Читаем без скачивания Чехия и чехи. О чем молчат путеводители - Вячеслав Перепелица

Были открытые случаи протеста в нашей стране, из которых самый известный – знаменитая «демонстрация семи» на Красной площади. Мужественные люди, прекрасно знающие, что их за это ждет, вышли на Лобное место с плакатами «Да здравствует свободная и независимая Чехословакия!», «За вашу и нашу свободу!».

Скорый и неправый суд раскидал демонстрантов по лагерям и психиатрическим клиникам. Среди научной и творческой интеллигенции было множество случаев «неявного» протеста: отказался выступить на собрании «с одобрением», подписать письмо «с одобрением», высказал устное несогласие в узком кругу коллег. На это следовали столь же «неявные» репрессии: отложили защиту диссертации, прекратили публикации научных работ, отменили научную командировку, отодвинули в очереди на квартиру. Что ни говори, карательные меры «вегетарианские», но явно началось закручивание гаек, ужесточение режима. Очень много было тогда загублено карьер и поломано судеб.

Однако я пытаюсь вспомнить и описать то, что социологи называют «массовым сознанием советских людей», к коему сам принадлежал своим сознанием вчерашнего школьника. С диссидентами был незнаком, самиздат не читал, учился на техническом факультете, где о политике говорили реже, чем о зловредности преподавателя высшей математики Цирулиса. Осторожные политбеседы с отцом у радиоприемника «Мир», настроенного на волну Би-би-си или радиостанции «Свобода», дали мне определенный заряд критичности по отношению к советской пропаганде, но отец не дожил год до событий в Чехословакии[21].

Что запомнилось из приватных разговоров, так это то, что мы всего лишь «откликнулись на просьбу здоровых сил Чехословакии» и защитили их от чего-то или кого-то своими танками, никто всерьез не воспринимал. Все, что у нас делалось в стране, делалось исключительно «по просьбе трудящихся» или «в интересах трудящихся». Обычный газетный штамп, вызывавший разве что кривую усмешку. Не припомню и злорадства, и одобрения наших действий: «Так им и надо! Правильно!» Чехов не воспринимали врагами, но мне не приходилось и слышать слова сочувствия в их адрес. В воздухе витал вопрос: «И чего им не хватало? И так лучше нашего живут!» Ни для кого не было секретом, что уровень жизни в «странах народной демократии» заметно выше, чем у нас. Однако точно так же не было секретом, что в капстранах живут гораздо лучше. И мне, помню, стыдно становилось при мысли: «Сами с голым задом ходим, а других учим, как надо жить. Причем с применением телесных наказаний в виде танков».

Впрочем, говорили на эту тему мало и неохотно. В Риге, где я учился, как и во всех Прибалтийских республиках, идеологический надзор был гораздо жестче, чем где-либо. И люди здесь золотому правилу советской жизни «поменьше болтай – здоровее будешь» следовали строже. То ли дело в любимом моем городе Инта, куда я приехал на зимние каникулы! Сильно поредевший круг друзей моих родителей традиционно собрался у нас дома за овальным столом. Многих я видел здесь еще дошкольником, большинство прошло суровую закалку в местных сталинских лагерях. Незадолго до моего приезда в Чехословакии произошло трагическое событие – протестуя против оккупации, в центре Праги совершил самосожжение студент Ян Палах… И вот посреди общего разговора раздается зычный голос: «Надо же, какой мужественный народ эти чехи!.. Ян Палах себя сжег… Не покорились они советской оккупации!» Не то чтобы остальные подхватили этот разговор, но никто и не зашикал, разговор на другую тему даже не попытался перевести. А гость продолжал: «Кто бы мог подумать – такой маленький народ, и такой мужественный! Не испугались танков… Молодцы!» Меня, признаться, поразила тогда и смелость высказывания, и совершенно однозначная оценка событий. А остальные отреагировали на эту жуткую по тем временам крамолу как на самый привычный для интинской интеллигенции разговор. Вот так-то! «Если выпало в Империи родиться, / лучше жить в глухой провинции у моря» (И. Бродский).

