовящихся близко друг от друга, мусорных баков, опрокинутых на тротуар голодными бродячими собаками, и клоак, вонь которых просачивалась наружу через канализационные люки, словно весь город был возведен – и ведь так оно и было – на глубоком море испражнений.

Воздух был густым. Неподвижным и густым в жаркой ночи. Влажным, соленым, неподвижным и густым. Воздух, отдающий серой и свинцом, плохо сгоревшим бензином, тысячи раз пережаренным маслом.

Он стоял, не двигаясь, решая, то ли ему углубиться в спящий город, то ли вернуться и поискать убежища на одной из тех длинных скамей в ожидании дневного света, но тут из здания вокзала появился человек в потрепанной форме и красной фуражке, прошел мимо Гаселя и, спустившись на последнюю ступеньку, обернулся и посмотрел на него.

– Что-то случилось? – поинтересовался он и в ответ на молчаливый отрицательный ответ понимающе кивнул головой. – Ясно… – сказал он. – Ты впервые попал в город… Тебе есть где переночевать?

– Нет.

– Я знаю одно место недалеко от дома… Может быть, тебя примут. – Заметив, что Гасель замер в нерешительности, сделал широкий жест, приглашая его последовать за ним. – Идем! – сказал он. – Не бойся… Я не собираюсь тебя обокрасть.

Гаселю понравилось лицо человека – усталое, изборожденное морщинами от тяжелой жизни, почти бескровное из-за многочасовой работы по ночам, с красными, воспаленными глазами и блеклыми усами, грязными от никотина.

– Идем… – настаивал он. – Я знаю, что значит чувствовать себя одиноким в таком городе, как этот. Я приехал сюда пятнадцать лет назад. У меня было еще меньше багажа, чем у тебя, и сыр под мышкой… – Он засмеялся над самим собой. – А вот теперь погляди-ка… У меня есть даже форма, фуражка и свисток…

Гасель спустился к нему, и они пересекли площадь в направлении широкого проспекта, открывавшегося с другой стороны, по которому время от времени проезжал какой-нибудь одинокий автомобиль.

Почти посередине площади человек повернулся и внимательно посмотрел на него.

– Ты действительно туарег? – поинтересовался он.

– Да.

– Это правда, что ты не показываешь лицо никому, кроме семьи и близких?

– Да.

– Тогда здесь у тебя возникнут проблемы… – заключил он. – Полиция не допустит, чтобы ты ходил с закрытым лицом… Им нравится держать нас под контролем… Каждый с удостоверением личности, фотографией и отпечатками пальцев. – Он сделал паузу. – Сдается мне, что у тебя никогда не было удостоверения личности… Или было?

– А что такое удостоверение личности?

– Вот видишь? – Они возобновили движение. Мужчина шел не спеша, словно не особенно был заинтересован в том, чтобы добраться до дома, и ему нравились ночная прогулка и беседа.

– Ты счастливчик… – продолжил он. – Счастливчик, если смог прожить без него все это время. Но скажи, какого черта ты забыл в городе?

– Ты знаком с министром?

– Министром? Каким министром?

– Али Мадани.

– Нет! – быстро ответил тот. – К счастью для меня, я не знаком с Али Мадани… И надеюсь, что никогда с ним не познакомлюсь.

– Знаешь, где я его могу найти?

– Полагаю, в министерстве.

– А где находится министерство?

– Вниз по этому проспекту, все время прямо. Когда дойдешь до набережной, справа. Серое здание с белыми навесами. – Он улыбнулся. – Но советую тебе не подходить к нему близко. Говорят, по ночам слышны крики заключенных, которых пытают в подвалах. Хотя кое-кто уверяет, что это стенают души тех, кого убили там, внизу. На рассвете трупы вытаскивают через заднюю дверь в крытый фургон.

– Почему их убивают?

– Политика… – сказал он с отвращением. – В этом проклятом городе все оправдывает политика. Особенно с тех пор, как Абдуль эль-Кериб разгуливает на свободе. Что-то будет! – воскликнул он и махнул рукой в сторону боковой улицы, куда и направился, пересекая проезжую часть. – Идем! – сказал он. – Нам сюда.

