Читаем без скачивания Елизавета Петровна. Дочь Петра Великого - Казимир Валишевский

Иностранные дипломаты наперегонки друг перед другом отмечали эту нужду, тревожась или радуясь ей. Мардефельд писал в конце 1742 г.: «Казна пуста. Офицерам уж десять месяцев не платят жалованья. Адмиралтейству необходимы 50 000 руб., а у него нет ни гроша».[302] На следующий год он посмеивался над историей с модным торговцем, с величайшим трудом добившимся уплаты 400 руб. за поставленный им ее величеству товар. Увидев его в своей передней, императрица думала, что он принес ей еще какие-нибудь новинки. Но, вместо ожидаемых перьев или кружев, он представил Елизавете счет, а начальник гардероба Чоглоков объявил, что его касса пуста. Тогда Елизавета удалилась в свои покои и вскоре вернулась с 400 руб., случайно находившимися в ее шкатулке; она передала их Чоглокову со словами: «Вы отдадите их мне через месяц на драгоценности». В то же время посланник Фридриха рассказывал о нетерпении полковника Граппа, привезшего императрице прусский орден Черного Орла; он не мог добиться прощальной аудиенции, потому что не было звонкой монеты для обычного в таких случаях подарка. Мардефельд сообщал и о выходке толпы матросов, остановивших экипаж ее величества в пути на богомолье и требовавших от нее уплаты жалованья. Наконец, даже мундкохи ее величества находились в большом затруднении. Часто не хватало пряностей, каперсов и оливок для императорского стола и вина подавались плохие. «Причина этого заключается в плохом ведении дел, пишет Мардефельд; содержание сорока пажей, не считая их одежды, стоит 34 000 руб. Гувернер этих пажей взялся вести их хозяйство на 6000 руб.; в награду за свои добрые намерения он был удален».[303]

Положение ухудшалось и неудачными финансовыми приемами, где неразумие управляемых превосходило неумелость управителей. Мардефельд пишет в 1746 г.: «Одно достоверное лицо утверждает, что несмотря на то, что с 1712 г. на Монетном дворе было отчеканено 35 млн. руб., в настоящее время в России находится всего 3 млн. руб.; это лицо приписывает это явление огромному количеству пятикопеечных медных монет, тайно ввезенных в страну… и отчасти привычке, свойственной большинству русских, зарывать деньги в землю».[304]

Отчетности казначейства, можно сказать, почти не существовало. Финансовая коллегия, в качестве государственного контроля, добилась лишь в 1747 г. отчета в доходах и расходах за 1742 г. и увидела, что между этим отчетом и кратким рапортом, представленным в Сенат в 1743 г., существовало разногласие во всех цифрах, создававших по одному только пункту разницу в 822 258 руб. При существовании специальных бюджетов, к которым приписывались и специальные доходы, всеобщее оскудение вызывало постоянную борьбу между различными ведомствами, оспаривавшими друг у друга наличные деньги. Каждое из них старалось первое их захватить, и в этой борьбе были счастливцы и обиженные, смотря по значению, которое придавалось им в данную минуту. Адмиралтейство, это любимое детище Петра Великого, отошло теперь на задний план. Ввиду того, что флот давно уже бездействовал, правительство склонно было считать расходы на поддержку его излишними и равнодушным оком смотрело на его развал, на обветшание судов и ежегодное таяние экипажа. Кредиты, специально отпускавшиеся прежде на флот, шли теперь на пополнение других настоятельных нужд. Но в 1749 году сама Военная коллегия задолжала казначейству более 240 000 руб.

Казначейство входило в неоплатные долги и большею частью обращалось за помощью к Монетному двору. Но в 1752 г. и это учреждение, которым раньше заведовал Петр Шувалов, было истощено: на Петербургском Монетном дворе оставалось всего 180 473 руб., а на Московском – 7118 руб. И то эти суммы подлежали отпуску.[305] Между тем Елизавета избрала как раз эту минуту для проявления своей щедрости, сложив со своих подданных недоимки по подушным податям, составившие с 1727 г. сумму в 2 534 008 руб. Правда, шансы на получение этих денег были ничтожны; но манифест приписывал эту монаршую милость такому подъему благосостояния страны, какого империя еще никогда не видала. Может быть, щедрая государыня сама и верила этому. Штатс-контора продолжала погрязать в долгах. К концу царствования, в 1761 г., цифра ее долгов поднялась до 8 147 924 руб. У нее спешно требовали 144 897 руб. на придворные расходы; она отвечала, что денег у него нет. Двор располагал еще специальными доходами, – миллионом рублей, которые приносили соляные копи. Но Соляная контора, бывшая кругом в долгах, сама должна была в то время дворцовому ведомству 2 115 043 руб. В том же году казначейство доложило Сенату, что для самых неотложных платежей ему нужны 2 119 135 руб., а вместе с недоимками 2 686 831 руб. Одной армии следовало заплатить жалованье за прошлые годы в размере 301 000 руб. Между тем наличных денег было всего 50 162 руб.[306]

