Читаем без скачивания Трехгрошовый роман - Бертольд Брехт

А этот Мэкхит предпочел сесть в тюрьму и влипнуть в сквернейший процесс, лишь бы не выпустить свою добычу!

Ничем ломал себе голову, каким образом принудить его к разводу.

Что, если пойти к нему и сказать:

«Известно ли вам, что вы ограбили бедного человека? Вы, вероятно, думаете: бедный – тем лучше! С бедным можно делать все что угодно. Но вы заблуждаетесь, милостивый государь! Вы недооцениваете могущества бедных людей! Вы, может быть, не знаете, что в нашем государстве они пользуются теми же правами, что и богачи? Что слабый нуждается в защите, потому что в противном случае он попадает под колеса? Подумайте хорошенько: у него нет ничего, кроме этого равноправия!»

Часами придумывал он подобные речи. Но он не мог найти ни одного по-настоящему убедительного аргумента. Он понимал, что ничто, абсолютно ничто, кроме физического насилия, не может заставить мало-мальски разумного человека отдать то, что он захватил.

Все утро Пичем боролся с собой. Потом из муки и слабости возникла мысль прибегнуть к крайнему средству – предложить зятю деньги.

Маленький засаленный человек, подпольный адвокат из восточной части города, явился от его имени к Мэкхиту.

Со второй фразы он прямо предложил ему денег, если господин Мэкхит даст согласие на развод.

– Сколько? – спросил Мэкхит, недоверчиво усмехаясь.

Адвокат пробормотал что-то о нескольких сотнях фунтов.

– Передайте моему тестю, – промолвил Мэкхит, разглядывая его, как интересное насекомое, – я слишком уважаю отца моей жены, чтобы серьезно отнестись к подобному предложению. Я не могу допустить, что мой тесть в самом деле верит, будто его дочь отдала руку и сердце человеку, способному продать ее за пятьсот фунтов.

Адвокат смущенно поклонился и ушел.

Спустя несколько дней господин Мэкхит очутился в таком положении, в котором он, пожалуй, отнесся бы внимательней к предложению подобного рода, если бы названная сумма была увеличена вдвое.

Но маленький засаленный человек больше не появлялся. Такие предложения повторяются в жизни не часто.

МЫСЛЬ СВОБОДНА

Мэкхита поместили в камеру, расположенную в пустынном коридоре. В свое время она служила палатой для большого количества больных и была просторна и высока. Света в ней тоже было достаточно, так как она имела два настоящих окна.

Браун приказал устлать пол камеры большим красным ковром. На стене висел даже портрет королевы Виктории.

Мэкхиту было разрешено выписывать газеты, но он неохотно читал их: все они были полны трогательных описаний Мэри Суэйер, которая преподносилась читателю как замечательная красотка. Еще неприятней были репортерские описания лавки и убогого жилища, в котором она провела последние полгода своей жизни.

О нем самом писали только несолидные листки, да и те избегали прямых обвинений, предпочитая туманные намеки.

Ему было разрешено читать какие угодно книги, за исключением порнографических, так как время от времени его навещал тюремный священник. Зато он в любое время мог получить Библию.

Посетителей было мало, но не потому, что тюремное начальство возражало против свиданий. О'Хара питал глубочайшее отвращение к этому дому. Он очень не любил встречаться со старыми знакомыми. Ему еще предстояло провести немало лет в подобном заведении. Фанни Крайслер тоже редко показывалась.

Что касается деятельности банды и положения д-лавок, то Мэкхит всецело зависел от сведений, доставляемых ему Полли. Вместе с О'Хара она занималась делами – преимущественно по вечерам – в кабинете Мэка в Нанхеде. Заключение Мэка все же оказалось серьезной помехой для дела.

Сильней всего Мэкхита угнетало, что Аарон не подавал признаков жизни. В конце концов он был его компаньоном. Мэкхит ломал себе голову над вопросом: чем вызвана неприязнь к нему великого Аарона? Самый факт заключения Мэка в следственную тюрьму не мог быть причиной охлаждения Аарона. В деловой жизни и не то еще бывало.

Постепенно он пришел к выводу, что со стороны Аарона и Огатеров ему грозят крупные неприятности. Процесс, в который он был втравлен тестем, мог оказаться причиной разрыва между ними. А с другой стороны, при первой попытке предъявить следствию свое алиби он разоблачил бы себя перед своими компаньонами в качестве главного заправилы «нейтрального» ЦЗТ.

Тихими ночами, лежа в своей камере, он искал выхода. Помыслы его все чаще и чаще обращались к Крестону. Нельзя ли как-нибудь прибрать к рукам Крестона или хотя бы заключить с ним союз?

