Читаем без скачивания Книга песчинок: Фантастическая проза Латинской Америки - Всеволод Багно

Отсюда со всею логикой вытекает, что стремление разгадать эту тайну — безумное предприятие, ибо она, существуя, как бы и не существует вовсе, коль скоро раскрыть ее невозможно. И я убежден, что всякий раз, когда она оказывалась доступной, виною тому бывал случай, причем случай, действовавший слепо, ибо он выходил за рамки незыблемой закономерности, которой обычно подчиняется случайность».

Этот любопытный текст, который Лудовико Амаро по каким-то необъяснимым причинам вставил в очерк механики небесных тел, где с пристрастием анализировал мнения Кеплера и Тихо Браге [138] выраженные в знаменитых Рудольфовых таблицах, текст, бесспорно вписанный в подлинную рукопись его собственной рукой, не находил никакого логического объяснения.

И не нашел бы, если бы мы не узнали, как не знали долгие годы, что Лудовико Амаро втайне занимался изучением времени, его мер и предполагаемых законов. Этот факт был совершенно неизвестен современникам ученого и лишь в 1740 году, почти через сто лет после его исчезновения, стал достоянием гласности благодаря изысканиям, которые проводил в старинной библиотеке Палаццо Стреджи Арриго Боджио, исследователь трудов сиенского астронома.

По словам Боджио, в указанной библиотеке к тому времени, то есть к 1740 году, еще сохранилась связка бумаг, содержащая около сотни рукописных заметок астронома, из которых явствовало, что Лудовико Амаро изучал возможность достичь полного воссоединения временной цепи, «уничтожив,— пишет Боджио, утверждая, что дословно цитирует Амаро,— непроницаемые ячейки прошлого, настоящего и будущего».

Конечно, если текст, обнаруженный среди рукописных страниц трактата по механике небесных тел и признанный туманным, рассмотреть под тем углом зрения, какой сделался возможным благодаря изысканиям Арриго Боджио, он, этот текст, утратит всякую таинственность и станет простым до прозрачности: шаг, от которого, как писал Амаро, зависит все, будет означать тот единственный шаг, который нужно сделать, чтобы преодолеть временной барьер и оказаться в будущем или же в прошлом.

А если остается еще какое-нибудь сомнение, его рассеивает тот же самый Боджио, сообщая нам, что в одной из найденных им рукописных заметок Лудовико Амаро указывает: «Философ Сенека обладал этой способностью (преодолевать временной барьер.— Примеч. Боджио) точно так же, как ею обладал и Нострадамус [139], причем последний каким-то неизвестным путем сумел необычайно развить в себе эту способность в ее восходящем варианте, то есть устремляя ее в будущее, благодаря чему он и превратился в величайшего ясновидца и пророка всех времен. Да и все пророки, существовавшие в мире, были всего-навсего людьми, которые обладали способностью пересекать временной барьер в ту или иную сторону, а вовсе не магами, волхвами и чудотворцами. Вот почему, вопреки научной вероятности, Сенека в своей трагедии «Медея» смог в первом веке нашей эры предвозвестить открытие Нового Света, а Нострадамус в свое время — поведать о событиях, которые произойдут много столетий спустя».

Арриго Боджио являет собой великолепный пример того, с какой легкостью однобокий взгляд на вещи может привести к полной слепоте. Для него Лудовико Амаро был астрономом, внесшим чрезвычайно важный вклад в изучение механики небесных тел. И единственной его целью было продемонстрировать всю значительность этого вклада. Когда Боджио сообщает нам о своем открытии доселе неизвестной стороны в творческом наследии Лудовико Амаро, то есть о том, что сиенский астроном исследовал возможность достичь полного воссоединения временной цепи, он это делает походя, без каких бы то ни было пояснений или же выводов. Он обнаруживает в бумагах астронома, которого изучает с видимым рвением, нечто из ряда вон выходящее; но совершенно очевидно, что, поскольку факты, представшие перед ним, никак не связаны с механикой небесных тел, они не вызывают у Боджио ни малейшего интереса, никак не затрагивают его сознания, можно даже сказать, что остаются незамеченными. Таким образом, прочитав объемистую рукопись его творения «Лудовико Амаро. Его вклад в новое понимание механики небесных тел» (четыреста двадцать восемь страниц большого формата), мы узнаем все, что только можно узнать о Лудовико Амаро в связи с механикой небесных тел. Но остаемся в полном неведении по поводу того Лудовико Амаро, который хотел достичь «полного воссоединения временной цепи, уничтожив непроницаемые ячейки прошлого, настоящего и будущего».

