Читаем без скачивания Поцелуй богов - Адриан Гилл

— Ой! — вырвалось у Джона.

— Вон! — взревела Ли. — Выметайся! И ни слова! Я тебя предупреждала — никаких объяснений. Дня не может продержаться, похабник. А туда же: «Ли, немного покорности…» Я тебе покажу покорность! На выход!

— Что я такого сделал?

— Он еще спрашивает! Бабник! Вот! — Она швырнула фотографию на пол, и молоко тут же проступило сквозь бумагу.

— Боже, я не заметил фотографа. Взгляни, как эта девушка уставилась на Айсис. Как ты могла выйти из дома в подобном виде?

— К черту девушку! Лучше посмотри на себя: чем вы с ней занимаетесь? Только не старайся — все равно не поверю!

— Мы с ней случайно встретились на Чаринг-Кросс, — Джон облегченно вздохнул, — и выпили чаю.

— Выпили чаю! Как мило, как по-английски! До или после? Ублюдок!

— Ни до, ни после. Вместо. Пока я с тобой, я ни с кем не спал. Сама подумай: откуда у меня время, не говоря уж о силах?

— Точно?

— Точно.

— А почему мне не сказал, что встретил ее?

— Забыл. Она поет мое стихотворение в своем новом альбоме.

— Вот как? — Ли опустилась на стул. — Какой дерьмовый день.

— Как в мастерской?

— Неудивительно, что дерьмовый театр валится в тартарары и его надо субсидировать, как страны третьего мира. Есть реальный мир, мир развлечений, и есть чертов театр. Такое впечатление, что я целый день провела в одном из его лагерей для беженцев. Мне надо выпить.

Джон смешал «Гибсон». Ли проглотила сразу два и легла на пол.

— Знаешь, если бы я была комиком, мне бы хватило материала на тридцать гастролей. Какой-то подвал с пластмассовыми стульями и неоновым светом. Преподавательница — высоченная жердь с оранжевой шевелюрой и зубами, как в ящике со всякими остатками у набивщика чучел. И не говорит ни на одном из известных языков. Все гундосила Курта Вайля шиворот-навыворот. Потом я выяснила, ее зовут вроде как Джоди. Видимо, проблемы с речью. Я все переспрашивала: «Что?» А другие ничего — говорили свободно. Ах, Джон, что за сборище. Я не ожидала ничего выдающегося. Но это какой-то паноптикум взращенных на сале кожных болезней и телесных изъянов. Восемнадцатилетние девицы выглядели, как девяностолетние одуванчики. Я все порывалась выйти и сказать: «Милые, даже если кто-то решит переснять все фильмы Хичкока и восстановить „Сумеречную зону“, а Стивен Кинг приобретет „Юниверсал студиос“, работа вам все равно не обломится. Сейчас применяют спецэффекты, с помощью которых людей делают похожими на вас. Так что не теряйте времени и не занимайтесь ничем, что требует появления на ярком свету».

Сначала мы занялись разминкой, которая больше походила на эпилептические подергивания, сделали несколько растяжек, явно бесполезных, если не заниматься с эспандером и на тренажерах. А потом перешли к речевым упражнениям: почему-то просили у Джоди сахар. После этого жердь объявила: «Сегодня будем отрабатывать напор и столкновение. Попытаемся исследовать природу силы, как ее концентрировать и направлять в нужную сторону». Потребовалось разбиться на пары. Меня чуть не убили в свалке. Поэтому мне достался тщедушный паренек — худосочный, с сальными волосами, кривыми ногами и шрапнельной россыпью ярких угрей. Маленький человечек, зато большая ошибка — явно не тот выбор. Джоди что-то ему сказала, только я не поняла. Паренек затопал ногами и заорал: «Я знаю, ты была с другим! Шлюха! Проститутка! Я тебя проучу!» Голос был скрипучим. Я решила, что надо играть, и приняла заинтересованный вид. А он все не унимался — кипятился и закатывал глаза. Я улыбалась и кивала, словно бы смеялась над ним. Тогда жердь объявила: «Очень хорошо, Тревор. Только надо вторгаться в ее пространство, отвоевывать площадку». Парень прыгнул вперед и вцепился мне в титьки. От неожиданности я прыснула: больно уж он походил на висящую у меня на груди голодную обезьяну. Партнер обиделся и отошел, и все замолчали. А ко мне подступила жердь — само воплощение улыбчивого гнева. «Вам надо работать, сосредоточиться и постараться отбить напор Тревора». «А я, дорогая, что сделала? Мне и играть-то особо не пришлось».

