Читаем без скачивания Том 6. У нас это невозможно. Статьи - Синклер Льюис

— Но как подумаешь о том, что трем процентам населения принадлежит 90 процентов всего богатства…

— А я об этом не думаю. Из того, что многие интеллигенты принадлежат к 97 процентам неимущих и ч многие актеры, учителя, медсестры, музыканты получают не больше, чем рабочие сцены или электротехники, — из этого вовсе не следует, что у них одинаковые интересы. Не то, сколько вы зарабатываете, а то, как вы расходуете заработанное, — вот что определяет вашу классовую принадлежность; все зависит от того, предпочитаете ли вы похороны поторжественнее или больше книг при жизни. Мне надоело извиняться за то, что у меня чисто вымытая шея!

— Откровенно говоря, мистер Джессэп, вы несете ужасный вздор, и вы сами это знаете!

— Вы так думаете? Ну что ж, зато это мой американский либеральный вздор, а не московская марксистская пропаганда.

— Вы еще придете к нам.

— Послушайте, товарищ Карл. Дело в том, что мы не согласны принять убийство как способ доказательства — вот это и является отличительным свойством либерала!

Отец Пирфайкс был очень немногословен относительно своих планов на будущее:

— Я возвращаюсь в Канаду, в которой родился… стану опять свободным верноподданным его величества. Тяжело складывать оружие, Дормэс, но я не Фома Бекет, я только скромный, запуганный, маленький, жирный чиновник!

Но кто удивил всех своих старых знакомых, так это Медэри Кол — владелец мельницы.

Будучи моложе Фрэнсиса Тэзброу и Р.К. Краули и уступая этим знатным джентльменам в аристократизме, так как только одно поколение, — а не два, как у них, — отделяло его от бородатого янки-фермера, он неизменно держался около них в Сельском клубе. Что касается гражданских заслуг, то он был председателем Ротарианского клуба. Он всегда видел в Дормэсе человека, который, не будучи ни евреем, ни венгром, ни бедняком, тем не менее непочтительно относится к святыням Главной улицы и Уолл-стрит. Они были соседями, но не бывали друг у друга. Теперь же, когда Кол, отводя Дэвида домой или забирая свою дочку Анджелу — новую подругу Дэвида — заходил к Джессэпам в прохладный осенний вечер он охотно оставался выпить чашечку горячего пунша и спрашивал Дормэса, действительно ли тот считает инфляцию «такой хорошей штукой».

В один из таких вечеров его прорвало:

— Джессэп, я не сказал бы этого ни одному человеку в городе, даже собственной жене, но мне становится невмоготу терпеть, как эти «мышки» указывают мне, где я должен покупать мои мешки и сколько я могу платить моим людям. Я вовсе не хочу сказать, что я особенно любил профсоюзы. Но в те времена, по крайней мере, члены профсоюза получали что-нибудь из того, что они у меня вымогали. Теперь же все идет на содержание минитменов. Мы платим им, и платим очень много, чтоб они командовали нами. В тридцать шестом году все это представлялось мне иначе. Только, ради бога, никому не рассказывайте, что я это говорил.

И Кол ушел, в недоумении покачивая головой, — тот самый Кол, который с восторгом голосовал за Уиндрипа.

В один из последних дней октября, проведя облаву одновременно во всех городах, деревнях и глухих углах, корпо раз и навсегда покончили со всеми преступлениями в Америке, о коем титаническом достижении писала даже лондонская «Таймс». Семьдесят тысяч отборных минитменов вкупе с полицейскими, направляемые руководителями секретной службы, арестовали по всей стране всех известных преступников и всех подозреваемых. Арестованные были преданы военному суду; один из десяти был расстрелян немедленно; четверо подверглись тюремному заключению; трое из десяти были отпущены как невиновные… а двоих приняли в организацию минитменов в качестве инспекторов.

Раздавались голоса, что, по меньшей мере, шесть из десяти были невиновны, но на это исчерпывающим ответом служило смелое заявление Уиндрипа: «Я знаю лишь один способ покончить с преступностью — это покончить с ней».

