Читаем без скачивания Дзен и исскуство ухода за мотоциклом - Роберт Пирсиг

Весь следующий час мы медленно движемся все выше и выше; я по очереди переношу рюкзаки к тому месту, где заметен начинающийся ручеек. Посылаю Криса принести воды в одном из котелков; он уходит. Вернувшись, спрашивает:

— Почему мы здесь остановились? Пошли дальше.

— Это, наверное, последний ручей, мы их долго теперь не встретим, Крис. К тому же, я устал.

— Почему ты так устал?

Он что, старается разозлить меня? Успешно.

— Я устал, Крис, потому что несу рюкзаки. Если ты торопишься, то бери рюкзак и иди вперед. Я догоню.

Он снова глядит на меня с проблеском страха, а потом садится.

— Мне это все не нравится, — произносит он почти в слезах. — Я ненавижу это все. Жалко, что я пошел. Зачем мы вообще сюда пошли? — Он плачет. И сильно.

Я отвечаю:

— Ты меня тоже заставляешь об этом пожалеть. Лучше съешь что-нибудь.

— Ничего я не хочу. У меня живот болит.

— Как угодно.

Он отходит в сторону, срывает травинку и засовывает ее в рот. Потом садится, уронив голову на руки. Я готовлю себе обед и ложусь немного отдохнуть.

Когда я просыпаюсь, он по-прежнему плачет. Некуда уйти ни мне, ни ему. Делать больше нечего — придется справляться с существующей ситуацией. Но честное слово, я не знаю, какова она — эта существующая ситуация.

— Крис, — наконец говорю я.

Он не отвечает. Я повторяю:

— Крис.

По-прежнему никакого ответа. Наконец, он агрессивно произносит:

— Чего?

— Я хотел тебе сказать, Крис, что тебе ничего не нужно мне доказывать. Ты это понимаешь?

Вспышка настоящего ужаса озаряет его лицо. Он яростно дергает головой. Я говорю:

— Ты не понимаешь, что я имею в виду, да?

Он продолжает смотреть в сторону и не отвечает. Ветер стонет в соснах.

Ну, я не знаю. Просто не знаю, что это такое. Не просто бойскаутское самомнение так его расстраивает. Что-то очень незначительное отражается на нем так плохо, и это — конец света. Когда он пытается что-то сделать, и у него не выходит, он взрывается или бросается в слезы.

Я откидываюсь обратно на траву, отдыхаю опять. Может, нас обоих громит это отсутствие ответов. Я не хочу идти вперед, потому что похоже, что впереди тоже нет никаких ответов. И сзади нет. Просто боковой дрейф. Вот что между ним и мной. Боковой дрейф, ожидание чего-то.

Позже я слышу, как он рыскает в рюкзаке. Я переворачиваюсь и вижу, как он яростно смотрит на меня.

— Где сыр? — спрашивает он. Тон по-прежнему агрессивный.

Но я не собираюсь на это поддаваться.

— Угощайся сам, — говорю я. — Я тебя обслуживать не собираюсь.

Он роется в мешке, находит сыр и крекеры. Я протягиваю ему охотничий нож, чтоб было чем намазывать сыр.

— Я думаю, Крис, нужно сделать так: я положу все тяжелое в свой рюкзак, а легкое — в твой. Так не придется ходить туда-сюда с обоими.

Он соглашается, и его настроение улучшается. Кажется, это что-то для него разрешило.

Мой рюкзак теперь весит, должно быть, фунтов сорок-сорок пять, и, пройдя немного, равновесие устанавливается примерно на одном вздохе на каждый шаг.

Мы подходим к еще более крутому подъему, и оно меняется на два вздоха на шаг. На одном участке склона доходит до четырех. Огромные шаги, почти вертикальные; надо цепляться за корни и ветки. Я чувствую себя глупо, поскольку надо было спланировать путь в обход. Вот и пригодились осиновые палки, и Крису интересно пользоваться своей. Рюкзак смещает центр тяжести наверх, а посох хорошо предохраняет от оверкиля. Устанавливаешь одну ногу, посох, РЫВКОМ подтягиваешься на нем, вверх, делаешь три вздоха, потом устанавливаешь другую ногу, ставишь посох, РЫВОК вверх…

Не знаю, осталось ли во мне сегодня еще хоть немного Шатокуа. Обычно днем примерно в это время у меня начинает ехать крыша… может, только еще один общий взгляд на все, и на сегодня хватит…

