Читаем без скачивания Кока-гола компани - Матиас Фалдбаккен

На кухню притаскивается Лониль. Он разделся до пояса и на своей маленькой грудной клетке нарисовал крестик. «Ну ни хрена себе телосложение», думает Симпель, как он думает практически всякий на хер раз, когда видит Лониля (или Мома-Айшу) без одежды. «Просто не верится, до чего к дьяволу сильны Мома-Айшевы негритянские гены, что они напрочь забили унаследованные от меня, с моей анатомией мешка с картошкой, гормоны роста. Уж это надо блин постараться, чтобы выправить столетия переживаемого белым человеком упадка, а вот ей, бля, это удалось», думает он и машинально тянет руку, чтобы по-отечески похлопать Лониля по плечу, но отдергивает ее из страха перед последствиями. Остается сидеть, смотрит, как мальчонка роется в холодильнике.

— Если хочешь карпаччо, я тебе сделаю, ты же знаешь, Лониль, говорит Симпель.

— Ага, говорит Лониль.

— Что ага? Ага, что ты хочешь поесть, или ага, что ты знаешь, что это я должен тебе готовить его?

Это все. Больше Лониль не произносит ни звука, пока они ближе к вечеру не заявятся в школу. Симпель ругается из-за того, что Каско не пришел, хотя он не имеет понятия, который сейчас час.

— Угомонииис, Симпель. Ти же дажи не знаааишь, скока времени, успокаивает Мома-Айша.

— Я чувствую, что уже четыре. Ну точно уже, черт подери. Ну, блин, если Каско не появится, я его четвертую.

Симпель стреляет еще одну сигаретку у Мома-Айши. Прежде чем закурить, он какое-то время сидит, вертя ее в пальцах. Мома-Айша всё еще читает всё ту же страницу в газете. Симпель подумывает уже, не сдурела ли она совсем. Эта мысль уже не впервые закрадывается ему в голову. В тех случаях, когда он, вспылив, задавал ей вопрос «Ты че, сдурела?», она отвечала, по-женски/по-матерински снисходительно улыбаясь и покачивая головой: «Ти же саам ни панимаааишь, о чем ти гаварииишь, Симпельчик мой». Симпель, со своей стороны, уверен, что сразу видит, кто идиот, а кто нет. «Пусть к чертям собачьим не смеет лишать меня права считать людей дураками, с этой своей сраной готтентотской мудростью», думает он раз за разом. В общем и целом Мома-Айша умело вворачивает аргументы типа мне-известно-нечто-чего-тебе-не-дано-знать-без-моего-жизненного-опыта-и-интуиции — в стиле noble savage[5] — что легко сбивает Симпеля с панталыку. Приводимые Мома-Айшей аргументы нередко того типа, что душат любые зачатки дискуссии на корню; иными словами, в их браке нет места достижению вершин диалогического общения; в остальном же у них все обстоит совсем неплохо; да и нельзя сказать, что умение вести друг с другом задушевные беседы является гарантией сохранения хороших отношений.

Присутствие Лониля на кухне не дает Симпелю покоя. По нему, так сидел бы Лониль постоянно в своем углу да чирикал по полу. Когда Лониль слоняется повсюду, он не в состоянии сосредоточиться ни на чем; невозможно поспорить с тем, что как только Лониль выходит из своего угла и прекращает быть интровертом, все летит кувырком. Симпель пялится в столешницу в ожидании катастрофы, он боится, что вот-вот вспылит. Он бы предпочел попридержать свою взрывчатую энергию для более важных дел, но ему не остается ничего другого, как именно взорваться, когда Лониль хватается за полный литровый пакет молока и расплескивает его по всему содержимому холодильника.

— ДА ЧЧЧЕЕЕЕРТ ТЕБЯ ДЕРИИИИ, ЛООНИИЛЬ! ТЫ ЧТО ЭТО ДЕЛАЕШЬ?!? КАКОГО ЧЧЧЕЕЕЕРРРТА ТЕБЕ ТАМ НАДО БЫЛО!?! ЛОНИЛЬ! ОТВЕЧАЙ МНЕ! КАКОГО РОЖНА ТЕБЕ ТАМ К ЕБЕНЕ МАТЕРИ НЕ ХВАТАЛО?!?

