Читаем без скачивания Курс молодого овца, или Самозащита в уголовном суде - Владислав Шейченко

Хотя Закон формально и предоставляет возможность отвода в отношении сиюминутно участвующих лиц, как я уже указывал выше, общие конституционные гарантии позволяют иные значения в праве отвода. Отвод может быть заявлен в любой момент производства по делу, когда стали известны обстоятельства и появились основания для этого. Даже и после состоявшегося участия конкретного лица в некоторых случаях можно поднять вопрос, что этот участник имел порочный интерес или мог иметь такой интерес, знал об этом и подлежал отводу. Если участие лица длящееся, и в начале вступления этого лица в дело отвод ему не был заявлен, нет препятствий сделать это позднее.

Бесспорно, что сомнения в объективности, то есть в непредвзятости и беспристрастности отдельной личности также является препятствием для его участия и, следовательно, основанием для отвода. Закон как бы и не предусматривает такое основание прямым текстом, но отсутствие объективности прямо связано с состоянием «заинтересованность», и этой связью заявитель и должен мотивировать отвод. Так, вполне резонно можно сомневаться в объективности подавляющего большинства нынешних судей, шагающих от уголовной юстиции хотя бы уже в связи с их обильным прежним опытом деятельности на поприще уголовного преследования и прокурорской работы. Их необъективность порождена укоренившимся обвинительным воспитанием, правовым развратом, неистребимой предубеждённостью в виновности, а отсюда – симпатиями и «пониманием» чаяний сторонников обвинения, природном неуважении и презрении к защите.

Заинтересованность их выражается и объясняется повсеместным созданием более благоприятных условий для стороны обвинения, повсеместным ущемлением прав защиты и воспрепятствованием действиям её частников, презрением к принципам и гарантиям судопроизводства. Мы уже отмечали, что в современных судьях неисправимы обвинительный уклон и безнравственность, въевшиеся через личный их мусорской опыт и ментовскую наследственность. Поэтому они были мусорами и ими же остались, даже обрядившись в мантии.

Сколько волка не кормили, а всё кормою влез.

Необъективность на фоне заинтересованности может проявлять себя неограниченным перечнем признаков. Те признаки обусловлены самой природой различных противоречий в межличностных отношениях, что вызревают на разных почвах, во всех коридорах сожительства людей: социальной, политической, религиозной, профессиональной, расовой и т. д. Например, ты, как представитель общества защиты бобров, вправе не доверять объективности и отводить прокурора, которого ранее твои единоверцы изобличали в браконьерстве по отношению к несчастным бобрам. Ты, как ярый и известный антисемит, оправданно можешь отводить следака-еврея. Известен случай, когда в Тверском суде обвиняемый заявил о нежелании, чтобы дело его рассматривал судья-педик, требовал, чтобы председательствующий самоотстранился в связи с известной его голубизной на общем чёрно-белом фоне судопроизводства. Реально, судье нечего было противопоставить, не мог он опровергнуть такие упрёки, тем более, что и защита предлагала представить доказательства своей правоты через проведение мед. освидетельствования на предмет наличия целки у вершителя правосудия и признаков жопоепства. Тот судья, конечно, отстранился от дела, правда, под предлогом болезни. Но, так или иначе, отвод состоялся. Само заявление подобных доводов «в глаза», безусловно, возбуждало негативные личные чувства у судьи и предсказуемую его неприязнь к заявителю. Не может никто к такому остаться равнодушным. Так даже если бы и не отвёлся он по первоначальному заявлению сразу, само наличие таких претензий в будущем явилось бы основанием отвода.

3.4.6. Право на показания, объяснения, родной язык и переводчика тоже

Подозреваемый вправе давать показания и объяснения на родном языке или языке, которым он владеет, а также пользоваться помощью переводчика.

Судьба такая: для меня родным является язык народности Руока, что обитает в центральной Амазонии. Только этим языком я и владею. Соответственно, я вправе, способен и желаю давать показания и объяснения на этом языке. Как я в России очутился – долгая сказка, но вот, гляди ж ты, захвачен в плен местными властями с партией кураре на борту (коммивояжёр хренов).

