Читаем без скачивания Петр Окаянный. Палач на троне - Андрей Буровский

А «самый сухопутный в мире адмирал» Апраксин? А патологически вороватый Меншиков, аккуратно деливший с Петром всех своих любовниц и сам бывший одной из них? А Никита Зотов, превратившийся из первого учителя в шута? А ничтожно-веселый Лев Кириллович? Все они, может быть, и не столь ярки, колоритны, как Лефорт, но у всех у них есть, по крайней мере, три общих качества, роднящих их с Лефортом.

Одно из этих качеств понятно, и оно действительно необходимо для всякого придворного, во все времена: это преданность монарху, в данном случае — Петру. Как это обычно водится у придворных, любовь и преданность к монарху совсем не обязательно бывают бескорыстными… В этом плане как раз надежнее всего представители старинных родов, люди богатые. Они, конечно, тоже получают свой кусок пирога, но у таких, как Ромодановский или Голицын, все-таки нет столь острой необходимости в придворной карьере. Даже отставка для них — не такая уж, в конце концов, и катастрофа. Но и у таких, как Меншиков или Лефорт, преданность к монарху вполне может быть достаточно искренней… почему нет?

Вторая общая черта — это запойное пьянство. В компании Петра никогда не было не только трезвенников, но вообще людей, умеренных в питии. Людей, умеющих «знать меру», не терявших головы и сохранявших собственное достоинство в пьянстве, Петр не терпел, и ни один такой человек за годы его правления карьеры не сделал. Все перечисленные выше — то есть «лучшие люди», выделенные и приближенные к себе Петром еще в Преображенском, — это люди, пившие постоянно и до свинского состояния, пьяные и буйные шуты.

Третья общая черта — совершеннейшая личная ничтожность. Все, кого приближал к себе Петр, все «своими титулами и чинами, своим богатством и влиянием, своим местом в обществе, короче говоря, всем» обязанные только Петру, люди исключительно серые, не интересные, не яркие и не активные. Лефорт еще выделяется как некий носитель активного зла, разрушительного начала, личность крупная хотя бы в падении, в распаде… Но ведь и он до встречи с Петром носил весьма скромный для его лет чин капитана.

Даже чудовищно жестокий, способный собственноручно пытать Ромодановский — личностно очень не ярок. Его способность причинять людям зло вытекает из должности, которую отвел ему Петр, а не из его личных качеств. Совершенно непонятно, мог ли Ромодановский сам, без помощи Петра, стать хотя бы подьячим или даже хотя бы рядовым палачом в ведомстве, которое возглавлял?

Кем был бы совершенно неграмотный Меншиков, с трудом изображавший собственную подпись, не попадись ему на жизненном пути редкостнейшая удача по имени Петр? Кем были бы и они, и те, кто позже попал в его личную компанию и сделал прекрасную карьеру: истеричный Павел Ягужинский, Петр Толстой, принимавший столь активное участие в «Хованщине», подловатый «до изумления» Шафиров, человек-машина Макаров, настолько пустой, что о нем буквально нечего сказать? Какая судьба ожидала бы их, не займись их карьерой царь Петр?

Убожество тех, кого Петр выдвинул на первые роли, ярчайшим образом сказалось, как только он закрыл глаза. Те представители старинных родов, которых он до такой степени не любил, вполне могли существовать и без него, и после него: порукой тому хотя бы судьба Долгоруких и Голицыных, которые существуют до сих пор и нельзя сказать, что очень бедствуют.

А выдвиженцы Петра, всем обязанные только ему одному?

