Читаем без скачивания Том 2. Трущобные люди. Рассказы, очерки, репортажи - Владимир Гиляровский

Далеко ли мы ушли от того времени?!

Сыщики

Раздался последний звонок к отходящему почтовому поезду, за ним свисток обер-кондуктора, два ответных свистка машиниста, и паровоз, пыхтя и шумно выбрасывая белые клубы дыма, потащил за собой длинный ряд вагонов…

— Ну?

— Ничего, ни одного подходящего рыла… За одним я в вагон вошел, уж очень подозрителен… сперва так и думал, что из тех, да оказался причетник со священником едет… А ты?

— Ничего. Не могу и представить, где они теперь… Ударимся в ночлежные, может, там что добудем… А работа громил, — такой верный удар насмерть, опять взломы чистые и коловорот цел…

Так разговаривали двое мужчин в пальто и чуйке, за несколько минут перед тем смотревшие пристально в лицо каждого пассажира, проходившего в вагоны.

— Так поехали?

— Да, только пойдем выпьем по рюмке, а то глотка пересохла.

У буфета, когда они подошли к нему, стоял пьяный немолодой мужчина и ел бутерброд.

— Разве поезд ушел? А? — обратился к лакеям стрелой влетевший молодой человек в коротеньком пальто и, не дождавшись ответа, пробежал к толстяку с бутербродом.

— Вася, ты куда? — спросил его тот.

— Сюда… надо съездить недалечко, да опоздал, скверно…

— А ты куда?

— Обедать собрался… в трактир куда-нибудь думаю… Домашнее все надоело.

— В трактир? Ну поедем вместе… Селяночку со свежей рыбкой…

— Ну, а как дела? — продолжал толстяк, расплачиваясь за бутерброд.

— Ничего… дельце наклюнулось… На Садовой… и хорошее, капитальное… коловорот, я тебе скажу… — продолжал на ходу вошедший.

Чуйка и пальто толкнули друг друга локтем, расплатились, перешепнулись и пошли.

До них долетели слова молодого: «одним ударом… череп вдребезги… крови лужа… и три тысячи кроме мелочи… три тысячи! А?».

— А? Каково? Нет, ты скажи, каково? А все рюмка водки сделала. Говорил ведь я, что не Сережка…

— Это что-то новое… Молодого-то я видал где… А кто толстяк… Ну счастье!.. Слушай же: ты поезжай в Татарский и жди, а я, чтоб не навлечь подозрения, отправлюсь за ними. Так?

— Так? Дурак? А если они разделятся, тогда как? Нет, уж ехать вместе, ежели что — один за одним, а другой за другим… Якши?

— Якши…

Они взяли извозчика и, не выпуская из виду толстяка и молодого, быстро мчавшихся на маленьких санях, поехали за ними.

— Позвольте узнать ваше имя и фамилию! — подойдя к толстяку, аппетитно уписывавшему в трактире селянку, спросил виденный нами на вокзале мужчина в пальто.

— Это зачем вам и кто вы?

— Не ваше дело: я у вас спрашиваю имя, фамилию и звание.

— Как, черт побери, не мое дело? Да ведь имя-то мое, так, значит, мое и дело… Вася!

— А? — не глядя на него, бросил спрашиваемый, продолжая что-то быстро писать на полулистке бумаги.

— Ну-с, отвечайте…

— Да на каком основании вы спрашиваете?

— Вот на каком. — «Пальто» вынул из кармана свою фотографическую карточку за стеклом, с надписью, и показал ее.

— Ну так что же?

— Если не ответите, я вас обоих приглашу куда следует…

— Что такое? — кончив писать и складывая бумагу, обратился Вася.

— Позвольте узнать, что вы написали?.. Дайте бумагу…

— Вася, что же это? Я ровно ничего не понимаю… Нас хотят пригласить «куда следует»… За какие такие радости?

«Вася» посмотрел на карточку, потом на «пальто» и расхохотался…

— Э-эх, горе! Нате, читайте!..

«Пальто» с жадностью начал читать… Лицо его изменялось все более и более, и, наконец, он, низко поклонившись, рассыпался в извинениях и вышел на улицу, где ждал его и чуйка:

— Ну, распорядился об?..

— Кукиш с маслом распорядился об… ты все, дурак, виноват!.. Убийцы, убийцы!.. Приезжие убийцы!.. Еще слава богу народ не скандальный, а то было бы…

— А кто же? Откуда они все знают до подробности? — Откуда? Были там и знают… Разнюхали!.. Читал

я их заметку… То есть так расписал, так расписал, будто собственноручно убивал и грабил, до последней мелочи… Положение трупа, величина раны и даже самый предсмертный стон изображен… все!

— Да кто же они? Кто?

— Кто? Кто? Репортеры газетные, вот кто!..

