Читаем без скачивания Память, Скорбь и Тёрн - Уильямс Тэд

Он долго еще лежал, совершенно разбитый, и рыдал. И слезы мгновенно высыхали на его щеках от жары. Наконец он встал, нащупал руками теплую каменную стену и, спотыкаясь, пошел в темноту.

Глава 13. МЕЖДУ МИРАМИ

Голоса, странные голоса, порожденные его воспаленным воображением или бесприютными тенями, окружавшими его, сопровождали Саймона в этот первый ужасный час. Простак! Опять ты это сделал, Саймон!

Его единственный друг умер, его единственный друг, имейте сострадание, имейте сострадание!

Где мы?

Во тьме, во тьме навеки, чтобы летать, подобно летучей мыши, как затерянные души в бесконечных странствиях.

Он теперь Саймон-пилигрим, обреченный блуждать, блуждать…

Нет, подумал Саймон, стараясь сосредоточиться и отвлечься от назойливых голосов, я помню. Я помню красную черту на старой карте и что надо искать Ступени Тан'са, чем бы они ни были. Я не забуду плоские черные глаза этого убийцы Прейратса, я никогда не забуду моего друга… моего друга доктора Моргенса.

Он рухнул на твердый пол тоннеля, рыдая с беспомощной, бессильной злобой, — бьющееся сердце жизни в пустой вселенной из черного камня. Темнота была удушающей, она сдавливала его, выжимая из груди дыхание.

Почему он это сделал? Почему он не бежал?

Он умер, чтобы спасти тебя, идиот, тебя и Джошуа. Если бы он бежал, они пустились бы в погоню. Магия Прейратса была сильнее. Тебя бы поймали сразу, а потом нашли бы принца и уволокли его обратно в погреб.

Саймон ненавидел звук своих рыданий, кашляющий, хлюпающий звук, многократно отраженный эхом. Он выдавил из себя все, что мог, всхлипывая, и наконец его голос превратился в сухой скрежет ржавого железа. С этим звуком можно было жить, он нисколько не напоминал мычание одинокого ребенка, потерянного в темноте.

Голова кружилась, тошнило. Саймон встал и почувствовал в руке тяжесть светильника Моргенса, о котором он совсем забыл. Свет. Доктор дал ему свет. Это да еще бумаги, туго свернутые в поясе, были последним подарком доктора.

Нет, прошептал голос, предпоследним, Саймон-пилигрим.

Саймон тряхнул головой, пытаясь рассеять холодный липкий страх, обволакивающий сердце. Что сказал Моргенс, когда привязывал блестящую безделушку к тонкой лапке воробья? Будь сильным с тяжелой ношей? Какого черта он сидит здесь в кромешной тьме, хнычет и пускает слюни? Кто называл себя помощником Моргенса?

Саймон смотрел в темноту, туда, где должны были находиться его руки, и думал о докторе. При этом он, не переставая, тер хрустальный шар. Как мог доктор так много смеяться и шутить, когда мир весь полон скрытого предательства, красивых вещей с гнилью внутри? Так много тени, так мало…

Тоненький луч света вспыхнул перед ним, булавочное отверстие в окутавшей мир завесе тьмы. Саймон потер сильнее. Свет усиливался, отгоняя тени, с обеих сторон показались стены прохода, окрашенные янтарным отблеском. Он вдохнул полной грудью. Воздух, казалось, ворвался в его сжатые легкие. Саймон мог видеть!

Кратковременное счастье испарилось, как только он повернулся, чтобы посмотреть, куда ведет коридор. От резкой боли в голове все поплыло у него перед глазами. Тоннель казался черной жадной дырой, уходящей глубоко под своды замка и увешанной блеклой паутиной. Сзади он разглядел перекресток, уже пройденный им, — зияющее отверстие в стене. Саймон пошел обратно. Луч сферы не осветил в отверстии ничего, кроме кучи мусора и камней, уходящую за пределы видимости. Сколько еще перекрестков он пропустил? И как он узнает, где же все-таки нужно свернуть? Еще одна волна удушающей беспомощности накатила на него. Он был безнадежно один, безнадежно потерян во тьме. Ему никогда не найти пути к свету!

Саймон-простак, Саймон-пилигрим. Родители умерли… друг умер… Смотрите, смотрите, как он начинает вечное блуждание во мраке.

— Тихо! — зарычал он вслух и поразился тому, как сказанное им слово отскакивает от стен тоннеля и уносится вперед, посланием от короля подземелья.

