Читаем без скачивания Золотые яблоки - Виктор Московкин

— А потом? — спросила Нинка, подумав, что и это надо запомнить и записать. Не к чему, конечно, упоминать, как на конвейере успевают щипать девчонок, но все остальное интересно.

— Потом много всего было, — сказал Лямин. Лицо у него раскраснелось, глаза стали влажными. — С геологами ходил, в строительном поезде работал.

— С геологами зачем ходили?

— Ходили. Чего-то искали. Я там к крале одной шары подбивал, так, того этого, мало приходилось… С шофером Сашкой мы дружками были. Как закатимся на речку на его газоне — пыль столбом. Лихо водил.

— Чего-то нашли? Говорили, наверно? Геологи ваши? — В голосе Нинки слышалась обида: рассказывает о каком-то Сашке, а о самом главном не может.

— Чего-то нашли. Уволился я… А так нашли. Не зря же топали все лето по лесам да болотам. — Лямин не увидел перемены в Нинкином настроении и продолжал: — Там раз, когда мы у деревни стояли, охотники приехали медведя стрельнуть. Такой попал щукарь: к мужикам не выходит, а как только баба — и он тут. Одна старушенция ягоды собирала, подняла голову, а он стоит, рожу скалит. Она и корзинку бросила, и заикаться с тех пор стала… Охотники гнезда на деревьях сделали у овсяного поля. Сидят, ждут, когда медведь на овес придет. А мы с красавицей моей на прогулку… Ох, и материли они нас!

— Вы медведя испугали?

— Хорошо бы — испугали. Нас самих чуть за медведей не приняли. Темно уж было.

— Вы переписываетесь с той девушкой? Ждет она вас?

— С Клавкой-то? — удивился Лямин. — Скажешь тоже. Клавкой ее звали. Разошлись, как в море корабли. И не жалко. Много их…

Нинка о чем-то думала, притихла, искоса поглядывала на Лямина. Худенькая рука с длинными пальцами непрестанно теребила ворот кофточки. Вспомнила она тот вечер, когда из райцентра Лямин пришел к дому с Тамарой Зарубиной, все пытался ее целовать. Нинка вместе с подружками веселилась, глядя на них. Сейчас почему-то ей было невесело. Представила она и Клаву, с которой Лямин ходил на овсяное поле, и то, как она плакала, когда расходились с Ляминым, «как в море корабли». Клаву было жалко.

— А в строительном поезде вы что делали? — требовательно спросила Нинка, ее лицо с рыжими крапинами было строго, в глазах осуждение. Легкая полнота Лямина, мягкий раздвоенный подбородок, блестящие бледно-голубые глаза ей сначала нравились, сейчас она видела только его большой яркогубый рот и неровные неприятные зубы.

— В строительном-то? — благодушно отозвался Лямин, он опять не заметил в Нинке никакой перемены. — А что делал? Укладывали шпалы, на них рельсы…

— Но это интересно?

— Какое там интересно! Шпалы да рельсы, шпалы да рельсы…

— И девушки там были? — спрашивала Нинка со злым упрямством.

— Где их нет, — легко откликнулся он. — Вообще-то, этого добра всегда хватает. Раз посмотришь — и растает…

Нинка боязливо взглянула на него, а после дотронулась до своей руки: проверяла, не начала ли таять.

— Это как — растает? — спросила она.

Заметив беспокойство в ее глазах, Лямин рассмеялся.

— Ну, тебе-то пока такое не грозит, мала еще… И не понять: все опять потому, что мала. Постарше если будешь…

Но такое объяснение не успокоило ее, подвергнуться участи Клачвы и Тамары Зарубиной она не желала. «Вот он какой!» — подумала Нинка. Из газет она знала, что люди на стройках совершают чудеса героизма, работают, и им интересно, а этот… Геологи ходили по лесам и болотам, чего-то искали, а Лямин с дружком Сашкой — на речку… и на овсяное поле…

Она долго молчала, повернувшись лицом к двери. Лямину была видна ее тоненькая шея, казавшаяся непомерно длинной из-за короткой стрижки.

— Соли нету, — неожиданно и зло сказала она.

— Их у мёня хватало, — продолжал между тем Лямин, еще наливая из бутылки. — Может, все-таки выпьешь? — из приличия спросил он.

— Нет, — зажмурившись, сказала она. — Хлеба с сольцой хочется.

Нинка посмотрела в окно. Гроза прошла, но поднялся ветер, небо было затянуто сплошными тучами, а море — пустынное и холодное. Она судорожно вздохнула.

— Ты чего? — удивился Лямин. — Холодно, что ли?

— Ничего не холодно, — напряженно сказала Нинка и приказала, глядя на него с неприязнью: — Соли принесите.

Лямин пошел в склад. У двери его качнуло. Едва он скрылся за нею, Нинка подбежала, поспешно толкнула задвижку. Потом села к окну, подперла руками подбородок и задумалась. Она думала о том, какие разные бывают на свете люди.