На следующий день Медэри Кол ликующе говорил:

— Я иногда сомневался и склонен был критиковать некоторые аспекты корповской политики, но вы видите, как Шеф разделался с гангстерами и бандитами? Изумительно! Я всегда говорил, что чего нашей стране не хватает, так это прежде всего твердой руки. Этот человек не признает никаких фиглей-миглей! Он понял, что единственный способ покончить с преступностью — это взять да и покончить с ней.

Затем была введена Новая американская система просвещения, которая, по меткому выражению Сарасона, была новее, чем Новая система просвещения Германии, Италии, Польши или даже Турции.

Власти решительно закрыли несколько десятков небольших колледжей, отличавшихся независимым духом, таких, как Уильяме, Бодуэн, Оберлин, Джорджтаун, Антиох, Карлтон, Институт Льюиса и другие; все они были не похожи один на другой, но имели то общее, что еще не превратились окончательно в машины. Университеты отдельных штатов не закрывались — их просто сливали с центральными корповскими университетами; в каждой из восьми областей должно было быть по одному такому университету. Но для начала правительство организовало только два таких университета.

Университет Уиндрипа в Нью-Йорке разместился в Рокфеллеровском центре и Эмпайр Стэйт Билдинг и занял большую часть Центрального парка под спортивную площадку (парк стал совершенно недоступен для публики, так как остальная его часть была превращена в учебный плац ММ). Вторым был Университет Макгоблина в Чикаго, которому были переданы здания Чикагского и Северо-западного университетов и парк Джексона. Президент Чикагского университета Хатчинз осмелился выражать недовольство всем этим делом и отказался остаться в качестве ассистента, и власти вынуждены были вежливо его сослать.

Сплетники и любители всяких слухов выражали предположение, что присвоение Чикагскому университету имени Макгоблина вместо Сарасона говорит об охлаждении, наступающем между Сарасоном и Уиндрипом, но эти два вождя сумели в корне подавить ложные слухи, появившись вместе на большом приеме, устроенном епископу Кэннону Женской христианской лигой трезвенников; на этом приеме они сфотографировались, пожимая другу руку.

Оба университета начали с того, что зачислили пятьдесят тысяч студентов, натянув нос докорповским университетам, ни один из которых не имел в 1935 гoду больше тридцати тысяч студентов. Такому широкому приему в университет способствовало, пожалуй, то обстоятельство, что поступить мог всякий, представивший удостоверение о неполном среднем образовании и рекомендацию корповского уполномоченного.

Доктор Макгоблин подчеркивал, что самый факт открытия совершенно новых университетов свидетельствует об огромном культурном превосходстве корповского государства по сравнению с европейскими фашистскими диктатурами.

В то время, как там все инициаторы новой цивилизации ограничились полумерами, выгнав всех учителей-предателей, так называемых «интеллигентов», упрямо отказывавшихся преподавать физику, кулинарию или географию в соответствии с принципами и фактами, установленными политическими органами; а нацисты добавили к этому еще одно разумное мероприятие: уволили евреев, осмелившихся взяться за преподавание медицины, — американцы основали новые и в то же время совершенно ортодоксальные учебные заведения, с самого своего возникновения свободные от малейшего налета «интеллигентщины».

Все корповские университеты должны были иметь одинаковые учебные планы и программы, вполне практичные и современные, никак не связанные с какими-либо «снобистскими традициями».

Совершенно исключались из программы греческий язык, латынь, санскрит, древнееврейский язык, изучение библии, археология, филология; исключалась также история до 1500 года, кроме одного курса, который должен был показать, что на протяжении веков цивилизация сводилась к защите англосаксонской чистоты от варваров. Философия, история философии, психология, экономика, антропология сохранялись в программах, но во избежание суеверных заблуждений, содержавшихся в обычных учебниках, эти предметы следовало проходить по новым учебникам, составленным способными молодыми учеными под руководством д-ра Макгоблина.

Считалось полезным, чтобы студенты учились читать, говорить и даже писать на иностранных языках, но они не должны были тратить попусту время на так называемую «литературу»; вместо устарелой художетвенной литературы и сентиментальной поэзии использовались статьи из свежих газет. Что касается английского языка, то изучение литературы допускалось в известных пределах, с тем чтобы иметь запас цитат для политических выступлений; основными же курсами были рекламное дело, партийная журналистика, коммерческая корреспонденция, причем упоминать авторов до 1800 г., за исключением Шекспира и Мильтона, было запрещено.