— Тихо… тихо… тих… ти…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Король Саймон Подземный начал свое неуверенное продвижение вперед.

Давящий проход уходил вниз, в каменное сердце Хейхолта, душный, извилистый, затянутый паутиной путь, освещенный только сиянием хрустальной сферы Моргенса. Разорванные им пыльные паутинки исполняли медленный танец за его спиной; когда он оглядывался, ему казалось, что их пряди машут ему вслед, как скрюченные пальцы утопленников. Шелковые нити прилипали к волосам, лезли в нос и глаза, так что ему приходилось, продвигаясь вперед, защищать лицо руками.

Часто он чувствовал, как маленькие многоногие существа пробегают по его пальцам, и тогда останавливался, преодолевая дрожь отвращения.

Становилось все холоднее, и близко стоящие стены прохода, казалось, дышали сыростью. В некоторых местах тоннель осыпался, кое-где кучи камней, лежащих посередине прохода, вынуждали его прижиматься спиной к холодным мокрым стенам, чтобы протиснуться дальше.

Только это он и делал — продирался все вперед и вперед, подняв над головой руку со светильником, все чувства как бы отмерли, как вдруг ощутил обжигающую боль, как будто тысячи булавок укололи кисть его поднятой руки и побежали вниз.

Свет кристалла озарил ужасное зрелище — сотни, нет тысячи белых паучков сновали по его руке, забираясь в рукав рубашки и кусаясь, как тысячи маленьких ос.

Саймон вскрикнул и ударил рукой по стене тоннеля, отчего на него обрушился настоящий дождь из комьев грязи, забившей глаза и рот. Его испуганные крики эхом разносились по тоннелю, быстро затихая. Он рухнул на сырую землю и шлепал горящей рукой по грязи до тех пор, пока обжигающая боль не начала стихать, а потом на четвереньках пополз прочь от ужасного логова, или гнезда, или что он там растревожил. Он полз, тер руку рыхлой землей и сотрясался от охвативших его рыданий.

Наконец он смог встать и осмотреть руку. Свет кристалла обнаружил распухшую и покрасневшую кожу там, где Саймон ожидал увидеть сплошную кровоточащую рану. Рука онемела, и Саймон уныло подумал, что если пауки ядовитые, худшее еще впереди. Рыдания снова подступили к горлу, но он упрямо тряхнул головой. Он должен идти вперед. Должен.

Тысячи белых пауков.

Он должен идти.

Саймон пошел дальше, руководимый мутным светом сферы. Она высветила сглаженную сыростью стену и задушенный землей, опутанный белыми корнями поперечный коридор. Сейчас он где-то глубоко под замком — глубоко в черной земле. Не было никаких следов проходившего здесь Джошуа или кого-нибудь еще, Саймон был до тошноты уверен, что пропустил в темноте нужный поворот и теперь спускается по спирали в какую-то не имеющую выхода западню.

Он так долго плелся и сделал столько бессмысленных поворотов, что воспоминание о красной линии на карте доктора стало совершенно бесполезным.

Ничего, напоминающего лестницу, не могло быть здесь, в этих узких кротовых переходах. Даже сияющий кристалл мерцал все слабее. Голоса снова возникли из тьмы.

Темно и все темнее. Темно и все темнее.

Дайте нам полежать немного. Мы хотим спать, только спать.

У короля зверь внутри, и Прейратс его хозяин…

«Мой Саймон». Моргенс называл тебя «мой Саймон». Он знал твоего отца. Он хранил тайны.

Джошуа идет в Наглимунд. Солнце светит там день и ночь. Они едят сладкий крем и пьют чистую родниковую воду. В Наглимунде… Сияет солнце.

Сияющее и горячее солнце. Жарко. Почему?

Сырой тоннель стал очень теплым. Он плелся дальше, безнадежно уверенный, что начинается действие паучьего яда. Ему суждено умереть во тьме, ужасающей тьме. Никогда больше он не увидит солнца…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Тепло окружало его. Действительно становилось жарко.

Может быть, я шел по кругу? Неужели я блуждал столько часов только для того, чтобы вернуться к развалинам комнаты Моргенса, к остаткам его жизни? Но это невозможно. Он шел вниз неуклонно, ни разу не встретив подъема. Откуда же эта жара?

Он вспомнил одну из историй конюха Шема — рассказ о том, как юный Престер Джон блуждал во тьме и шел навстречу палящему жару дракона Шуракаи, притаившегося в подземелье под замком. Этим замком…