Читаем без скачивания Василий Шуйский - Вячеслав Козляков

Семь человек (а не три, как написано в «Новом летописце») уцелели случайно, из-за невероятного стечения обстоятельств. Среди арзамасцев, воевавших на стороне царя Василия Шуйского, оказалось несколько человек, уже встречавшихся с казаками, участвовавшими в бое в восминских буераках. Это были те самые казаки, что первыми провозгласили царевича Петра в Астрахани. Они совершали поход по приглашению царя Дмитрия в Москву, когда узнали о перемене власти. Возвращаясь «с вором Волгою назад», казаки-сторонники Петра Федоровича «тех дворян встретили на Волге, и вор их хотел побить, и оне их не дали побить»[278]. Так доброе дело, сделанное казаками на Волге, сохранило им жизни на другой реке — Восме, и этот случайный поворот событий очень ярко характеризует всю Смуту.

После такого разгрома боярин князь Андрей Андреевич Телятевский и сам Иван Болотников «с невеликими людьми» вынуждены были вернуться в Тулу. Царские же воеводы пришли с победными вестями в Серпухов к царю Василию Ивановичу. И снова ратные люди были вознаграждены за свое усердие золотыми. Среди прочих награду получили пришедшие «в сход» рязанские дворяне и дети боярские во главе с Прокофием Ляпуновым, окончательно искупившим свои прежние вины[279].

С этого момента удача повернулась лицом к царю Василию Шуйскому. Уже в конце июня он с гордостью сообщал оставленному в Москве брату боярину князю Дмитрию Ивановичу об успехах своей армии и об «обращеньи изменников» в Ряжске, Песочне, Сапожке, Михайлове. Из Брянска вместе с окольничим князем Григорием Борисовичем Долгоруким пришел отряд дворян и детей боярских из северских городов. Сам царь Василий Иванович на марше от Серпухова к Туле сумел взять Алексин. Он увидел в этом небесное заступничество прославленного в его царствование царевича Дмитрия: по выражению царской грамоты, город был взят «благовернаго царевича Дмитрея Ивановича всеа Русии молитвами»[280]. Наперед к Туле были отосланы воеводы, расписанные на несколько полков, во главе с воеводами Большого полка боярами князем Михаилом Васильевичем Скопиным-Шуйским и Иваном Никитичем Романовым. Государевым полком командовали царский брат боярин князь Иван Иванович Шуйский и окольничий Иван Федорович Крюк-Колычев[281]. От Алексина оставалось всего несколько переходов до Тулы. Не позднее 6 июля царь Василий Иванович Шуйский подошел к столице «царевича Петрушки» и начал ее осаду[282].

Осторожный царь Василий Иванович никогда бы не решился на такой риск, если бы не был уверен в превосходстве своих сил. Сам он «стал от Тулы три версты», а его воеводы с полками окружили город с разных сторон. В Туле оказались основные силы болотниковцев вместе с «царевичем Петром Федоровичем», самим Иваном Болотниковым, боярином князем Андреем Телятевским, князем Григорием Шаховским. Всего «всяких воров сидело з вогненным боем з 20 тысечь». Они постоянно тревожили осаждавших вылазками («и с Тулы вылозки были на все стороны на всякой день по трожды и по четырже»), но царские войска превосходили их своим числом, и у них была артиллерия, из которой и били по Туле.

