Читаем без скачивания Светлая даль юности - Михаил Семёнович Бубеннов

V

Следующей весной двадцать третьего года в селе Красноярском, что недалеко от Рубцовки, произошло трагическое событие. Начальник волостной милиции отправился однажды на охоту и, проезжая мимо озера в пойме Алея, заметил на нем стаю уток. Соскочив с телеги, он второпях потянул с нее заряженное курковое ружье — и тут же был сражен зарядом дроби в левый бок, в самое сердце.

Отца срочно перебросили в Красноярское.

Я с горечью расставался с сослуживцами в волисполкоме, где проработал больше года, с друзьями-комсомольцами…

Во время гражданской войны в Красноярской волости немало партизанского оружия попало в кулацкие руки. Летом двадцать третьего года это оружие все еще постреливало, и чаще всего — по сельским большевикам и активистам. Все заботы по изъятию припрятанного оружия были возложены на милицию. А тут еще вовсю действовали злостные самогонщики, часто случались кражи, угоны коней у крестьян, самосуды и кровавые драки при дележе хозяйств — в то время участились случаи дробления прежде больших крестьянских семей.

Словом, работы для милиции хватало с лихвой. Отец и его помощники (их было не более пяти человек), не зная отдыха, носились в седлах по степи. Но ведь надо было не только проводить разные операции, а и вести следствие — допрашивать обвиняемых, потерпевших, свидетелей, устраивать очные ставки и, наконец, в строго ограниченный срок составлять обвинительные заключения для передачи дел в судебные органы.

Мне пришлось помогать отцу в ведении уголовных дел. Он допрашивал арестованных, а я вел протоколы допроса. При этом мне было любопытно наблюдать, как изворачивались, хитрили преступники, прикидываясь невинными, несчастными людьми, стараясь вызвать к себе жалость и сострадание. Передо мною раскрывались сложные мотивы и картины преступлений, обнажались всевозможные, до предела обостренные человеческие страсти, приводящие к трагедиям. Все это расширяло мое представление о жизни.

Не имея никакой возможности своими силами разгрузить милицейские шкафы от дел, отец постепенно стал доверять мне писать (с последующей, конечно, перепроверкой) обвинительные заключения по простейшим делам, особенно о привлечении к судебной ответственности самогонщиков. Заключения по таким делам обычно умещались на одной странице и делались стандартно. Здесь все было ясно и просто. И отец никогда не находил в них каких-либо моих ошибок.

В то время я почти наизусть изучил Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы РСФСР. Видя мои успехи, отец стал доверять мне подготовку обвинительных заключений и по более сложным делам. Здесь работа была каждый раз новой и уже серьезной. Надо было, на основе множества самых противоречивых показаний, дать объективное описание обстоятельств, скажем, убийства, изложить неопровержимые доказательства, уличающие обвиняемого в преступлении, и, таким образом, обосновать решение о привлечении его к судебной ответственности. В этой работе, о чем я тогда и не мог подозревать, были уже элементы литературного труда — глубокое, всестороннее изучение происшествий, описание которых занимало иногда сотни страниц, вдумчивое изучение всех мотивов, толкнувших человека на преступление, иначе сказать — его внутреннего мира.

Но в конце лета приехал следователь из уездной прокуратуры. Оказывается, он давно уже обратил внимание на то, что обвинительные заключения иногда пишутся не отцовской рукой. Отцу пришлось рассказать о моей помощи, и следователь решил познакомиться со мной. Тут же просматривая одно из моих последних заключений, он, правда, не совсем одобрительно заметил:

— И даже пейзаж есть: «Была полночь, луна сияла над степью». Гм… Это не наш стиль!

И вдруг спросил:

— Да ты, случаем, не сочиняешь ли рассказики? А стишки?

Я замотал головой, но отец сказал:

— Сочиняет.

— Ему учиться надо, — немного хмурясь, сказал следователь отцу и, узнав, сколько зим я учился, добавил: — Поищем волость, где в школе есть шестой класс. Поедете туда.

VI

Осенью отца перевели в село Ново-Егорьевку, что на опушке Барнаульского бора, и я опять оказался за партой. За два года я отвык от школьных занятий и приступил к ним с неохотой. Но все же быстро втянулся — сказалась отцовская выучка: за что ни взялся — делай с усердием, делай хорошо. Вообще только тогда, кажется, я понял, что дало мне постоянное общение с отцом за последние годы. Многие его взгляды стали моими взглядами, многие его привычки — моими привычками, многие его вкусы — моими вкусами. К сожалению, он оказался бессильным передать мне прекрасные черты своего мягкого, доброго характера — я рос легко возбудимым, горячим, зачастую резким и непримиримым.

Начав вновь учиться в школе, я и видеться-то с отцом стал не каждый день. Это было воспринято мною болезненно. Но уже наступила пора самостоятельной жизни. Тут и оказалось, что именно он, отец, подготовил меня к ней всесторонне и очень хорошо. Необычайно полезной была и моя ранняя трудовая деятельность, раннее приобщение к общественной жизни и комсомольской работе. Не в пример тем, кто вырос лишь под кровлей родного дома, поглощенный интересами одной своей семьи и своего двора, я неплохо разбирался в общественных событиях и — главное — тянулся к ним всей душой.

В то время я уже увлекался не только чтением художественной литературы, но и общедоступной политической, а так же регулярно, как все комсомольцы, посещал политзанятия в избе-читальне. Именно тогда же у меня выработалась и закрепилась навсегда привычка обязательного, ежедневного чтения газет. Любопытно, что я до сих пор отлично помню многие материалы из газет того времени. Ну, вот, например, в одной газете (в верхней части третьей полосы!) появилась заметка о полете на Луну ракеты американца Годдарда. Многие мои знакомые и сейчас не верят, что такое сообщение было в печати. Но оно было! Известно и появившееся тогда же предостережение Циолковского:

«Предприятие Годдарда, — писал он, — вероятно, под каким-нибудь предлогом будет отложено. Его ракета не поднимется и на 500 верст. И ни в коем случае не попадет на Луну без управления. Эта задача трудна даже для теории».

Всю зиму мы, комсомольцы, устраивали в Ново-Егорьевке громкие читки газет для крестьян и занимались ликвидацией неграмотности. Многих пожилых людей учили на дому. Это было особенно интересно. В домашней обстановке люди вели себя свободнее, чем в школе, и зачастую, взволнованные своими скромными успехами в чтении и письме, пускались в пространные разговоры, доверительно рассказывали нам о своем житье-бытье. Такие встречи с односельчанами оставляли в наших юношеских душах заметный след, помогали нам лучше осознавать все величие перемен, какие произошли в деревне при Советской власти.

Незабываем морозный день той зимы, когда всех жителей Ново-Егорьевки ошеломила весть о смерти Владимира Ильича Ленина. До мельчайших подробностей помню, как проходил траурный митинг в Народном доме: взволнованные речи, слезы на многих лицах, обрамленные черными лентами флаги и венки из сосновых веток…