«…сотрудники реформы поневоле, эти люди не были в душе ее искренними приверженцами, не столько поддерживали ее, сколько сами за нее держались, потому что она давала им выгодное положение… Идея отечества была для его слуг (слуг Петра. — А. Б.) слишком высока, не по их гражданскому росту. Ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые люди. Он порой колотил их, порой готов был видеть в них своих сотрудников, чтобы тем ослабить чувство скуки своим самодержавным одиночеством…Вот наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России в минуту смерти Петра. Они и начали дурачиться над Россией сразу после смерти преобразователя… Суровая воля преобразователя объединяла этих людей призраком какого-то общего дела. Но когда в лице Екатерины I на престоле появился фетиш власти, они почувствовали себя самими собой и трезво взглянули на свои взаимные отношения, как и на свое положение в управляемой стране: они возненавидели друг друга, как старые друзья, и стали торговать Россией, как своей добычей. Никакого важного дела нельзя было сделать, не дав им взятки; всем им установилась точная расценка с условием, чтобы никто из них не знал, сколько перепало другому. Это были истые дети воспитавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, его презрением к законности и человеческой личности, с притуплением нравственного чувства…Дело Петра эти люди не имели ни сил, ни охоты ни продолжить, ни разрушить; они могли его только портить. При Петре, привыкнув ходить по его жесткой указке, они казались крупными величинами, а теперь, оставшись одни, оказались простыми нулями, потерявшими свою передовую единицу. Бывало, сойдутся о важном деле, а Остерман, без которого русский двор не умел ступить шагу, заломается, чтобы набить себе цену, не придет. Отговорившись какой-либо из своих политических болезней. Вершители отечественных судеб посидят немного и, выпив по стаканчику, разойдутся, а потом увиваются около барона, чтобы разогнать дурное расположение духа петербургского Мефистофеля из Вестфалии. Но в лице Остермана они не чтили ни ума, ни знания, ни трудолюбия, презирали его, как чужака, боялись, как интригана, и ненавидели, как соперника» [65].

Одним словом, «как скудны были образовательные средства, созданные реформой, как ненадежны были подобранные Петром дельцы, которым он мог завещать продолжение своего дела, как мало сочувствия привлек он к своему делу в народе и даже в высшем обществе» [66].

Я позволю себе согласиться с В.О. Ключевским во всем, кроме одного: не очень понятно, а была ли пресловутая реформа, а с ней — и общее дело? Впрочем, предоставлю читателю самому разбираться: превратились ли ближайшие к Петру государственные «дельцы» в таких ничтожеств после его смерти (в этом случае получается, что при Петре это были одни люди, а после Петра стали другие). Или же они таковы были всегда, и слова С.М. Соловьева о выборе «лучших людей» звучат нехорошей насмешкой.

Во всяком случае, с февраля 1725 года, не успел остыть труп Петра, они оказались… тем, чем оказались. Жутко представить себе, во что превращали этих людей, по выражению Н.И. Павленко, «страшные законы борьбы за власть»! Приведу два примера из жизни Меншикова и ближайших к нему людей.

…Анна Даниловна, сестра «светлейшего князя», вступила в бурный роман с Антоном Девиером, петербургским губернатором, и хотела выйти за него замуж. Неизвестно, за кого собирался выдать замуж сестру Меншиков, но, во всяком случае, Девиера себе ровней он не считал и на сестру «изволил гневаться». Гнев «светлейшего» достиг предела, когда Антон Девиер явился к нему просить руки сестрицы… Меншиков велел тут же высечь Девиера, что и было сделано, и велел слугам выгнать его в шею (посреди города, которым управлял Антон Мануйлович Девиер).

Будем справедливы: Девиер действовал исключительно нагло, заявив, что, конечно, Меншиков вправе ему отказать, но тогда «светлейшему князю Ижорскому» предстоит стать дядей внебрачного младенца… И после нанесенной ему обиды Девиер тоже действовал весьма решительно: побежал жаловаться царю. Петр же решил дело в его пользу и велел Меншикову выдать сестру за Девиера.

По общему мнению, Меншиков Девиера не любил, не считал себе ровней, а после этой истории невзлюбил еще сильнее. Девиеры у Меншиковых не бывали, и даже с сестрой Анной Меншиков прервал всякие отношения.

Но в 1722–1723 годах положение Меншикова пошатнулось, он стал остро нуждаться в поддержке. Тут-то он вдруг воспылал к Девиерам родственными чувствами, стал прибегать к помощи зятя и даже заискивал перед ним. В январе 1722 года Александр Меншиков просит Антона Мануйловича «о всем нас уведомлять, о чем мы на Вашу милость есть благонадежный».

В марте 1722 Меншиков разражается поздравлениями по случаю рождения племянника, названного в его честь Александром. Длиннейшее послание завершается таким пассажем: «Во оной торжественной праздник вам со всею вашею фамилией препроводить во всякой целости здравие вашего и оного вашего новорожденного сына, нашего любезного племянника».

В феврале 1723 года — новая, весьма деликатная просьба Меншикова Девиеру — известить, какую оценку получили у царя строительные работы, которыми руководил он, Меншиков.

Несомненно, у Меншикова было множество шпионов, но в зяте он в этот период жизни тоже нуждался и забыл о своей неприязни… пока ему был нужен Девиер. И Анна Даниловна в этот период снова стала вхожа в дом брата!