Местных языков и наречий, извините, не ведаю. Как же любезным следакам и операм обеспечить моё право на дачу вразумительных показаний или объяснений, если у них даже нет возможности установить, на каком языке я с ними лопочу? Необеспечение такой возможности изъясняться самому и воспринимать информацию извне – явное нарушение права на защиту. Требуются срочные меры по отысканию специалиста-переводчика, чтобы для начала хотя бы установить мой язык общения. Где они в России знатока такого отыщут. Нет их. Но это всё крайности. Бывали случаи намеренных злоупотреблений, спекуляций редкостным языковладением. Подозрения этого у ментов возникали неизбежно, и они принимали меры к выявлению истины. Средства просты. В бессознательном, дрёмном состоянии человек использует только родную речь. К языковым срывам приводят пытки и насилие, или даже угроза этого. Отчего-то вспомнился случай с террористом Радуевым. Его по «пыжик» – приговору направили в тюрягу особого режима. Начальник каталажки звонит в главк и сообщает о проблемах: Радуев русский язык оказывается не понимает, команды не выполняет. Управленцы командуют, чтобы немедленно осужденного обучили русскому языку. На следующий день из тюряги рапортуют: приказ исполнен, обучение Радуева языку осуществлено успешно, Радуев владеет русским языком свободно. Каким образом проведено столь эффективное обучение «великому и могучему» можно не объяснять тебе? Только в течение последующего года того Радуева скоропостижно скончали «сердечным приступом».

И на старуху найдётся прореха?

Право пользоваться доступным пониманию языком направлено на обеспечение реального участия самого подозреваемого в процессе судопроизводства, а также на представление ему всего арсенала средств защиты. Через это право подозреваемый получает возможность понимать и быть понятым, получать и передавать информацию по делу при его общении с органами власти и участниками. Наличие права в его действительном выражении имеет целью добиваться правильности и справедливости разбирательства по делу, так как (теоритически) от активности подозреваемого зависит правильность установления обстоятельств, а особенно – решение вопросов причастности и вины.

Аналогично и по отношению к праву на участие переводчика. От точности и полноты перевода напрямую зависит качество (эффективность) участия подозреваемого, не владеющего официальным языком судопроизводства. И наоборот, неверность перевода естественным образом влечёт искажение информации, заблуждение у участников, недостоверность доказательств, препятствует полному и верному установлению обстоятельств и постановлению законных решений. Вообще-то в обеспечении этих прав в не меньшей мере заинтересованы и власти, хотя стараются этого интереса не выдавать.

Помощь переводчика заключается в качественном переводе не только устного общения подозреваемого в ходе его непосредственного участия в следственных действиях, но и в адаптации всех иных письменных материалов «в оба конца».

Закон не расшифровывает понятие «переводчик». Это опять же даёт повод мусорам привлекать в качестве переводчиков отнюдь не компетентных лиц, а всякую шалупень. Не редко переводами занимаются обыватели-дилетанты, которые только на бытовом уровне владеют и языком производства (не родным и для них), но и своим собственным (родным) говором. Ни о каком качестве помощи в таких случаях рассуждать не приходится. Такие «спецы» сами нуждаются в помощи переводчиков. Их соучастие – не помощь, а сплошное вредительство, вредительская безучастность. Помнится мне в связи с этим эпизод. Подозреваемому – кавказскому горцу предоставили переводчика М. в помощь. Этот М. у себя в ауле работал пастухом, средним образованием не обзавёлся, и в российской провинции прожил чуть дольше года, скотником работал на ферме, из сельской местности не вылезал, круг общения по большей частью ограничивался земляками. На русском языке данный переводчик мог только на половой орган внятно посылать. Когда выяснились результаты его переводов, у прокурора волосы на башке вздыбились, хоть и лысый он был. А остальные все, кроме прозревшего подозреваемого, вроде довольны остались помощью такой.

Очевидно, что от переводчика требуются глубокие знания на профессиональном уровне языков, на котором происходит общение в каждом конкретном деле. Профессионализм будет определяем наличием специального образования, свободным владением специфической речью судоизъяснения, достаточными познаниями в области юриспруденции, практическим опытом работы в качестве переводчика именно в процессах, а ещё нормальными качествами, такими как добросовестность, терпимость, честность, беспристрастность. Не многовато ли требований? Вовсе нет. Хотя с такими качествами людей вообще мало в живых осталось, но к этим критериям отбора должны стремиться, приближаться. Я полагаю, а любой вправе об этом настаивать, что переводчик для участия в судопроизводстве должен бы допускаться только через квалификационные разрешения (лицензии). И должны существовать специальные процедуры отбора и допуска, как это имеет место в отношении адвокатов, специалистов, экспертов. Переводчик настолько же значим в процессе, что и специалист, специалистом он и является, только функции своеобразны. Соответственно должны существовать чёткие показатели качества и такого специалиста. Нынешний же порядок привлечения переводчиков к участию в деле, когда следак или суд избирают их более по устным рекомендациям, а решают о привлечении только собственным усмотрением, – это откровенный бардельник. В таком порядке мусора не в состоянии самостоятельно проверить способности «переводчика», в отсутствие собственных знаний сторонних для них языков, а всяческие рекомендации – шибко хилое основание, не влекущее ответственности рекомендателен. И всё это часто непоправимо вредит разбирательству, и всегда – в ущерб интересам защиты.