— Сиимпель, эта жи всего нимножка молоко, говорит Мома-Айша упокаивающим тоном.

— ДА НАСРАТЬ МНЕ НА ЭТО, ТОЛЬКО ЗАБЕРИ ОТ МЕНЯ ЭТОГО МАЛЕНЬКОГО ГАДА! НЕМНОЖКО МОЛОКА!?! ДА ЭТО К ЕБЕНЕ ФЕНЕ ЦЕЛЫЙ ЛИТР!!! А НУ, УБЕРИ ЕГО ОТСЮДА, ЧТОБ Я ЭТО ЧЕРТОВО ОТРОДЬЕ НЕ ВИДЕЛ НА КУХНЕ!

Симпель опасается сам оттащить Лониля в его комнату — или, вернее сказать, в закуток, который они называют детской — боится, что тот укусит его за руку или пнет по гениталиям. Мома-Айша без лишних разговоров берет это на себя. По пути в закуток Лониль висит в ее руках плетью. Там он вновь принимается за декорирование пола, в то время как Симпель с неохотой опускается на колени, чтобы подтереть растекающееся из холодильника по полу молоко. Мома-Айша возвращается и снова садится читать газету, все на той же странице. Симпель ругается и причитает, выкручивая тряпку, набухшую молоком, в раковину на кухне. В десять минут пятого в дверь звонит Каско.

— Да уж ты блин вовремя, Каско, а то нуклеарная семья тут у нас чуть в мелкие дребезги не разлетелась, с горечью говорит Симпель в домофон.

Пока Каско поднимается по лестнице, Симпель успевает забросить в себя один миллиграм ксанакса. Каско, со своей стороны, стоя в дверях, так и сияет обеспеченной, благодаря снегу, уверенностью в себе. Он занюхал пару жирных линеек перед выходом из дома, а с собой ему запасов хватит, чтобы продержаться целый вечер. Рождественский праздник больше не пугает его, так скажем. Заботы испарились из его башки с той же скоростью, с какой исчез в носу снег. По мнению Каско, дома у Симпеля, Мома-Айши и Лониля все выглядит просто кошмарно; стоит вспомнить, что родители Каско, невзирая на всю свою толерантность и терпение, воспитывали его в строгих и весьма гигиеничных рамках. Во-первых, похоже, в этой квартире уже сто лет не убирались, что само по себе абсурдно, поскольку они въехали-то в нее всего пару недель тому назад. Во-вторых, все поверхности, покрытые линолеумом или пластиком, исчерканы лонилевыми черточками и крестиками. В-третьих, запашок там стоит тот еще, в каждой семье есть свой особенный семейный запах, пусть так, но без знакомства с этим семейным запашком Каско очень бы хорошо обошелся. В-четвертых, каждый из не слишком многочисленных предметов обстановки, находящихся во владении семьи, размещен в квартире до осатанения небрежно, и расставлены они все вкривь и вкось. В-пятых, не плохо было бы намекнуть, что такая комбинация материалов, как объедки и сигаретные бычки, является в значительной мере деликатным объектом. В-шестых, разлитое по всей кухне, где между сидящими там Мома-Айшей и Симпелем угадывается некая семейная ситуация в развитии, молоко не особо способствует улучшению общего впечатления. Каско здоровается с Мома-Айшей и тщится пристроиться поаккуратнее за кухонный стол, не вляпавшись в молоко, на подтирку остатков которого Симпель, очевидно, решил положить с прибором. Симпель не замечает, что Каско так накачан снегом. Да это, в общем-то, и не важно. Рукопожатием он обменивается с Симпелем, только усевшись за стол. Первое, о чем спрашивает Симпель, это нельзя ли у него стрельнуть сигаретку. Каско извлекает пачку Лаки Страйк и спрашивает, радуется ли Лониль предстоящему празднику елки, на что ему отвечают, что Симпель не имеет ни малейшего к черту понятия о том, понимает ли Лониль вообще, что они идут на праздник; елки зеленые, ведь с этим чертенком вообще невозможно общаться. Каско спрашивает, какие тогда у них основания идти на праздник — они ведь как бы ради Лониля туда собираются?