Однако Гасель отрицательно мотнул головой и показал в ту сторону, куда уходил проспект.

– Нет… – сказал он. – Я пойду в министерство.

– В министерство? – удивился мужчина. – В такое время? Зачем?

– Мне надо видеть министра.

– Но ведь он там не живет. Только работает. Днем.

– Я его подожду.

– А поспать?

Железнодорожник хотел было что-то сказать, но тут он внимательно оглядел Гаселя, заметил свернутые в длинную трубу ковры, которые тот прижимал к телу, почувствовал решимость в глубине темных глаз – там, в щели между покрывалом и тюрбаном, – и вдруг ему стало не по себе, хотя он не знал, чем именно это объяснить.

– Уже поздно! – неожиданно объявил он, чувствуя, как его охватывает внезапная тревога. – Уже поздно, а мне завтра на работу.

Он поспешно пересек улицу, рискуя попасть под колеса тяжелого мусоровоза, и растворился в темноте улочки. Несколько раз мужчина оглянулся, чтобы убедиться в том, что туарег не идет за ним следом.

А тот даже глазом не повел в его сторону. Подождал, пока мусоровоз со своим смрадным грузом исчезнет из виду, и пошел дальше по широкому, скудно освещенному проспекту: высокая фигура в развевающихся на ветру одеждах, нелепая и анахроническая на фоне городского пейзажа – тяжелых зданий, темных окон, запертых подъездов. Абсолютный хозяин спящего города, на который претендовал еще только бродячий пес.

Позже проехала желтая машина, а потом его окликнула какая-то женщина, стоявшая у дверей подъезда.

Он почтительно приблизился, и его смутили ее декольте и юбка с разрезом, из которого выглядывала нога. Впрочем, она сама смутилась еще больше, как только хорошенько его разглядела в свете уличного фонаря.

– Чего ты хочешь? – спросил он с некоторой робостью.

– Нет, ничего… – извинилась проститутка. – Я обозналась. Доброй ночи!

– Доброй ночи!

Он продолжил свой путь, и двумя улицами ниже его внимание привлек глухой шум, усиливающийся по мере его продвижения: это был монотонный и несмолкающий гул, который ему не удавалось распознать, но который напоминал удары гигантского камня об утрамбованную землю.

Он пересек широкий бульвар, которым, похоже, заканчивался город, и, когда зашел за линию высоких фонарей на самой границе песка, смог разглядеть в их свете широкий пляж, в глубине которого яростно разбивались огромные волны, вздымающие к ночному нему белые гребни пены.

Он застыл в изумлении. Из черноты неожиданно рождалась чудовищная масса воды – он даже представить себе не мог, что такая существует на свете. У нее завивался гребень, она поднималась все выше и обрушивалась на землю с глухим грохотом, а затем с шипением отступала, чтобы возобновить атаку со свежими силами.

Море!

Он понял, что это и было чудо – море, о котором столько рассказывал Суилем и о котором почтительно отзывались самые отважные путешественники, которым доводилось ночевать у него в хайме, и, когда одна длинная, самая дерзкая, волна стремительно бросилась по песку вперед, чуть было не замочив его сандалии и лизнув край гандуры, на него навалился такой страх, что он даже не сумел отпрыгнуть назад, чтобы спастись бегством.

Море, из которого когда-то появились на свет его предки гараманты, море, которое омывало сенегальские берега и в которое приходила умирать великая река, служившая границей пустыни на юге. Морем заканчивались пески и весь известный мир, дальше, за ним, обитали только французы.

Море, которое он и не мечтал когда-нибудь увидеть, такое далекое для него, словно самая дальняя звезда крайней Галактики, непреодолимая граница, поставленная самим Создателем перед «Детьми Ветра», которые века бродят по всем землям и всем песчаникам.

Он достиг конца своего пути, и знал это. Море являлось краем Вселенной, а шум его ярости – голосом Аллаха, который взывал к нему, предупреждая, что Гасель переоценил свои силы и зашел дальше, чем он дозволял имохагам пустыни. Приближается момент, когда ему придется отвечать за свою неслыханную дерзость.