«Мой компаньон Аарон, – думал он, – не находит нужным навестить меня в столь тяжелую для меня минуту. Я считал его своим другом, – некоторые мелкие разногласия между нами, несомненно, были бы с течением времени улажены, – а Крестон был мне врагом. Существует старая истина: если в дружбе наступает охлаждение, нужно своевременно нанести удар, чтобы оказаться первым. В борьбе никогда не следует так уж твердо помнить, кто твой союзник и кто противник. Подобная позиция чревата роковыми последствиями, как и всякое предвзятое мнение. Быть может, мой подлинный, данный мне природой союзник – Крестон, в то время как Аарон – враг? В процессе развития дел это может, так сказать, обнаружиться в любую минуту. Что может быть ужасней, чем эта постоянная необходимость принимать ответственнейшее решение?»

Он с горечью думал о том, что только невозможность завладеть приданым Полли заставила его вступить на тот путь, где его ожидало столько забот.

Воображаемая Полли возникала перед ним в углу камеры. Не она ли все-таки та крупная ставка, которая спасет его?

Новый план постепенно созревал в голове Мэка.

Полли иногда провожала его к следователю.

– Самое скверное – это то, – сказал он ей однажды, когда они ехали по туманным улицам в тряском пароконном экипаже, с двумя полицейскими за перегородкой, – что О'Хара ведет двойную игру. Несмотря на мой категорический приказ, он не очищает складов. Ты не знаешь, что он задумал?

– Нет, – несколько испуганно ответила она.

– Может быть, ты его прощупаешь? – спросил он, стараясь при беглом свете фонарей разглядеть ее лицо. Другая совместная поездка вновь вспомнилась ему. Это воспоминание было крайне неприятно, так как он думал об О'Хара. Неприятно было и то, что она просто не ответила на его вопрос.

Мэкхит сомневался в ее верности. Он снова и снова говорил себе; «Она, безусловно, верна мне, хотя бы уже потому, что беременна. Она на это не пойдет. Это было бы слишком гадко и прежде всего неумно с ее стороны. Я ведь наверняка догадаюсь, и что ей тогда делать? Стало быть, она на это не пойдет, она не так глупа. Она знает, что я расшибу – вот именно расшибу – ее за самый невинный проступок. Я могу дойти до того, что назову ее шлюхой. «Что, – скажу я, – я сижу тут, а ты не можешь потерпеть три недели? Ты шлюха, вот и все!» Она вся задрожит. «Не говори этого, – захнычет она, – не может быть, что я такая!» – «Нет, ты шлюха, – скажу я. – Ты носишь ребенка под сердцем и позволяешь себе блудить? Это – предел! Девка из гавани – и та себе такого не позволит. Меня трясет от физического отвращения, когда я о тебе думаю!» И все это она должна будет выслушать. Ни одна женщина не пойдет на это. Да я и в самом деле совершенно серьезна не желаю, чтобы она путалась с другими. Как женщина она просто воск в руках мужчины. Этот акт оставляет глубочайший след в психике. После этого она потеряет для меня всякую ценность. Любой мужчина сможет требовать от нее что угодно. Она просто-напросто подведет меня под нож. А между тем я именно теперь не могу без нее обойтись. Все-таки хорошо, что она от меня забеременела. Небось теперь не станет шляться. Она просто лишена этой возможности. Я ей нужен физически. В подобном состоянии женщина не подпускает к себе постороннего мужчину, хотя бы по чисто биологическим причинам. Биологические причины всегда самые веские».

Она и в самом деле была очень нежна с ним в эти дни и больше не заговаривала ни о Фанни Крайслер, ни о поездке в Швецию. Он приказал Фазеру ходить за ней по пятам и подавлял мучительные мысли о том, что Фазер, быть может, действует заодно с О'Хара, главным объектом его подозрений, потому что он нуждался и в Полли и в О'Хара. Ибо близилось решительное сражение. А он был поставлен в необходимость наносить наиболее сокрушительные удары из тюрьмы!

Он, несомненно, находился в прескверном положении. Ему было совершенно ясно, что он должен забыть о своих личных чувствах, покуда не приведет в порядок свои дела.

При помощи Полли он рассчитывал разлучить Национальный депозитный банк с Крестоном. Подъезжая к тюрьме, он наскоро объяснил ей, как ей следует действовать.

Она должна пойти в Национальный депозитный банк к Миллеру, передать ему привет от отца, потом чуточку помяться – так, словно ей трудно начать говорить, – потом залиться слезами и спросить старика, как ей быть: ее муж намерен в ближайшее время забрать из банка деньги ее отца – ее приданое – и полностью вложить их в свою розничную торговлю. Пичем в самые ближайшие дни посетит банк. По всем данным, ей посоветуют умолить отца не отдавать ее приданого. На это она должна ответить, что отец прямо-таки влюблен в ее мужа, и, плача, уйти.