Потом мы занимались другими идиотскими вещами и съели несъедобный обед в кофейне. Я дала миллион автографов. А одна сучонка подвалила и спросила: «Очень унизительно?» «Унизительно, когда тебя лапают такие, как Тревор», — ответила я. В самом деле, какого черта — не желаешь давать автографы, зачем лезешь в артисты? Она, видите ли, хочет стать настоящей актрисой, безымянной и неизвестной в реальной жизни. Пусть зрители навсегда запоминают ее героинь, но ее саму в фойе не узнают. «Пустые мечтания, — заметила я. — Враки».

После обеда мы в кружок работали с текстом из какой-то пятичасовой пьесы чудес, написанной будто специально для Джоди, — не то что продекламировать, выговорить нельзя. Но они как будто ею увлечены. Тоска жуткая. Я им говорю: «Чудо одно — если ее когда-нибудь поставят. Но смотреть все равно не будут — даже на смертном одре, хоть обещай отсрочку за хорошее поведение».

Потом устроили гвалт, видишь ли, играли в Голливуд. Жердь приказала: «Стоп! Будем импровизировать драму!» — тоже мне Микки Руни[63]. Пришлось карабкаться на стол. Тревор упражнялся с моей нижней половиной — якобы изображал секс, а все вокруг кричали: «Шварценеггер! Шварценеггер! Шварценеггер!» Джон, что мне делать? Не посылай меня обратно. Так плохо играть нельзя. — Она протянула пустой стакан.

— Давай напьемся и посмотрим «Завтрак у Тиффани».

— Джон, привет, это Оливер. Знаю, у Ли в актерской мастерской не очень. Читал отчет в «Мейл». Злобная вещица. И Сту звонил, каялся, сказал: это его вина. Не стоило предлагать. В целом он, конечно, прав, но с Ли надо что-то делать. Театр для нее — иностранный язык. Я уверен, она им моментально овладеет, но нужны грамматические основы. Может, заехать привезти ей что-то вроде лингафонного мастер-класса, пусть осваивается с подмостками? Такое возможно?

— Абсолютно невозможно! — Ли накрыла голову подушкой. Кровать была настолько завалена всяким хламом, что казалась выгородкой галереи Тейт. — Меня тошнит от напыщенных оборотов и анекдотов о Ларри и Дикки, Джонни и Снизи, Бэшфул и Доке. Категорически отказываюсь! Скажи, что я в постели со Станиславским. Что занята в театре Ненависти. Что с какими-то шестью типами пошла за лекарствами. Скажи, пусть вызовет себе театральную шлюху и займется с ней делом.

— Я сказал, что это для тебя большая честь и ты в восторге. Он уже едет.

Оливер стоял посреди комнаты и изображал свое присутствие на сцене: ноги широко расставлены, руки разведены в стороны, на безвольных узких губах знаменитая улыбка. Джон и Ли рядком сидели на диване. Ли излучала пассивную враждебность, от которой актера вынесло бы за любой просцениум в мире, но, истинный профессионал, Оливер принимал ее за восторженное внимание и жажду познания.

— Матушка-театр! — провозгласил он. Подождал и повторил: — Батюшка-театр! Брат, сестра, друг, любовник, любовница. Все это театр. Наша семья готова принять нового члена в приют благородного призвания.

Ли открыла было рот, но Джон стиснул ей колено.

— Добро пожаловать! Говорят, что актеры и драматурги не умирают и после кончины их души населяют сцену. Я не верю в привидения, но театр обогащается духом, тенями и представлениями. В отличие от телевидения творческий акт в театре мгновенен — был и нет его. Но он никуда не исчезает. Фильмы стареют и разрушаются, на них появляются механические повреждения. А представления живут в публике, в актере, в атмосфере. На благословенном мистическом пространстве сцены все, что глазу и уху представляется непостоянным, на самом деле вечно. Мы последние истинные жрецы безбожного века, призванные общиной правды, истинной правды. Правды между строк, правды веротворчества. Мы играем не перед публикой, мы играем вместе с публикой. Единение жрецов и паствы — в этом уникальное божественное откровение театра. Быть его частицей, держать копье или хоругвь — величайшая привилегия культуры. Все другие средства масс-медиа — одно развлечение, шутовство, забава, ребяческий дивертисмент. Только в театре случаются золотые мгновения.

Джон ощущал, как вибрировала рядом Ли, и успокаивающе обнял ее за плечи.

— А теперь болтики и винтики нашего ремесла. Одно слово, всего одно лишь слово об истине. Блестящая, талантливая звезда Ли должна непременно забыть, выкинуть из памяти и не вспоминать все, что она знала об игре. Мы Братство деревянного «О». Не представляем, а пропускаем через себя. Распространенное заблуждение новичков, будто роль можно нацепить, как костюм, стоит только добавить к характеру нужные черты, прилепить искусственный нос и изменить на потешный голос. Сцена — исповедальня, на ней происходит акт откровения. Актер обнажается…

— Как крайняя плоть? — спросила Ли.