Лямин завозился за дверью, еще не понимал, что случилось, и смеялся.

— Эй! Чего озорничаешь? — крикнул он.

Нинка даже не повернула головы. И только когда Лямин стал неистово барабанить в дверь, злорадно сказала:

— Посидите там!

— Мать честная! — завопил Лямин. — Открой немедленно, и марш спать в свою палатку! Вот подрадел директор! Умора!

Нинка молчала. Лямин ненадолго притих, оглядывая склад. Бревна хоть и старые, но крепкие, маленькое окошечко, через которое проникал вечерний свет, не вместило бы и голову. На дверь и надеяться нечего — толстенные доски с двумя поперечными железными полосами.

— Да ты что, всерьез? — изумился он.

— Посидите там! — опять повторила Нинка. — Теперь-то я знаю, какой вы. Все знаю! Да будь вы у нас в школе, вам бы на собрании не знаю что и сделали.

— Я не люблю собраний, да и в школу мне поздно, Ниночка, так что открой, — с заискиванием сказал Лямин.

— А вы ничего не любите, — прокурорски сказала Нинка. — Вы только себя любите, и всем вы чужой. Я все знаю…

— Курица степная! Да что ты знаешь? Плетешь какую-то ересь. Брось эти шутки, а то рассержусь!

— Я все знаю, — долбила свое Нинка. — Когда рассказывали, я все поняла. Вы и Тамару Зарубину обидели, и Клаву обидели. Обрадовались, что они растаяли.

— Дура, чего городишь!

— Я, может, и дура, — спокойно отвечала Нинка. — Но я все понимаю. Я ведь тоже на танцы хожу. Вы Тамару провожали и целоваться лезли, а теперь не признаетесь. У вас ведь их много было. А сейчас пусть как хочет…

Нинка, еще раз вспомнив Тамару Зарубину, неожиданно заревела. Теперь она жалела Тамару.

— Ну не дура ли! — возмутился Лямин. — Плетет, соплюха, не зная, чего. От поцелуев-то маленькие не рождаются.

— Все знаю, — упрямо твердила Нинка.

Она решила, что в дневнике запишет так: «Моя работа кончилась, хотя я ее и не начинала. Он только с виду показался хороший… Завтра я уеду, а то он меня убьет, потому что я его разоблачила, и никто тут за меня не заступится».

В складе ото льда и опилок несло холодной сыростью. Лямин содрогнулся, представив, что придется провести здесь всю ночь. Может, еще одумается, глупая девчонка. «И чего я ей рассказал такого? О бабах, конечно, зря, не в такой компании говорить надо об этом. А ведь так все было к слову. Слушала».

— Послушай, Каношина, — мягко обратился он к ней, — я тут обязательно простужусь, больничный лист тебе придется оплачивать. Открой лучше.

Он слышал, как Нинка вышла из избушки, а потом наступила темнота.

— Держите, — послышался ее голос. В маленькое окошечко она протискивала байковое одеяло.

— Может, все-таки выпустишь? — без надежды попросил он.

— Ни за что! — непреклонно сказала Нинка.

— Ну и черт с тобой! — обозлился Лямин. — Принеси тогда бутылку и что-нибудь закусить.

Таким же путем она передала ему и это.

— То порядок, — успокоился Лямин. — А папиросы где? Давай папиросы и спички.

— Я лучше вам прижгу и подам, а то вы склад подпалите.

— Ну дает! — удивился Лямин ее неистощимой глупости. — Да я папиросой, если надо, подпалю.

Нинка молча передала ему папиросы и спички.

Утром подошел катер. На палубе вместе с рябым матросом стоял Голиков. Нинка уже собрала все свои вещи, умылась, сделала зарядку и теперь отодвинула засов на двери, сказала Лямину:

— Выходите, директор приехал.

Лямин, посеревший от бессонной ночи и холода, погрозил ей кулаком. Нинка попятилась и наткнулась на Голикова, который входил в избушку.

— Ну, как вы здесь? — весело зарокотал директор, сияя свежим, румяным лицом. — Напугала вчерашняя гроза? Нет? А вы что-то, Лямин, неважно выглядите. Заболели?

— Как в поле воин, — с натужной бодростью сказал Лямин. Глаза его ненавистно следили за Нинкой, а та старалась держаться за спиной Голикова, отворачивала лицо. Вспомнив, что именно Голиков подобрал ему эту вздорную девчонку и, как бродягу, хотел заставить спать в палатке, Лямин, уже не сдерживаясь, грубо сказал:

— Ищите себе другого работничка, директор. А я адью… — И махнул в сторону катера.

— Опять двадцать пять, — недовольно поморщился Голиков. — Почему вы заставляете столько возиться с собой? Что вы за человек? Тем более, сами просились сюда. У меня для вас больше работ нет.