Взятие укрепленного Тульского кремля, имевшего каменные стены, представляло собой сложную задачу. Но прибегли к хитрости. Муромский сын боярский Иван Кровков придумал, как заставить восставших сдаться. Он предложил запрудить протекавшую в Туле реку Упу, то есть использовал просчет, допущенный при строительстве Тульского кремля. Автор «Нового летописца» рассказал интересную историю о том, как Иван Кровков пришел к царю Василию Ивановичу и заявил так: «Дай мне посохи: яз де потоплю Тулу». Но едва ли его сразу допустили до царя. Скорее, ближе к истине версия «Карамзинского хронографа», согласно которой Кровков подал челобитную об этом деле: «И в государеве Розряде дьяком подал челобитную муромец сын боярской Иван Сумин сын Кровков, что он Тулу потопит водою, реку Упу запрудит, и вода де будет в остроге и в городе, и дворы потопит, и людем будет нужа великая, и сидеть им в осаде не уметь». Впрочем, детали разговора Ивана Кровкова с царем, сообщенные в «Новом летописце», хорошо показывают, как поначалу восприняли подобную идею: «Царь же Василей и бояре посмеяхусь ему, како ему град Тулу потопить. Он же с прилежанием к нему: „Вели меня казнити, будет не потоплю Тулы“. Царь же Василей даде ему на волю. Он де повеле всей рати со всякого человека привести по мешку з землею и нача реку под Тулою прудити: вода учала прибывати»[283]. После этого уже не один царь Василий Иванович поверил в неожиданно найденный чудодейственный рецепт. Были мобилизованы мельники, искусные в установлении всевозможных запруд, все вместе они достроили плотину. Конрад Буссов описывал те дни осады Тулы: «В июне Шуйский так осадил их в этой крепости, что никто не мог ни войти, ни выйти. На реке Упе враг поставил запруду в полумиле от города, и вода так высоко поднялась, что весь город стоял в воде и нужно было ездить на плотах. Все пути подвоза были отрезаны, поэтому в городе была невероятная дороговизна и голод. Жители поедали собак, кошек, падаль на улицах, лошадиные, бычьи и коровьи шкуры. Кадь ржи стоила 100 польских флоринов, а ложка соли — полталера, и многие умирали от голода и изнеможения»[284].

Город продержался в осаде несколько месяцев — с 6 июля по 10 октября 1607 года, когда затворенные царскими войсками тульские осадные сидельцы были вынуждены сдаться. В «Карамзинском хронографе» сдача Тулы датируется «на самый празник Покров Пречестыя», то есть 1-м, а не 10 октября 1607 года. Расхождение с официальной датой объясняется, видимо, тем, что сдача Тулы растянулась на много дней. По сведениям автора «Карамзинского хронографа», из осажденного города в царские полки постоянно выходили люди «человек по сту, и по двести, и по триста на день, а поддостоль многие люди от голоду и от воды стали выходить». Очевидно, что жители Тулы предпочитали присягнуть царю Василию Шуйскому и сохранить жизнь, а не погибать в затопленном городе. За несколько дней до снятия осады состоялись какие-то переговоры с «тульскими осадными людьми», присылавшими к царю Василию Ивановичу «бити челом и вину свою приносить, чтоб их пожаловал, вину им отдал, и оне вора Петрушку, Ивашка Болотникова и их воров изменьников отдадут, и в город бы Тулу прислал своих государевых воевод и ратных людей»[285]. Все так и случилось, первым в Тулу вошел воевода государева полка окольничий Иван Федорович Крюк-Колычев. Ему и пришлось принимать присягу тульских сидельцев на имя царя Василия Ивановича, тем более что они сдержали свое обещание и выдали «царевича Петрушку», Болотникова и всех остальных вожаков восстания. Как только в стане царя Василия Шуйского получили сведения о допросе 10 октября «перед государевы бояры и передо всею землею» «начальника» воровских сил «царевича Петрушки», оказавшегося муромским посадским человеком Илейкой, сразу же было объявлено о победе под Тулой. По случаю Тульского взятия 10 октября 1607 года рассылались грамоты, в которых снова говорилось о помощи и небесном заступничестве «нового страстотерпца благоверного царевича князя Дмитрея Ивановича». Из текста грамоты можно понять, что «тулские сиделцы, князь Ондрей Телятевской и князь Григорей Шеховской и Ивашко Болотников» сами сдались царю Василию Шуйскому (имена воевод восставших расставлены в привычном разрядным дьякам местническом порядке, а не в соответствии с их прежней иерархией в дни осады): «Узнав свою вину, нам великому государю добили челом и крест нам целовали, и Григорьевского человека Елагина Илейку, что назывался воровством Петрушкою, нам прислали»[286]. О добровольной сдаче восставших рассказывалось и в записках Станислава Немоевского: «Болотников, согласившись с другими, связал Петрашка и выдал великому князю, а Кремль передали». По словам Немоевского, вождя восставших считали предателем: «С благодарностью принял от них это предательство государь. Он приказал связанного Петрашка на кляче, без шапки, везти в Москву; здесь, продержавши его несколько недель в тюрьме, вывели на площадь и убили ударом дубины в лоб, а Болотникова, который его предал, государь послал в заключение в Каргополь, 30 миль далее за Белое озеро, по правилу: государи охотно видят предательство, но предателями брезгуют»[287].