Читаем без скачивания В поисках истины - Н. Северин

— Однако мне сегодня ночью послышалось пение за стеной, и я подумала, не у соседей ли занимаются музыкой.

— Это вам померещилось, meine gnädige, кому там заниматься музыкой, разве только летучим мышам, крысам да паукам.

И снова вернувшись к вопросу относительно вечернего туалета своей госпожи, она заметила, что если графиня захочет надеть белое атласное платье, то надо будет приготовить парюр из брильянтов с рубинами, если же она предпочтет нарядиться в розовое броше, надо вынуть колье и эгретку из жемчуга.

— Брильянты, жемчуг! К чему такое великолепие? — с рассеянной улыбкой спросила Клавдия.

— А как же? Ведь сегодня графиня в первый раз выезжает в свет, — объявила Лина.

Тут только госпожа ее узнала, что вечером ее везут в придворный театр, в оперу.

Ложу прислал сам король.

XXVII

Вот тут-то она его в первый раз и увидела.

Но так как она до сих пор никогда еще в театре не бывала и слушала оперу на сцене тоже в первый раз, то ей и в голову не приходило озираться на ложу, богаче прочих разукрашенную, из которой старик в расшитом золотом кафтане и окруженный блестящей свитой не спускал с нее лорнета.

Да и не он один, а вся остальная публика смотрела на нее с большим любопытством, чем на сцену, и занималась ею больше, чем представлением. Поглощенная невиданным доселе зрелищем и чудной музыкой, Клавдия и этого не замечала.

Ложа была большая, с аванложей. Туда после первого действия придворные лакеи внесли огромный серебряный поднос с таким множеством всевозможных фруктов и лакомств, что хватило бы на угощение двадцати человек, тогда как в ложе, кроме Клавдии с мужем, горничной Лины, переодетой дуэньей, да пажа Товия никого не было.

В антракте между третьим и четвертым действиями кто-то постучался в дверь, и, когда Товий ее растворил, Клавдия увидела одного из офицеров, толпившихся в глубине королевской ложи. Узнала она его, разумеется, по блестящему мундиру, а не по лицу. Незнакомых лиц мелькало вокруг такое множество, что она ни за что не могла бы отличить их одно от другого. И все как мужчины, так и женщины казались ей молодыми и красивыми при ярком свете свечей, сверкавших в золотых люстрах, переливаясь разноцветными искрами в хрустальных подвесках этих люстр, а также в драгоценных каменьях, которыми осыпаны были костюмы дам и кавалеров.

При появлении посетителя граф поднялся со своего места и, почтительно ответив на его поклон, пригласил движением руки Клавдию тоже встать и приблизиться к аванложе.

Покидая свое место, она нечаянно оглянулась на публику и вспыхнула от смущения: весь театр с напряженным вниманием смотрел на нее. Все лорнеты были направлены на их ложу. Ей сделалось очень неловко. Что в ней такого странного? Чем возбуждает она всеобщее любопытство? Разве мало кругом молодых женщин и девиц красивее ее и одетых пышнее и богаче, чем она?

Вон та полная дама в крайней ложе, что так иронически усмехается, наставив на нее лорнет, какая красавица! И как эффектно одета! Волосы ее сверкают, как солнце, так много на них бриллиантов. А та, дальше, в бархате густого розового цвета, усыпанном жемчугом, с золотым корабликом на высоко взбитых локонах, а соседка ее в палевом атласе с гранатовым бархатом, с серебряной, чудной филигранной работы башней на голове, несравненно интереснее Клавдии. Да куда ни повернись, хорошеньких и нарядных дам множество; глаза разбегаются, не знаешь, которой отдать преимущество, все молоды и красивы, все без исключения. Почему же на нее только и смотрят? — спрашивала она себя с недоумением, входя в аванложу и отвечая глубоким реверансом на низкий поклон посетителя.

Нагнувшись, как будто для того, чтоб поправить ей платье, в то время как она проходила мимо нее, Лина успела ей шепнуть, что это посланец от короля, и Клавдия с подобающим почтением, скромно опустив глаза, выслушала цветистый комплимент, которым приветствовали ее. После же слов: «его величество просит графиню Паланецкую пожаловать после представления ужинать во дворец», — она еще ниже и еще почтительнее присела, точно перед нею сам король.