— Мы туда собираемся ради гребаного принципа, пора бы уж к ебене матери понять, слышит он в ответ.

Каско соображает, что лучше эту тему не поднимать — если он не хочет нарваться на разлив желчи и поток сарказмов, а он этого не хочет, ни сейчас, ни в другое время, — а просто хочет сделать свое дело без ненужных вопросов. Ему ничего не стоит снисходительно смотреть на такие мелочи, когда он принял такую кучу кокаина. Разговор как-то не клеится, пока бразды правления не берет на себя Симпель, а Симпель работает, по всей видимости, над тем, чтобы загладить свою выходку из-за молока; возможно, он совершенно сознательно придерживает язык до тех пор, пока ксанакс не явит своего действия, приглушив всегда наличествующую бурю раздражения и беспокойства, бушующую в нем. После добрых десяти минут производимого Мома-Айшей шуршания газетой (шуршания, вызванного мелкими движениями, не перелистыванием), Симпель прекращает игру в молчанку и спрашивает Каско, упоминал ли папа Ханс новый видеоконцепт; Симпель со своей стороны признается, что ему он показался недурным. Мома-Айша, очевидно, ничего об этом концепте не слышала, потому что она откладывает газету и спрашивает, о чем это они говорят. Каско быстренько рассказывает о том, что происходит, и Мома-Айша спрашивает, почему Симпель ничего ей не рассказал об этом. Симпель оправдывается тем, что, мол, думал, что ей будет неинтересно, но понимает, что это жидкое оправдание.

Примерно в половине пятого Симпель поднимается и говорит, что пора. Каско наблюдает, как он накручивает пару кругов по гостиной, прежде чем собирается с духом и говорит натужно-приятным отеческим голосом: «Ну вот теперь нам пора на елку, Лониль! Иди сюда, мы поможем тебе одеться». Затем ему приходится повторить это еще пять раз, прежде чем Лониль откликается: «He-а». «Пойдем, пойдем», гнет свое Симпель. «He-а», повторяет Лониль. «Еще как пойдем!» снова говорит Симпель, и так они продолжают перекидываться репликами, пока Симпель не повышает голос и Мома-Айша не находит, что придется встрять. Она откладывает в сторону нескончаемую газету и выходит в гостиную, где ей удается поставить Лониля на ноги, а затем и исхитриться и напялить на него уличную одежду. Каско идет за ними и зашнуровывает туфли возле входной двери. Натягивая спортивную куртку, Симпель просит Мома-Айшу проводить их до первого этажа. «Помоги мне выставить его на улицу, если мы хотим, чтобы у нас вообще что-нибудь сегодня получилось», ноет он. Лониль совершает три попытки удрать в комнату Мома-Айши и Симпеля, в последний раз он крепко цепляется за ножку кровати. Мома-Айша старается уговорить его, выманить как-нибудь, а Симпель все это время стоит, сыпля ругательствами, и поглядывает на Каско с беспомощностью во взоре. «Если этот вечер пройдет безболезненно, я, вот чтоб мне треснуть, влезу на стол в гостиной и нарисую на потолке огроменный такой к дьяволу крест», бубнит он. Каско кивает. Он чувствует в этой ситуации непоколебимую уверенность в себе, хотя он знает, что это благодаря мощным химическим соединениям, которых не было бы у него, если бы не Айзенманн со своими запасами. Каско предлагает Симпелю жвачку, но Симпель отказывается; приходится Каско как миленькому жевать свою жвачечку самому, что он и делает неестественно лихорадочно. Симпель пялится на ходящие ходуном мышцы челюстей Каско; Каско не отводит взгляда; все это молча.