Что же касается биографических сведений, то однобокий подход Боджио и здесь приводит к плачевным результатам. Ни на одной из четырехсот двадцати восьми страниц большого формата, исписанных мелким, убористым почерком, не появляется даже на короткое мгновение образ живого человека — всюду перед нами некая энтелехия, бесформенная, смутная и зыбкая, а также суждения, формулировки, теории, высказанные этой энтелехией по поводу механики небесных тел. Биографические данные, которые Боджио скрепя сердце приводит в начале и в конце своего труда, не занимают и страницы из пресловутых четырехсот двадцати восьми. Боджио ограничивается сообщением о том, что Лудовико Амаро появился на свет в Сиене 18 февраля 1600 года. Он не называет ни улицы, ни дома, где родился астроном, не указывает, был ли этот дом затиснут в собственно городской квартал или же привольно располагался в одном из предместий, за крепостными стенами. Сведения о том, где Амаро учился и какие профессора оказали на него влияние, сжаты в четыре строки. И на последней странице рукописи, после ламентаций по поводу того, что трактат, над которым тогда работал Амаро, остался незавершенным, нам сообщается, причем без всяких комментариев, что «астронома видели в последний раз» на одной из улиц Сиены утром 19 июля 1648 года.

Глухое, скупое, нераскрытое «видели в последний раз», без сомнения, вполне удовлетворило Арриго Боджио, поскольку он записал эту фразу, не выразив ни малейшего удивления, не полюбопытствовав нимало, что же за этим кроется; а еще через три строчки вывел слово «конец», отрезав тем самым все пути к последующему прояснению.

К счастью, этого не случилось с Карло Галеаццо, который был другом Боджио и тоже интересовался вкладом Лудовико Амаро в механику небесных тел. Судя по всему, Галеаццо решил, что эти четыре слова — «видели в последний раз», с такой легкостью начертанные его другом Боджио, не могут достойным образом заключить жизнеописание столь значительногго лица, как Лудовико Амаро; и тут Галеаццо сказал себе, что восполнить этот пробел можно, лишь прибегнув к документам, которые никоим образом не связаны с механикой небесных тел. И отправился в муниципальный архив Сиены просматривать дела, относящиеся к 1648 году.

Нельзя сказать, чтобы благородный почин Карло Галеаццо увенчался особым успехом. Хотя архивы, предназначенные для хранения документов, на деле и представляют собой места, где львиная их доля пропадает, связка за июль 1648 года оказалась невредимой, и Галеаццо смог скрупулезно изучить все бумаги, одна за другой. Но тщательнейший просмотр принес весьма скудные плоды, виной чему было злополучное совпадение — как раз в июле 1648 года лучшие силы сиенского правосудия были заняты двумя большими процессами: над неким закоренелым разбойником, которого месяц назад удалось поймать, и над поселившейся в Сиене римской проституткой-отравительницей. Почти все бумаги из связки относились к этим процессам, и таково было документальное изобилие, что не составляло труда восстановить события во всей их жизненной полноте.

А по поводу исчезновения астронома Галеаццо обнаружил лишь краткую справку, содержащую скупые показания трех обывателей Сиены, которые «видели в последний раз» Лудовико Амаро. Двое из них, Джамбаттиста Феллини и Манлио Скорей, показали, что они вышли из таверны «Иль Соле» и остановились у двери перекинуться парой слов, как вдруг увидели «мессера Лудовико Амаро», который был им обоим знаком, ибо проживал неподалеку. Маэсе Амаро, сообщили свидетели, слегка помахал рукою в знак приветствия, на что они ответили тем же. Затем они заявили — и повторили впоследствии под присягой,— будто видели, как мессер Амаро, который не остановился, чтобы поздороваться, стал, продвигаясь вперед, исчезать на глазах, словно переступал порог и входил куда-то, что было совершенно невозможно, ибо мессер Амаро ступал по самой середине мостовой и там не было ровным счетом ничего, что могло бы скрыть астронома от их взоров. Показания третьей свидетельницы, донны Мариетты Сполиаки, ничем не отличались от тех, что были даны Феллини и Скорей, разве что последние наблюдали за происшествием с правой стороны улицы, а она — с левой, где в тот момент находилась. «Синьор Амаро,— заявила донна Мариетта Сполиаки, также повторив это впоследствии под присягой,— слегка подался назад и скрылся из виду, словно там, посреди улицы, была какая-то дверь, и он туда вошел. Это так сильно поразило меня, что на минуту мне даже казалось, будто я ослепла...»