Читаем без скачивания Нижний уровень - Андрей Круз

— Справлюсь.

Если честно, я хотел допросить пленного наедине, без Джеффа. И с вечера отправил сообщение Акосте с просьбой посодействовать именно таким образом — немедленно затребовать Гонсалеса на допрос. Акоста лишних вопросов задавать не стал, просто прислал ответ минут через пятнадцать:

«Будет сделано».

Вот и все. Спасибо.

Зачем? Затем, что у меня намного больше вопросов, чем у Джеффа. Затем, что, если я начну задавать их в присутствии посторонних, мне могут вызвать психиатра. Затем, что меня не поймут. Затем, что никто, кроме меня, этого не ощущает. Я ведь просил Кике поискать источник сквозняка на складе в Колоне. Естественно, он ничего не нашел и ничего не почувствовал, и даже демонстрировал мне, как дым его сигареты поднимается прямо вверх, к потолку. Демонстрировал в тот момент, когда я стоял рядом и чувствовал этот холодный, как из могилы, сквозняк.

Поэтому поговорить я хочу один. И узнать все.

Лязгнул замок, отворилась со скрежетом несмазанных петель дверь, косой четырехугольник утреннего света упал в темное нутро бункера. Пленный сидел, привалившись спиной к стене. На звук шагов дернулся — дозрел, похоже.

Ричи остался снаружи, смазывать петли, брызгая на них из баллончика «Три-в-одном», а я зашел внутрь, натянув мотоциклетный подшлемник. На самом деле никакой разницы, увидит он мое лицо или нет, все равно никто его отпускать не собирается, но ему об этом знать не обязательно. Пусть хоть тень надежды, но остается. Если прячут лица, то еще не все потеряно, такая вот логика.

В помещении пахло сыростью и плесенью, но больше уже мочой. В уборную пленного никто не выводил. Я повесил на балку колмановскую лампу, которую дал мне Ричи, затем дверь захлопнулась. Достав из кармана плоский складной «бокер», щелкнул им у самого лица пленного, убедившись, что он опять вздрогнул, затем разрезал ленту, притягивающую майку. Когда я стащил ткань, пленный зажмурился от не такого уж и яркого света лампы. Затем я положил нож на пол, рядом выложил автомобильный нейлоновый трос, плоскогубцы, молоток, длинную отвертку, маленькую походную керосинку, которую позаимствовал у Ричи, и телескопическую дубинку, которую с готовностью одолжил Джефф. Поставил напротив пластиковый ящик вместо стула.

Смотрел пленный на все это со скрываемым, но явным страхом.

Рывком сдернув заклеивавшую ему рот ленту, я присел на корточки, включил диктофон и сказал:

— Рассказывай. И лучше не тяни.

— Что рассказывать?

— Все рассказывай, вообще все. Прямо с момента рождения. Я такой-то и такой-то, родился там-то, в таком-то году. Ходил в такую школу, рос в таком районе. Криминальную карьеру начал тогда-то, специализируясь на… нужное подставь. Только не ври, пожалуйста, а то я тебя начну совершенно безудержно пытать.

Если он о чем-то думал и что-то планировал, то точно не такое вступление. Поэтому заметно растерялся. Но все же сказал:

— Простите, мне нечего рассказывать, разве что биографию. Вы меня с кем-то перепутали, как мне кажется.

Пока он говорил, я его разглядывал. Собственно говоря, задавая первые вопросы, я просто хотел его послушать, неважно, что он скажет.

Да, лицо такое, типично английское, даже, можно сказать, «простонародное», одеть по-другому, и получится chav, как в Англии принято называть свою гопоту. А вот произношение и построение речи совсем другое, уже и о высших слоях общества подумаешь. Только что высшие слои общества будут делать на пустом складе в криминальном Колоне с пистолетом под рубашкой? Ничего не будут, наверное.

— Попробую объяснить проще. — Я сел перед ним на ящик. — Ты все равно все расскажешь, в этом нет никаких сомнений. Когда человека пытают и при этом никто никуда не торопится… вот как мы тут с тобой сейчас, так? Тогда он всегда все рассказывает, что знает и даже не знает. Знаешь, где ты?

— Нет, — чуть подумав над ответом, мотнул он головой.

— Правильно. И никто не знает. Это место в джунглях, куда ни одна живая душа не приезжает годами. Ты можешь орать сколько угодно, тебя только обезьяны услышат. Но они никому не расскажут. Потом, когда надоест с тобой возиться, мы отнесем тебя к муравейнику и оставим там. «Муравьи-пули», ты знаешь ведь, что это такое, да?

— Почему?

Нет, он точно боится. Он боится сказать, но меня боится еще больше. И я думаю, что за ним есть что-то очень плохое, он боится не просто так, а боится расплаты. Понимаю, что все это наивные домыслы, но вот интуиция подсказывает.