С военной точки зрения ввод войск прошел блестяще. Всю ночь над Прагой гудели военно-транспортные самолеты. Первый из них запросил разрешение якобы на аварийную посадку. Выскочившие из самолета десантники стремительно захватили все аэродромные службы и обеспечили посадку остальных. Огромные самолеты летали конвейером: высадив войска и технику чуть ли не на ходу, взлетали за следующей партией. Через пару часов все важнейшие объекты Праги были под контролем наших войск. Арестовали и вывезли в Советский Союз руководство Чехословакии. Тем временем сухопутные войска, превышая по скорости все уставные нормативы, неслись по ночным дорогам, бросая на обочинах сломавшуюся технику, сшибая гусеницами углы домов на узких улочках спящих городов. Семь тысяч танков и триста тысяч солдат было введено в маленькую мирную страну. А вот теперь представьте себя на месте чеха, вставшего рано утром 21 августа 1968 года и по дороге на работу увидевшего на трамвайных путях колонну бронетранспортеров с чужими солдатами. Какие он в тот момент испытал чувства? Гнев, унижение?… Нет, наверное, это уже потом. Скорее всего, горькое недоумение и обиду! Зачем?! За что?! Наверняка почти все чехи думали, что не противопоставляют себя Советскому Союзу, не выступают против русских, которых считали своими друзьями, против социализма, наконец. Желание жить лучше в своей стране – это преступление?! Недаром среди лозунгов, надписей, листовок, моментально покрывших стены домов, были и такие: «Почему? У нас нет контрреволюции!», «Зачем вы здесь? Вчера – друзья, сегодня – враги», «Друзья с оружием?! Зачем?». Очень часто встречался лозунг: «Ленин, проснись – Брежнев сошел с ума!»

Сразу надо сказать: вооруженных столкновений было совсем немного. Чехословацкая армия, повинуясь строгому приказу, не покидала казармы. Из общего количества жертв (немногим больше ста человек) основное число погибло в результате дорожных происшествий, неосторожного обращения с оружием и т. д. Кинохроники показывали площади, запруженные нашими танками и обступившими их толпами людей, возбужденно кричащих, размахивающих плакатами. На стенах надписи, листовки, часто нарисованы пятиконечные звезды, а в центре свастика… Такие рисунки показывали охотно, стараясь культивировать у нас мысль: «Мы их в 1945-м освобождали, а они…» Однако редко показывали другие надписи, дезавуирующие эту кощунственную спекуляцию на крови наших солдат-освободителей в Великой Отечественной: «Твой отец нас освобождал, что делает его сын?», «Слава вашим отцам – вам позор!», «1945-й – свобода, 1968-й – оккупация» [22]. Показывали несколько дымящихся танков: чехи пробивали железными пиками топливные баки и бросали горящую паклю или сухие листья на броню… Разумеется, все это делали, будучи уверенными, что русские солдаты не будут стрелять по безоружным людям и давить их гусеницами. Совсем по-другому вели себя чехи в тех местах, где находились немецкие части из ГДР. Там немцы поставили ограждения или просто рисовали мелом черту на асфальте. По всем, кто переступал черту, открывали огонь. Никаких тебе политических диспутов и протестов! Думаю, об этом тоже надо сказать для объективности.

Многие из вас уже читали об этих первых днях вторжения (а если нет – прочтите). Вот что пишет Милан Кундера в книге «Невыносимая легкость бытия»:

«Многие фотографии появились в самых разных зарубежных газетах: на них были танки, угрожающие кулаки, полуразрушенные здания (? – В. П.), мертвые, прикрытые окровавленным красно-сине-белым знаменем, молодые люди на мотоциклах, с бешеной скоростью носящиеся вокруг танков и размахивающие национальными флагами на длинных древках, молодые девушки в невообразимо коротких юбках, возмущавшие спокойствие несчастных, изголодавшихся плотью русских солдат тем, что на глазах у них целовались с незнакомыми прохожими. <…> русское вторжение было не только трагедией, но и пиршеством ненависти, полным удивительной (и ни для кого теперь не объяснимой) эйфории».

Проведя удачную военную операцию, политических целей руководство «социалистического лагеря» не достигло: население возмущалось и бунтовало, «послушного правительства» сформировать не удалось. Пришлось возвращать в страну Александра Дубчека и президента Свободу, уважаемых чехами и словаками и получивших в их глазах ореол героев и мучеников. После долгих переговоров, уговоров, угроз, обещаний и тяжелых компромиссов Дубчек выступил по радио с обращением к народу. Вот как описывает это М. Кундера:

«… чужие солдаты арестовали его, главу самостоятельного государства, в его собственной стране, уволокли его <…> перевезли в Москву, велели выкупаться, побриться, одеться, завязать галстук и сообщили, что казнить его уже не собираются и он может продолжать считать себя главой государства. Его посадили за стол против Брежнева и заставили вести с ним переговоры. Вернулся он униженным и обратился к униженному народу. Он был так унижен, что не мог говорить. Тереза никогда не забудет те ужасные паузы между фразами. Был ли он изнурен? Болен? Его накачали наркотиками?