Все это проделывала она машинально, не отдавая себе ни в чем отчета, и очень удивилась бы, если б ей сказали, что реверансами своими и всей своей манерой себя держать она выразила полнейшую готовность исполнить все, что от нее потребуют. Мысли у нее путались, в ушах звенело, и она не понимала ни слова из того, что говорилось вокруг нее. Обменявшись несколькими словами с графом, офицер, прежде чем окончательно раскланяться, снова обратился к ней с какой-то фразой, из которой она одно только поняла, что, исполнив свое поручение, он уходит и что надо опять ему сделать низкий реверанс. И она сделала этот реверанс по всем правилам искусства, почтительно и грациозно, как учил ее многоопытный танцмейстер. Теперь ее уже нельзя было уверить, что из нее готовят будущую королеву. Она знала, что короли женятся на принцессах крови, а не на чужеземках темного происхождения. К тому же этот король стар и у него, без сомнения, есть жена, дети и даже внуки. Нет, тут что-то такое кроется, какая-то тайна.

Но особенного страха Клавдия не ощущала. Повлияло ли на нее успокоительно новое знакомство, сделанное ночью в соседнем доме, или, может быть, чудное зрелище с восхитительной музыкой, под обаянием которого она находилась несколько часов кряду, вознесло ее так высоко над землею, что ей трудно было вернуться к действительности. Так или иначе, но все, что с нею делалось, казалось ей волшебным сном и таким восхитительным, что не хотелось просыпаться.

То, что граф говорил ей дорогой в королевский замок, она слышала, но настоящим смыслом его слов проникнуться никак не могла. Как будто все это касалось другого кого, а не ее. А с нею разве может случиться что-нибудь дурное, после того как таинственная женщина взяла ее под свое покровительство и назвала ее сестрой? Разумеется, нет.

И напрасно голос рассудка шептал ей, что новая покровительница ее теперь далеко, что она должна была бежать из страны, ничто не могло разрушить очарования, навеянного магической силой этой женщины. Она чувствовала на себе ее взгляд все так же сильно, как тогда, когда она на нее глядела в полутемной молельне чудными черными глазами, такими пронзительными, что они проникали в самую душу и, казалось, читали в ней чувства и мысли, как в открытой книге.

Понятно, после того, что Клавдия нисколько не изумилась, когда глаза эти снова перед нею мелькнули. Карета остановилась у ярко освещенного подъезда, и один из лакеев в придворной ливрее, ожидавший гостей у мраморной лестницы, взяв ее на руки, как ребенка, чтоб не дать маленьким ножкам в белых атласных башмачках коснуться ступеней, бережно донес ее до широкой площадки, разукрашенной цветущими растениями и разноцветными фонарями.

Повинуясь какой-то непонятной и невидимой силе, Клавдия подняла голову и в одном из окон верхнего этажа, под самой крышей, увидала бледное лицо своей названой сестры и чуть не вскрикнула от радости.

Предчувствие ее сбылось: она здесь, с нею. И, разумеется, чтоб охранить ее от зла, для чего же больше? И действительно с Клавдией ничего дурного не случилось в загородном замке короля.

За ужином граф не присутствовал. Он доехал с нею до замка, а тут куда-то скрылся, и в ту ночь Клавдия его больше не видела. В королевские апартаменты ее ввел не муж, а какой-то господин в расшитом золотом кафтане, должно быть, близкий к королю человек, если судить по тому, как часто обращался к нему его господин, от которого он ни на минуту не отходил; во время ужина он стоял за его креслом, наливал как ему, так и Клавдии вина в хрустальные стаканы и вообще распоряжался тут как старший над всеми лакеями, которых было множество, особенно если взять в соображение, что король ужинал с Клавдней вдвоем и не в одной из тех великолепных зал, через которые ее сюда привели, а в небольшой круглой комнате с зеркалами во всех простенках между широкими окнами, завешенными штофными голубыми портьерами, с потолком, расписанным амурами, и с мозаичным полом.

Сервировка стола, кушанья и вина соответствовали обстановке.

О чем с нею говорили, о чем ее расспрашивали во время этого ужина, Клавдия сказать не могла, одно только помнила она ясно, это то, что после того как выпила глоток какого-то сладкого густого ликера, непонятная истома стала постепенно разливаться по всему ее телу, сковывая все члены такою слабостью, что она не могла ни пошевелиться, ни произнести ни слова, а все, что ее окружало, и люди, и предметы, все это стало отдаляться куда-то все дальше и дальше. Удалялись и голоса, среди которых ей слышался и голос таинственной женщины, но смутно, с переливами, мало-помалу переходившими в пение, не то в гимн, слышанный прошлую ночь в молельне, не то в мотивы оперы, услаждавшей ее слух часа два тому назад. А сердце ее билось все медленнее и медленнее, глаза смыкались.