Читаем без скачивания Первый, случайный, единственный - Анна Берсенева

– Слушай, я себя все-таки неудобно чувствую, – сказал он.

– Неудобно на потолке спать, – ответила Полина. – А тебе чего неудобно?

– Что ты на кухне спишь.

– А где мне спать? – пожала плечами Полина. – У тебя под крылышком? Это, между прочим, твоя квартира, забыл? А в той, чертановской… Ну, не могу я там жить, – сердито сказала она, сразу вспомнив надпись на зеркале.

– Я тоже… Ладно, это мы потом обсудим. Я, знаешь, только теперь как-то оглядываться начинаю. – Он улыбнулся; на этот раз улыбка получилась совсем детская. – Стены, потолок, покрывало…

– Опять покрывало!

– Нет, правда, Полин, говорят же: пелена с глаз спадает. Вот она только теперь и спадает, да и то медленно. Ты сказала, что я замок починил, а я даже не помню – как, когда… Ладно, спасибо за рисунки.

Полина зажгла бра над кроватью, выключила верхний свет и вышла из комнаты, неплотно прикрыв дверь. Наверное, боялась, что он опять потеряет сознание.

Георгий открыл книгу и сразу наткнулся на тот самый рисунок, о котором только и думал. Стоит Бездельник на крыльце, и шляпа у него с бубенчиками…

Рисунок был вложен в книгу на той странице, к которой он и относился.

«– Вот это восхождение! – воскликнул Король, присаживаясь и запахивая мантию. – Посижу недолго… а может, и долго. А ты иди дальше.

– Ты не будешь скучать? – спросил Бездельник.

– О, конечно, нет! С какой стати? Здесь так спокойно и красиво! Я могу сколько угодно и о чем угодно думать или, например, спать.

Сказав это, он растянулся на радуге, подложив под голову мантию. Бездельник наклонился и поцеловал его.

– Тогда до свидания, Король! – сказал он ласково. – Больше я тебе не нужен.

Он оставил мирно спящего Короля и, насвистывая, стал спускаться по радуге.

Он опять отправился бродить по свету, как бродил до того дня, когда повстречался с Королем. Он любовался миром вокруг, насвистывал, пел песни, ни о чем не беспокоился и жил только одним сегодняшним днем. Порой он бывал одет в роскошное платье, а порой – в лохмотья. Но где бы он ни появлялся, он всегда приносил удачу и счастье в тот дом, который давал ему кров…»

Георгий читал это, смотрел на нарисованного Полиной Бездельника в шляпе с бубенчиками, с беспечным и светлым взглядом, – и чувствовал, как слезы текут по его лицу, больше не подчиняясь воле.

Глава 7

Георгий выздоравливал так быстро, как будто уколы, которые делал ему Саша, были не пусть и полезным, но все-таки обычным пенициллином, а живой водой.

Хотя, скорее всего, причина такого быстрого возвращения сил была та же, что и причина их полного перед тем упадка.

Причина была только в состоянии его духа, а оно совершенно переменилось за те две недели, которые Георгий провел в комнате с белым потолком.

Ну, и разительная перемена условий тоже, конечно, сказывалась. Однажды он осторожно поинтересовался у Саши, почему охранник так безропотно приносит лекарства, да и вообще выполняет все его пожелания. Вроде, например, того, чтобы давали побольше мяса, потому что «сам видишь, Малик, человеку надо здоровье восстанавливать». Георгий что-то не помнил, чтобы за все время плена кого-нибудь из охранников волновало его здоровье, поэтому появление мяса, да еще явно свежей баранины, вызвало у него оторопь. И одежда – белье, тельняшка и камуфляжные штаны, которые оказались короткими, но зато чистыми, – была принесена по первому Сашиному требованию, хотя ясно же было: Малику наплевать на то, что прежняя одежда расползается на Георгии от каждого движения и вообще выглядит так, словно он полгода лежал в могиле.

Осторожность же в вопросах объяснялась тем, что Георгий вовсе не был уверен, что Саша захочет на них отвечать. Не то чтобы тот напускал тумана – он вообще не производил впечатления человека, который способен рассчитывать свои слова и поступки, – но явно не хотел говорить о себе. А Георгий сразу же, как только попал в Чечню, понял: о том, о чем люди не рассказывают тебе сами, здесь лучше вообще не спрашивать.

Но про уколы он все же спросил. Помнил ведь те Сашины слова, которые услышал с закрытыми глазами…

Вместо ответа Саша засмеялся.

– Не бери в голову, Дюк, – сказал он. – Что значит, откуда они пенициллин берут? Это их проблемы.

– Но ведь не за так же? – пробормотал Георгий. – А мне…

– А тебе об этом беспокоиться незачем, – перебил его Саша. – Они тебя до такого состояния довели, вот пусть теперь и беспокоятся.

Может, это было и логично, но только не в условиях плена, в которых действовала совсем другая логика.

Саша сразу же выбрал это имя, Дюк, из всех возможных вариантов, к многочисленности которых Георгий привык.

– А как тебя обычно называют? – спросил он, когда Георгий наконец очухался настолько, что сообщил, как его зовут. – Если тебе что-нибудь вроде Жоры или Гоши не нравится, то я могу и полным именем.

– Да как хочешь, так и называй, – ответил Георгий. – Это ерунда.

– Думаешь? А мне, например, почему-то неприятно, если меня Санек называют или, того лучше, Шурик. Но, наверное, ты прав – это ерунда, – торопливо согласился он.

– Я тебя не буду Шуриком называть, – улыбнулся Георгий. – А ты – правда как хочешь. Меня один человек вообще Дюком называл, – вспомнил он.

– Почему? – удивился Саша и тут же догадался: – А, Гюрги-Дюрги-Дюк! Да, есть такой древнерусский вариант. Образованный у тебя был собеседник!

Георгий вспомнил Вадима Лунаева, который как раз и сообщил ему о существовании такого экзотического варианта его имени, и подумал, что вежливое слово «образованный» к тому, пожалуй, не подходит. Он разговаривал с Вадимом всего несколько часов, но это был хороший разговор, из тех редких разговоров, когда случайно встретившиеся люди вдруг чувствуют глубокое внутреннее совпадение – несмотря ни на что, даже на разницу в возрасте или несходство характеров.

Первое, что невозможно было не почувствовать в Вадиме, в его запредельно, по-волчьи спокойном взгляде, была стальная воля. Но Георгий сразу же почувствовал в нем и другое: пристальное внимание к тому, что им обоим казалось главным для человеческой души. Вряд ли причина такого внимания была в Вадимовом образовании, хотя Георгий не знал, где тот учился, прежде чем заняться нефтяным бизнесом. Да и выглядел он лет на пятьдесят, при чем здесь учеба!

Впрочем, о Вадиме он вспомнил сейчас так, словно тот остался за какой-то плотной пеленой. Да так оно, собственно, и было. Вся жизнь до плена теперь казалась Георгию нереальной, и сам он казался себе переменившимся до неузнаваемости.

Это ощущение только усилилось, когда он взглянул на себя в зеркало. Это было даже не зеркало, а крошечный, в пол-ладони, осколок, вмазанный в стену. Георгий не видел зеркала уже почти полгода, и то, что он увидел, когда встал наконец с кровати и добрел до стены, ввергло его в ступор.