Это являлось отчасти результатом войны, которая с 1756 г., несмотря на субсидии, данные Австрией из французских денег, налагала на страну бремя расходов, совершенно для нее непосильных. Я уже отметил, каким образом Россия, будучи третьестепенным государством в мирное время по своему скудному бюджету, держалась все же в первом ряду.[307] В 1746 г. Мардефельд разоблачил тайну этого особого финансового механизма: «Рекруты не стоят императрице ни одной копейки, но они стоят очень дорого стране, и Военная коллегия имеет годовые доходы, специально предназначенные на содержание армии. Перевозка багажа офицеров производится на их счет, а перевоз военных припасов ложится большей частью на страну. Таким путем, правительству нетрудно передвигать войска на собственной своей территории».[308]

Но в ту минуту приходилось вести войну в чужой стране; между тем, Елизавета ничуть не намеревалась сократить ради войны свои удовольствия или свои привычки к роскоши. Она торопила постройку нового зимнего дворца; отправила в Вену посла, которому на жалованье одной челяди нужно было 2000 руб. в месяц,[309] и заботилась о том, чтобы выдавали аккуратно содержание итальянской труппе в Петербурге. На этот последний предмет в 1758 г. Сенат специальным указом повелел дворянскому банку немедленно внести 7000 руб., хотя подобное назначение фондов и не предвиделось уставом данного учреждения. Однако фонды были тут, как и всюду, истощены, и, опустошив все свои кассы, банк набрал лишь 3000 руб.[310]

В 1759 г., чтобы доставить 400 000 руб. в Кенигсберг, откуда генеральный комиссариат действовавшей армии требовал 600 000 руб., прибегли к переплавке медной монеты. Операции эта, придуманная Петром Шуваловым, отличалась хитроумной простотой: величина монет уменьшалась наполовину, а цена ее увеличивалась тоже вдвое, причем Шувалов восторгался изяществом новых монет, ставших более удобными. Несмотря на эту меру и на то, что пришлось заимствовать деньги из капиталов всех решительно ведомств, не исключая и госпиталей, удалось собрать лишь 289 276 руб.[311] Елизавета, сообщая о своих затруднениях Эстергази, весьма героически объявила ему, что готова продать половину своих платьев и бриллиантов. Мы знаем, что, если бы даже она и привела в исполнение свое намерение, у нее все-таки осталось бы во что одеться. Вместо того чтобы прибегнуть к этой крайности, она предпочла, однако, в 1760 г. преступить еще один принцип своего отца, разрешив устройство лотереи, что Петр Великий считал безнравственным. И мера эта не стала нравственнее от того, что лиц, выигравших первый тираж, заставили взять вновь билеты нового выпуска.[312]

Война неизбежно подчеркивала основной недостаток равновесия между ролью, выпавшей на долю преобразованной России в силу нового режима, и средствами, которые она имела в своем распоряжении, чтобы поддерживать эту роль. Выдвигая себя и Россию на европейскую авансцену, Петр, по крайней мере, имел осторожность свести почти на нет собственные расходы на представительство. Он одевался как рабочий и жил в избе. Елизавета же, вступив в борьбу с Фридрихом, желала соперничать и с маркизой Помпадур. Отрицательные результаты доблестных походов, приведших русские войска в Берлин, должны быть приписаны столько же неопытности ее генералов и недостаткам военной организации, сколько и указанным выше ошибкам в поведении и суждениях Елизаветы ее правительства.

Родившись под Полтавой, военный престиж России все возрастал в первой половине восемнадцатого века, благодаря победам Миниха и пассивному, но тем не менее грозному появлению армии Анны и Елизаветы в сердце Германии. Фридриха долго одолевал почти суеверный страх перед этой силой; он неясно различал составные ее части; она не поддавалась вследствие этого его расчетам и отнимала у него охоту с ней померяться. Но рапорты многочисленных агентов, доставлявших ему сведения о русской армии, в конце концов победили это чувство, и в своем суждении о ней король вдался в противоположную крайность, что было одной из величайших и наиболее дорого оплаченных ошибок его жизни. В особенности способствовал этому Мардефельд. Фридрих относился с большим уважением к суждениям этого дипломата, который в общем оправдывал доверие своего повелителя. Еще в 1746 г. Мардефельд объявил, что совершенно отказывается от высокого мнения о русской мощи, которого он держался «по традиции», «вполне убедившись, – пишет он, – в том, что при полном комплекте всех полков, силы империи, включая и гарнизонные полки, не достигают и 130 000 человек регулярных войск».