Давным-давно, когда мы только еще начинали это странное путешествие, я говорил о том, как Джон и Сильвия, казалось, бежали от какой-то таинственной силы смерти, которая виделась им воплощенной в технологию, и что таких, как они, много. Я немного говорил и о том, как некоторые из вовлеченных в технологию людей, казалось, тоже стремились избежать ее. А причиной, лежавшей в основе этой беды, было то, что они видели ее в каком-то «оттяжном измерении», которое касалось непосредственной поверхности вещей, в то время как меня больше заботила форма, лежащая в их основе. Я назвал стиль Джона романтическим, а свой — классическим. На жаргоне шестидесятых, его был «хиповый», мой — «квадратный». Потом мы начали углубляться в этот квадратный мир, чтобы посмотреть, что заставляет его тикать. Обсуждались данные, классификации, иерархии, причины-следствия и анализ, и где-то посреди всего этого завязался разговор про горсть песка — мир, который мы сознаем, — взятую из бескрайнего пейзажа осознания вокруг нас. Я сказал, что над этой пригоршней начинает работать процесс разделения, который и делит ее на части. Классическое, квадратное понимание касается кучек песка, природы песчинок и основы для их рассортирования и взаимосвязей.

Отказ Федра определить Качество в терминах этой аналогии был попыткой сломать хватку классического пескопросеивающего способа понимания и найти точку общего понимания между классическим и романтическим мирами. Качество, термин раскола между хиповым и квадратным, казалось, ею и стало. Оба мира пользуются этим термином. Оба знают, что это такое. Разница только в том, что романтический оставляет его в покое и оценивает его таким, каково оно есть, классический же старается превратить его в набор интеллектуальных кубиков для строительства чего-то другого. Теперь же, при заблокированном определении, классический ум вынужден рассматривать Качество романтически: не искаженным мыслительными структурами.

Я это все сильно раздуваю, все эти классически-романтические различия, но Федр так не делал. Ему на самом деле не были интересны никакие сплавления различий между двумя этими мирами. Он искал другого — свой призрак. И в погоне за этим призраком шел до более широких значений Качества, увлекавших его дальше и дальше — до самого его конца. Я отличаюсь от него тем, что у меня нет ни малейшего намерения доходить до этого конца. Он прошел по этой территории и раскрыл ее. Я намереваюсь остаться здесь, возделывать ее и смотреть, смогу ли заставить здесь что-нибудь вырасти.

Я думаю, референтом этого понятия, могущего расколоть мир на хиповый и квадратный, классический и романтический, технологический и гуманитаристский, является сущность, которая может объединить мир, уже расколотый вдоль этих линий, в одно. Подлинное понимание Качества не просто служит Системе, бьет ее, или даже бежит от нее. Подлинное понимание Качества захватывает Систему, укрощает ее и заставляет ее работать на чью-либо личную пользу, оставляя, в то же самое время, этого кого-то свободным претворять свою внутреннюю судьбу.

Теперь, когда мы взобрались на одну стену ущелья, можем оглянуться и посмотреть вниз, на другую сторону. Она — такая же отвесная, как и эта: темная подстилка черно-зеленоватых сосен до самого хребта. Мы можем измерить пройденное расстояние визированием против нее по кажущемуся горизонтальным углу.

Наверное, разговоров о Качестве на сегодня хватит, и слава Богу. Я не против Качества, просто все классические разговоры о нем — не оно само. Качество — просто точка фокуса, вокруг которой переставляется куча интеллектуальной мебели.

Мы останавливаемся передохнуть и смотрим вниз. Настроение у Криса, кажется, улучшилось, но я боюсь, что это снова его «я».

— Смотри, как далеко мы ушли, — говорит он.

— Идти нам еще намного дальше.

Потом Крис кричит — послушать свое эхо, и швыряет вниз камни — посмотреть, куда они упадут. Он уже почти дерзит мне, поэтому я меняю равновесие ходьбы относительно дыхания и перехожу на хороший быстрый шаг, раза в полтора быстрее прежнего. Это его как-то отрезвляет, и мы продолжаем лезть наверх.

Около трех часов дня ноги у меня становятся резиновыми, и нам пора останавливаться. Я не в самой лучшей форме. Если будешь идти дальше после того, как появится такое резиновое ощущение, то начнешь тянуть мышцы, и следующий день превратится в агонию.

Мы выходим на плоское место, бугор, выпирающий из склона горы. Я говорю Крису, что на сегодня это всё. Он, кажется, доволен и весел; может быть, я с ним и добился какого-то успеха.

Я готов немного вздремнуть, но в ущелье собрались облака, видимо, готовые облить нас дождем. Они так заполнили ущелье, что дна не видно, а хребет напротив проглядывает еле-еле.

Я открываю рюкзаки и вытаскиваю половинки палатки, армейские пончо, и пристегиваю их друг к другу. Беру веревку и натягиваю между двух деревьев, потом набрасываю на нее половинки нашего укрытия. Из стволов кустарника мачете вырезаю колышки и вбиваю их, потом плоским концом выкапываю неглубокую канавку вокруг палатки — отводить дождевую воду. Едва успеваем затащить все внутрь, как начинается дождь.