Повернувшись в сторону, я разжег керосинку и положил на нее отвертку, раскаляться. Затем вновь повернулся к нему, с удовлетворением отметив, что пленный не может глаз отвести от лежащей на огне железяки.

— Потому что нам надо знать все, что ты знаешь. — Я постарался заглянуть ему в глаза. — А мы знаем, что ты и твои коллеги — ублюдки и убийцы, поэтому меня уже сейчас не мучит совесть. И я не стану пользоваться термином «гуманность» в наших строящихся сейчас отношениях. Я скажу даже больше: я хочу начать тебя пытать, а потом хочу убить, положив в муравейник. — Усмехнувшись, я спросил: — Кстати, я недавно где-то прочитал, что здесь в среднем четыре таких муравейника на гектар леса, веришь? То есть вообще не проблема найти для тебя хорошее место. Просто лень тебя туда тащить, поэтому начнем здесь.

— Почему бы вам просто не задавать вопросы?

Глаза, глаза — зеркало души, они все выдают. Как же он боится… Вот сейчас он боится уже очень сильно, почти до обморока. Что это его так проняло? Муравьи?

— У тебя есть больше ответов, чем у меня вопросов, — улыбнулся я ему. — Но ладно, раз ты хочешь вопросов, с них и начнем. — Я достал, небольшой перекидной блокнот с карандашом и пробежался глазами по списку вопросов, который я быстро набросал за кофе. — Где Эдуард Богатырев сейчас?

— Сейчас уже не знаю, — замотал он головой. — А вчера он вынужден был уехать, в офисе его не было.

— Куда уехать?

— Я не знаю. Я правда не знаю! — заорал он, увидев, как я поднял с пола моток троса. — Не надо меня пытать, я не знаю!

— Я пока тебя просто подвешу, чтобы тебе легче думалось, — сказал я. — А пытать буду уже потом. Так что ты пока вспоминай, куда он уехал. Вспоминай, пока у тебя еще осталось время.

Глава 17

Пахло в «зиндане» совсем отвратно: кровью, мочой, дерьмом, паленой кожей. Как я и обещал, так и вышло — пленный хотел говорить, он говорил так, что приходилось останавливать.

— Они ушли вниз, все. — Он сидел, прислонившись спиной к стене, я уже снял его с троса, вроде как поощряя за то, что он стал таким откровенным. — Мы всегда уходим вниз.

По лицу у него текли сопли вперемешку с кровью, мокрые штаны прилипли к ногам, под обрывками рубашки багровели длинные тонкие ожоги. Я действительно с ним не церемонился и ни на секунду его не пожалел. Я уже знал, что в Стива стрелял Артур. Что Брю убили братья Богатыревы вдвоем, в подвале своего дома в Маргарите. Что своего брата застрелила Луис Гонсалес, и она же провела «контроль». Что японка Сатори выстрелила в Джоанн Гонсалес. Что Сатори нашла Луис в Сети, причем искала ее сама, специально. В общем, он рассказал все, что так или иначе касалось убийств. Он даже рассказал то, что они убивали еще, других людей, о которых мы вовсе не знали.

Только вопросов возникло больше, чем было дано ответов.

— Почему в подвале дома Гонсалеса и у вас на складе было так холодно? — спросил я.

Этого вопроса, похоже, Джонсон не ожидал. Он с явным недоверием вдруг уставился мне в глаза. Затем, покачав головой, произнес:

— Ты не можешь этого чувствовать. Это невозможно. Если только ты… — Тут он замолчал, явно опасаясь продолжать.

— Ты говори, все самое страшное уже позади, видишь? — Я кивнул в его сторону, подразумевая тот факт, что он сидит на полу, а не свисает на тросу с балки. — Мы беседуем, ты откровенен, не разрушай достигнутой гармонии, продолжай.

— Ты… ты просто мне не поверишь.

— Поверю. Я верю во все, в чем можно так или иначе убедиться.

— Этот холод… — Он судорожно вздохнул, от боли, меняя позу. — Его чувствуют только те, кто может спуститься вниз.

— Куда — вниз? — спросил я, понимая, что он сейчас скажет такое, во что, кроме меня, не поверил бы никто. И понимая то, что я поверю.

— Не знаю «куда», никогда над этим не задумывался, — покачал Джонсон головой. — Мы просто говорим «вниз» — и все. Нижний уровень. Ад, не знаю. Инферно. Изнанка мира. Я правда не знаю. Оно просто есть — и все. Я пить хочу.

Кивнув, я достал из сумки початую бутылку минеральной и протянул ему, приложив горлышко к окровавленным губам. Джонсон сделал несколько больших жадных глотков, затем отвалился назад, к стене, переводя дух.

— Итак, насчет холода и тех, кто может его чувствовать, — напомнил я.

— Когда ты был ребенком, — он продолжал смотреть мне прямо в глаза, — ты кого-то убил? Человека, я имею в виду.