Новое слово

Иванов запер дверь, чтоб ему не мешали, сел за стол у окна, вынул из толстого портфеля лист бумаги и сел писать, склонив голову набок и оттопырив губы.

«Сегодня в семнадцать часов, пятнадцать минут пополудни при производстве штукатурных работ в ремонтируемом трехэтажном доме, арендуемом частным предприятием пищевиков Л. Ч. Д. на углу Трибунной улицы и Кислощейного переулка, обвалились леса, при чем произошло упадение 12 человек рабочих».

Иванов остановился и шмыгнул носом.

— Упадение?.. Упадение… — подумал он, подняв голову и отыскивая на потолке решение затруднившего его ум вопроса.

— Упадение… Как-то… неловко… Будто и некультурно… У-па-де-ни-е… Ах, надо упадание.

Иванов переправил «е» на «а».

— Ну-с, упадание… Н-да-с… И это что-то как будто не так… Это нельзя… В данном случае невозможно сказать: упадание. Это значит упадали, да не упали совсем… А тут телесное повреждение со смертным случаем… Как же быть? Гм…

Задумался.

— Сегодня произошло упадание… упадение… Постой!.. Постой!.. Произошел… падеж… Это лучше будет… Да, теперь верно: падеж… На-ко вот из-за

какого-то пустого слова приходится использовать ножичек.

Вынул ножичек, открыл, дохнул на него, полюбовался яркой сталью, выскоблил осторожно слово «упа-дание», вместо него написал «падеж» и стал читать вслух:

— …Произошел падеж двенадцати человек… И опять задумался.

— Падеж? Словно падеж скота… Нет, не годится. Надо что-нибудь другое измыслить. Падеж… Упадок… Упадутие… произошло падалище… Тьфу!

Иванов вскочил с места, прошелся из угла в угол, потер себе лоб и снова уселся.

— Из одного паршивого слова весь протокол изгадил… Упади они в воду, утони — ну и простое дело — написал — произошла утопия двенадцати человек… Ну, как же? Как же? Падание… упадание… произошла падаль… падаль… Фу, какая мерзость… Падалка?.. Нет… Упадие, что ли? Постой! Сего числа произошло… Сего числа… произошло… Нашел!

Произошло упадутие…

Он стал размахивать руками и в такт притопывать ногой:

— У-па-ду, у-па-ду У-паду-па-ду-па-ду…

Он взялся за ножичек, хотел скоблить, но сразу скис.

— Упадутие… Что-то уж очень глупо… Вроде надутия…

И опять радостно улыбнулся.

— Ах, я глупый, да ведь слово-то есть! — Подскоблил и написал: «упадок».

Вот это так. Читает:

— Произошло упадок… Не грамматично… Надо «произошел упадок», а не произошло… Потому упадок он. Упадок рода мужественного… Упадок… человека… Опять не так!.. Это можно сказать относительно упадка нравственности одного человека… Но в рассуждении физического естества двенадцати рабочих… упадение… падкость, падалица… Тьфу! Индо в пот бросило…

Вот как напишу — крушение… — И задумался.

— Крушение поезда… Крушение буржуазного строя… Крушение.

Он наобум стал перебирать все слова, которые ему приходили в голову: «кантон, район, фокстрот… пискология… упадутие… падалище… упадок…»

Он безумными глазами смотрел в окно на противоположный забор, где красовалась афиша Мейерхольда, выделяясь самыми крупными буквами из других.

В написанном заново протоколе значилось;

«Произошел пандат двенадцати рабочих…»

Корнет савин

Более 30 лет имя корнета Савина не сходило со столбцов русских, европейских и даже американских газет, помещавших самые невероятные его авантюры.

То корнет Савин открывает новый Клондайк на несуществующем острове и ухитряется реализовать фальшивые акции, то является претендентом на болгарский престол и принимается султаном на Селямлике, то совершает ряд смелых побегов из европейских тюрем или выскакивает под Тамбовом из окна вагона скорого поезда на полном ходу… Одно невероятнее другого — и без конца, без конца… Знаменитые авантюристы прошлых веков — Казанова, Калиостро и другие, чьими мемуарами зачитывается до сих пор весь свет, перед корнетом Савиным, выражаясь словами Расплюева:

— Мальчишки и щенки!

Более 25 лет Савин состоял бессменным обитателем тюрьмы, время от времени прерывая свое сидение за решетками смелыми побегами, появляясь снова то в России, то за границей, чтобы блеснуть на газетных столбцах то в телеграммах, то в уголовной хронике своим именем.

Последний раз в Москве он был летом 1911 года, прибыв сюда ни более, ни менее, как из нарымской тундры, совершив побег через бесконечную сибирскую тайгу, несмотря на свои 56 лет.

Явился в Москву прилично одетым, с ручным багажом и прямо, по старой привычке, отправился в одну из лучших гостиниц, Лоскутную, где занял хороший номер, спросил книгу для приезжающих и преважно расчеркнулся: